Я уже неоднократно обращал внимание читателей на то, что любое заболевание, в т.ч. и психиатрическое имеет свой порядок развития, который представляет собой определенные этапы развития. Сначала происходит этап скрытого выращивания и накопления симптомов. В это время и происходит уход пациента в себя. Второй, характеризуется тем, что болезнь приходит в форме различных симптомов, которые очень быстро и надолго исчезают. Потом болезнь приходит на более длительное время, а уходит на более короткое. Следующий этап характеризуется тем, что болезнь остается на более длительное время, а уходит на более короткое. И в конце концов болезнь остаётся, оставляя небольшие промежутки просветления – ремиссий.
Создается такое впечатление, что это обусловлено периодическим поступлением в сознание “пережеванного материала” (воспоминаний, энергии), которые и обеспечивают формирование симптомов заболевания. И когда поступает последняя капля, энергии становится достаточно для появления нового симптома – он появляется во всей своей красе.
Ниже я приведу случай, который мною относится к периоду накопления симптомов. Как поведет себя заболевание дальше, сказать трудно. Достигнутое нами улучшение психического состояния может явиться всего лишь следствием наступления фазы ремиссии.
Описание случая.
Речь идет о молодом человеке, художнике по профессии (Виктор), который с самого первого дня производил впечатление вечно задумчивого и немного грустного человека. Всякие попытки его разговорить, всегда встречали на своем пути его ссылки на занятость – свою “задумчивость” он бережно охранял.
То, что он попал в поле зрения глубинного психолога задолго до появления манифеста заболевания, никак не выделяет этот случай из ряда других, поскольку кроме своей “задумчивости” он ничем не демонстрировал причины такого поведения. Его “задумчивость” его не беспокоила, им не замечалась, и повода обращаться к кому-либо за ее “расшифровкой” он не видел. А что он за ней скрывал, что он мысленно “пережевывал” в этот момент, возможно, станет ясно из этого случая. Отметим только, что люди, хорошо знавшие Виктора, отмечали, что “задумчивым” он был с детства.
Мать и отец – пенсионеры. Отец имеет на стороне детей, но из семьи не ушел. Младший брат разведен, временно не работает, употребляет наркотики.
Сам Виктор женат уже несколько лет и имеет ребенка.
Первое обращение по поводу настоящего случая состоялся после длительного перерыва в знакомстве посредством позднего телефонного звонка, причину которого нельзя было сразу понять.
Несмотря на то, что пациент сам был инициатором разговора, говорил он неохотно, в основном на отвлеченные темы, ради которых не было никакого смысла звонить в столь позднее время. Не понимая причин такого поведения, я несколько раз пытался закончить разговор, однако, пациент игнорировал мои попытки и никак его не заканчивал, и продолжал продуцировать свой нейтрально окрашенный материал.
В конце концом, как мне сначала показалось, он подошел к мотивам своего звонка и сказал: “За мать переживаю, выпивает, неделю не может обойтись без выпивки, а батя не может справиться с этим. Пьет мать из-за отца. В пьяном состоянии мать кричит, скандалит. Когда мы к ней приезжаем, это ограничивает ее, она дня два не пьет, а потом у нее случается срыв, и она выгоняет нас, “чтобы сделать свое дело”. Когда я перед отъездом пытаюсь ее обнять, она как бы “шугается”, отталкивает – не привыкла она к ласке”. Кроме того, он сказал, что она пьет и совмещает алкоголь с приемом таблеток (в т.ч. и обладающими снотворным эффектом). Он пытался ей помочь, выбрасывая из квартиры все запасы алкоголя. Всякие его попытки развести в разные стороны ее и алкоголь, заканчивались агрессией, которую она на нем и срывала. Поскольку она живет в многоквартирном доме, от ее поведения страдают и соседи. Брат Виктора, расписываясь в собственном бессилии, говорил: “Ничего не сделаешь, будет так, как с нашей бабушкой”. Пациент добавил: “Наша бабушка – ее мать, она начала пить, когда ее бросил муж. У нее было шесть мужей”.
Поняв, о чем должна идти речь, Виктору было предложено встретиться в моем офисе и обсудить эти вопросы там. Но он никак не хотел заканчивать разговор и перешел к новой теме – своего брата, который злоупотребляет наркотическими веществами, чем, со слов пациента, усугубляет ситуацию матери.
Поскольку решение и этого вопроса не являлось срочным, он так же не вписывался в мотивировку позднего звонка, я спросил Виктора: “Что тебя еще беспокоит”?
Наконец, пациент перешел к главной теме своего звонка. Он пожаловался на плохой сон (по 1-2 часа). Состояние возникло после употребления некоего химического вещества (наркотике “сексуального нападения”, как назвал его пациент), которое ему против его воли подмешивала в пищу его знакомая, с которой у него случился адюльтер. Подмешивала она его ему с целью открытия к нему более свободного доступа и облегчения манипуляций им, как сказал сам пациент. По этой причине Виктор решил сменить место работы. В дальнейшем я позволил ему высказать все, раз уж все это рвалось наружу.
Некоторое время спустя состоялась серия личных встреч.
Возвращаясь к своему состоянию и, связанными с ними переживаниями, пациент говорил: “Я сначала ничего не понял, сердце колотится, я хожу, смотрю, что-то выглядываю, реагирую как-то не так нормально. Я помню свои сны, я помню, как я выключался, как я включался, как я ходил, как какой-то зомби. Как она меня на всякие любовные штуки вытаскивала. Сон короткий 3-4, максимум 5 часов, потом просыпаюсь, засыпаю на час, полтора и снова просыпаюсь. Снятся машинки, люди, кого-то тряпкой гоняю, деньгами кто-то отмахивается, убегает”.
После того, как он пообщался со своим братом, знатоком этих вещей, он узнал про наркотик, который ходит в обороте. Он же ему сказал, что у него все признаки того, что он его употребляет. Тогда пациент понял, что его пытаются им напоить.
Пациент говорил: “В момент моей паранойи я смотрел фильмы”, которые ему рекомендовала знакомая (название их он выслал ранее, я эти фильмы пересмотрел и не обнаружил в них ничего, что стоило бы внимания).
Считая, что ему сделали укол в нос и ввели в него чип, пациент поинтересовался: “Можно ли его увидеть на томограмме головы”. У жены Виктор тоже заметил в ухе место укола, поэтому он захотел сделать МРТ и ей. При этом он допускал мысль, что никакого чипа у него нет: “Но для большей уверенности МРТ сделать нужно, ведь след от укола остался”, – добавил он.
Утверждал, что были симптомы отключения мозга. Пояснял: “Я играю в шахматы и начинаю понимать, что я туплю. Я понимаю, что в шахматах не понимаю, а потом головой потряс, а потом раз, и восстановилась работа мозга. Меня трясло. Я просыпался ночью от того, что меня “колбасит” как ненормального. Я весь худой, зеленый, вены то наружу, то внутрь вдавливаются, как будто все высасываются. Она СМС присылает и меня начинает трясти сразу, колбасить. Может это какое-то средство управления? Я не знаю, что это такое? Чем они там занимаются?” Подозревает, что все это может быть чьим-то заказом.
В этот момент его беспокойство за мать, брата, ребенка усилилось во много раз. За брата переживал потому что “бестолковый такой”, а за ребенка из-за того, что он поправился. Говорил: “Он буквально за год с какого-то хрена набрал килограммы. Буквально год назад он был худенький”. Из-за собственных психологических перегрузок, ища для себя место, он по ночам ездил на другой конец города к своей матери, заходил к ней в комнату и спрашивал: “Мамка, как ты себя чувствуешь?”. В момент этих поездок он “выключался” в машине и засыпал. Говорил: “Так на час “отрублюсь”, вдруг вспышка в голове, и я просыпаюсь”.
Спустя некоторое время состояние пациента улучшилось, он это улучшение заметил и передал его словами: “Свет в конце туннеля виден. Был как зомбированный”.
Пациенту было сказано, что его состояние демонстрирует слабое место его психического здоровья. Поняв это по-своему, он ответил: “Давили на психику, давили и додавили”.
Поскольку я не был в курсе относительно видов наркотиков, он прислал о нем следующую информацию: ““(Название наркотика)” – наркотик сексуального нападения”. Побочные действия могут быть серьёзными и опасными для жизни, зафиксированы случаи летального исхода из-за инфаркта миокарда. Смерть наступает от передозировки психостимулятора. Некоторые исследователи обнаружили такие психопатологические эффекты у употребивших, как психотическое поведение, бред и галлюцинации, самоповреждение, спутанность сознания, ангедония, анорексия, панические атаки. Другие негативные эффекты относятся к сердечно-сосудистой системе: сердцебиение, артериальная гипертензия, одышка, вазоконстрикция, аритмия, миокардит и инфаркт миокарда. Помимо этого, может повышаться температура тела до 40—41 °C, возникать рабдомиолиз и почечная недостаточность. Неврологические признаки включают в себя головную боль, судороги, парестезии, тремор, дистонические движения, амнезия, отёк мозга, паркинсонизм и инсульт”.
В процессе нашей работы состояние пациента еще больше улучшилось. Сон стал нормальным, хотя он периодически продолжал просыпаться. Заметил, что стал заниматься своими делами, собой, не отвлекается на “потусторонние мысли”. Появилась энергия на занятие своими делами. С женой отношения дружеские, советуется о том, что делать, что не делать, как делать. Говорил, что жена еще имеет некоторый негатив, поскольку тяжеловато ей перебороть все то, что она узнала о его отношениях с другой женщиной. С работы уволился.
Несмотря на то, что принятие токсичных веществ произошло в марте, пациент думал о том, чтобы исследовать кровь на токсичные вещества. После того, как ему было сказано, что наркотические вещества уже ушли из крови, и их возможно выявить только в волосах, он отметил, что у него стали расти волосы на груди и ушах. Ему было разъяснено, что это признак возрастных изменений.
Пациент снова и снова обращался к пережитому опыту и говорил, что его “колбасит” от воспоминаний”. Вспоминает, что во время этого инцидента у него немели конечности. Хочет совсем убрать эти воспоминания.
Снова вернулись к разговору об его особом состоянии. Было разъяснено, что это был психоз, с чем пациент согласился. Также на примере отливов было разъяснено, что симптомы психотического плана, если они и связаны с приемом наркотических веществ, все равно указывают на слабое место организма. Было сказано, что эти симптомы являются следствием реакции организма. Пациент по-своему понял все, что я ему рассказал, и вновь спросил: “Не пойму, что добивались. Что там надо было надо увидеть им в этом “отливе””. Сколько мы не обедали, постоянно рядом “черные погоны” …, то одни “погоны”, то другие “погоны” …, непонятно. И препарат такой, что его непросто достать, наверное. Бывало сидим обедаем, и напротив сидит такой в погонах, смотрит, как мы ложками работаем”.
Пациента беспокоило его здоровье, и он хотел бы посредством капельниц “почистить” себе кровь. И тут же вспомнил: “Когда я родился у меня была плохая кровь”.
Пациент продолжал “пережевывать” свои воспоминания о прощании с девушкой, которая при прощании пыталась обнять его и “пустить слезу”. И предположил, что в момент обнимания их чипы должны были пересечься. И тут же давая всему этому оценку сказал: “Это какой-то бред”. Со своей девушкой он попрощался окончательно, а в момент прощания сказал ей: “Я любил свою жену и люблю, а все, что между нами было – это было под воздействием какого-то препарата, который ты мне в еду добавляла”. Девушка этот факт отрицала и утверждала: “Да ты что…, да ты что…, такого не было, я не могла, откуда”. Виктор, приводя свои аргументы, сказал ей: “После наших с тобой встреч мне становилось плохо”.
В ночь после увольнения пациент не спал. “Ложился спать и словно вспышка в голове. “Рвал когти” из дома”. На вопрос, что еще. Ответил: “Все хорошо. Единственный вопрос, почему рождаются дети с отклонениями”, поинтересовался тем, как пополняется контингент в психбольнице.
Поскольку при осмотре носа никаких следов от инъекций на нем, как и ожидалось, мы не обнаружили. Пациенту было разъяснено, что введение чипа в нос является нецелесообразным, поскольку в теле есть другие более недоступные места. Но он остался при своем мнении, утверждая, что это могла быть жидкость. Из логики его рассуждений следует, что основным ядром его опасений является все же чип. В связи с этим у меня возникли опасения относительно того, как бы он не решился удалить чип самостоятельно.
Поскольку сам пациент не отрицал наличия у него психотического состояния и неоднократно его идентифицировал, как психоз, я не очень стеснялся, использовать в нашем разговоре именно этот термин. К тому же я уверен, что любой пациент здоровой частью своей личности, знает о возникновении у него психотического состояния и наблюдает за ним как бы со стороны. И именно эта здоровая часть стремится к тому, чтобы это состояние исчезло раз и навсегда.
Не желая обслуживать его психоз, встав на сторону здоровой части психики, я обратился к его критической части личности и спросил: “Видит ли он сам следы прокола”. Он ответил: “Следы введения чипа уже заросли”.
Помня о том, что он хочет сделать рентген черепа, и посредством его обнаружить чип, ему был задан новый вопрос: “А, что, если чип во время исследования обнаружен не будет”. На что он ответил: “Возможно, они ввели жидкость”.
Его утверждения о том, что введение чипа, должно облегчить манипулирование им, в случае введения жидкости, повисали в воздухе, поскольку он и сам не мог объяснить того, как можно управлять поведением другого человека посредством жидкости.
Таким образом оголилась его поломанная логика, из которой следует, что он готов отказаться от своих предположений относительно предмета введения, но не готов отказаться от самого факта воздействия.
На мое предложение дальше разобраться с его состоянием, он ответил: “Мне мамку спасти надо”. Ему было сказано, что сначала нужно разобраться с его проблемами. На что он после некоторого обдумывания сказал: “Пока сам себя не восстановлю в качестве мужчины…”. Здесь следует отметить, что никаких проблем со своим мужским здоровьем он не отмечал и не жаловался.
Спустя некоторое время пациент попросил о встрече. Однако, сам на встречу не явился. Выяснилось, что он должен был сидеть с ребенком, поскольку его жена должна была находиться на работе.
С тех пор связь оборвалась.
***
Читатель, наверное, и сам обратил внимание на утверждения нашего пациента о развитии у него особого состояния, которое он назвал “параноей”. Как следует из смысла его слов, к этому состоянию он отнес свои переживания и причину, в следствии которых оно у него возникло: он явился объектом постороннего воздействия, которое заключалось в том, что в его нос был введен чип (либо жидкость). Кроме того, в его пищу добавлялись некие химические вещества, которые он отнес к классу наркотических. По его мнению, именно эти химические вещества и вызвали у него то состояние, которое он идентифицировал как психоз. Момент, когда он подвергся операции введения чипа, он не заметил. Все это зародило в его сознании мысль о том, что он стал жертвой заговора и преследования со стороны работающих с ним лиц. Целью этого заговора выступили желания неизвестных ему лиц получить возможность манипулировать им. Исполнителем этого воздействия выступила женщина, с которой у него сложились определенные отношения.
***
Ранее, во время исследования случая Шребера, я обратил внимание на то, что предшественником психических симптомов являются симптомы ипохондрии.
В случае нашего пациента я вновь столкнулся с присутствием ипохондрических проявлений. В пользу наличия у него ипохондрии, говорит целый ряд проявлений. Среди них: сердцебиения; онемение конечностей; сознательно никак не оформленные ощущения в носу; внутреннее беспокойство, заставлявшие его покидать квартиру и ехать в другой город и засыпание в машине во время этих поездок.
Вполне возможно, что и о существовании чипа сознанию пациента стало известно через ощущения, которые идут от организма.
Поскольку нос является символом полового члена, а присутствие жидкости в фантазиях согласуется с функцией полового члена, я исходил из того, что ощущения эти имеют место в половом члене, но смещены снизу-вверх. Я сделал предположение о том, что у пациента имеются сексуальные нарушения и спросил его об этом. Он мои предположения отверг. Возможно, он пока их или не осознает, или скрывает.
Говоря об ипохондрии напомню читателю слова пациента, который говорил: “Я весь худой, зеленый, вены то наружу, то внутрь вдавливаются, как будто все высасываются”.
Речь при ипохондрии идет, как я считаю, об оттоке (потере) энергии, либо ее перераспределении между различными структурами “Я”. Косвенным подтверждением моих утверждений явились слова пациента о свете в конце туннеля. Где под светом подразумевается улучшение внутрисемейных отношений, повышение работоспособности, увеличение активности в соцсетях. Поэтому красивое словосочетание “свет в конце туннеля” мы должны понимать буквально – у него идет возврат энергии к объектам, а значит, энергия исчезала. И пусть это, в первую очередь, относится к отношениям в семье, это может быть связано и с “расширением сознания”. Не будем забывать и о том, что, оценивая свое состояние “зомби”, пациент указывал нам на то, что его энергия находилась “под чужим” управлением.
Сюда же, к симптомам потери энергии, я отношу и состояние дезориентации, которое прячется за состоянием “непонимания”, “выглядывания” и “ненормального реагирования”.
И, если все это рассматривать с позиций отношений внутри его “Я”, все это может указывать на то, что энергия ушла в другое место, под которым мы подразумеваем дополнительное “Я”. В пользу этого говорит “включение и выключение” его сознания (старого “Я”) во время игры в шахматы.
Желая скорее избавиться от токсичных включений в своей крови, пациент подумывал о “чистке” крови посредством капельниц. В связи с этим у него всплыли воспоминания том, что после рождения у него была “плохая кровь”, а, соответственно, и общее состояние, о котором в сознательной памяти ничего не осталось. И тут нам необходимо обратить внимание на то, что плохая кровь сразу после рождения и плохая кровь после токсичных вливаний имеют между собой невидимую связь, левым своим концом, уходящим в далекое прошлое, а правым в настоящее время.
Желание пациента “почистить” кровь, я понимаю, как способ удаления не только токсичных веществ, но и “удаления” другого “Я”, вытащившего “на своем горбу” воспоминания, присутствие которого (другого “Я”) он ощущал в форме симптомов отравления химией.
Случайно ли, что его психомоторное состояние, существование которого мы подозреваем при плохой крови в период его фетального развития, по своим проявлениям совпадает с психомоторным состоянием настоящего – они влекут его к матери. Поэтому его срочные ночные поездки в дом родителей, указывает не только на его попытку “бегства в матку” от того состояния тревожности, которое он ощущал, но и поиск внешнего “Я”, роль которого в его жизни выполняла мать.
***
Давайте вернемся к этому состоянию.
У него во много раз усилилось беспокойство и переживания за мать, за брата, за ребенка. Он ничего не понимал, его сердце колотилось, ходил, что-то выглядывал, реагировал как-то не так нормально. Когда он приезжал ночью к матери, он заходил к ней в комнату и, исходя из своего состояния, спрашивал, как она себя чувствует. Как будто пытался что-то изменить в ходе ее беременности. Его машина в данный момент являлась местом его фетального обитания, где его трясло, где он “выключался”, “отрубался”, спал и просыпался от “вспышки в голове” (в момент подачи энергии от матери).
А теперь обратимся к состоянию детей (аутистов), которых наблюдал Д. Мельцер, поскольку оно напоминает то состояние, которое переживал и наш пациент.
В своей работе “Адгезивная идентификация” он писал: “Эти пациенты в своей жизни во сне и при бодрствовании подвергались состоянию временной дезинтеграции, подобно младенцам. Внезапно они теряли способность делать что-либо. Им приходилось присесть и их начинало трясти. Они не были встревожены в обычном смысле приступа тревоги, они чувствовали именно помутнение, парализованность и замешательство и не могли ничего делать. Они должны были только сидеть или стоять до тех пор, пока это состояние не проходило”. В случае Шребера, Рене (пациентки М. Сешей) тоже имелось нечто похожее. Все они в момент манифеста заболевания находились в состоянии сильнейшей тревоги.
Сразу обращу внимание читателя на то, что интуитивно такие пациенты находят, если это возможно, способ облегчения своего состояния. Наш пациент обнаружил его в попытке возврата к матери, которая должна была принять, приласкать и успокоить его, т.е., как и в фетальном периоде, взять на себя его страдания.
В своей другой работе на примере Шребера мы уже обращали внимание на то, что “родительское поглаживание”, к которому стремятся психомоторно-возбужденные пациенты – это попытка избавиться от этого возбуждения, как бы передать его кому-либо (матери), т.е. вывести его за пределы своего “Я”. В фетальном периоде такая возможность имелась чисто физически; тогда мать, получив сигнал от плода, останавливала всякую деятельность и цепенела, передавая и ребенку свое состояние (учила его тому, как реагировать на такое возбуждение). Я думаю, что таким образом плод превращает в “стружку” недоразвитые “Я”, передает их матери, т.е. выводит за пределы своего “Я”, чем и формирует (оттачивает) ведущее “Я”.
Все это натолкнуло меня на мысль о том, что отношения между плодом и матерью, схожи с тем способом борьбы с тревожностью, которое демонстрировал и мой пациент. Фактически он демонстрировал борьбу, его основного “Я” с дополнительными его формами.
Вывод напрашивается сам собой. В момент психомоторного возбуждения пациенты остро нуждаются в том, чтобы их обняли, приласкали, успокоили и просто с ними посидели, поговорили или просто помолчали. Они нуждаются в соучастии. Это и есть способ купирования их состояния, поскольку все они еще помнят (они у них ожили) о фетальных удовольствиях. Этот феномен был замечен и применен Маргерит Сешей, как это следует из ее работы “Дневник шизофренички”.
Мой пациент, поскольку жена отвергала все его потребности в любви и нежности (жена изменилась), вынужден был за такими поглаживаниями ездить к матери. Но и там был их дефицит (мать вечно пьяная), к тому же там его ожидала агрессия. А поведение жены он объяснял тем, что и ей ввели в ухо чип.
Таким образом, как я считаю, обращаясь к своим родным и близким за помощью, пациент демонстрировал нам способ облегчения своего состояния, который заключался в том, что часть своих полномочий страдающее и слабеющее “Я”, пыталось передать другому, внешнему “Я”, роль которых выполняли сначала его мать, а затем и жена.
***
В работе “К вопросу о конструкциях “Я” (https://psy.media/o-konstrukcijah-ja/), мы пытались раскрыть множественность “Я” в строении нашей психики. Там мы утверждали, что при регрессиях происходит “передача полномочий” (возможно, “захват” их) от ведущего “Я” к дополнительным. Этот момент прослеживается в том, что “как будто мозг отключается”. В случае нашего пациента, который говорил: “Я играю в шахматы и начинаю понимать, что я туплю. Я осознаю, что в шахматах ничего не понимаю, а потом головой потряс, а потом раз, и восстановилась работа мозга”, я нахожу этому подтверждение.
При этом не следует забывать, что внешнее “Я” может быть, как помощником, так и вредителем: все зависит от проекций “Я”. В случае моего пациента внешним “Я” всегда выступали женщины – мать, жена, девушка. При этом только одна (девушка) из них была наделена токсичными свойствами. Он говорил: “Она СМС присылает, и меня начинает сразу трясти, и “колбасить””.
Но я не мог удовлетвориться простым присутствием женщины в качестве провоцирующего это состояние фактора. Этот феномен должен был быть хоть как-то объяснен. И это объяснение мы находим в том, что девушка оживляет воспоминания о другой, пока еще находящейся в тени его сознания. Подозрения пациента насчет того, что женщина является “средством управления”, подтолкнули меня к мыли о том, что в его жизни была еще одна женщина, которая им управляла – это его мать. Его слова: “Я не знаю, что это такое. Чем они там занимаются, … все это может быть чьим-то заказом”, я объясняю той зависимостью, которую плод имеет от матери. Он ведь тоже не имеет никакого представления о том, кто и как на него влияет – все приписывает матери, а через нее и себе. Его слова: “Давили на психику, давили и додавили” так же относятся не к сотрудникам с его прежнего места работы, а к попыткам рационализировать ожившие воспоминания о “фетальном давлении”.
Этот момент прослеживается в его ощущениях, отключения мозга, психомоторном возбуждении, симптомах ипохондрии и утверждениях о воздействии и управлении.
Поскольку эти симптомы возникли в один период, следует сделать вывод о том, что они имеют и одну причину. Поэтому мы должны связать их между собой, и объяснить природу их возникновения. Сделать это поможет представление о множественности строения “Я”, которое имеется в работе “К вопросу о конструкциях “Я”. Там утверждалось, что при регрессиях происходит “передача полномочий” от ведущего “Я” дополнительным.
***
Не пытаясь повторить все, что уже изложено в выше указанной работе, я попытаюсь применительно к этому случаю, изложить свою точку зрения на возникновение клинических проявлений и сделаю это с позиций моих представлений о строении “Я”.
Я исхожу из того, что, как во время отлива нам становится виден рельеф дна и все, что на нем находится. Также и в случае моего пациента (независимо от того, какую роль в этом сыграла “химия” и была ли она) произошло оголение всего того, что уже находится в глубинах его психического аппарата.
Мы знаем, что всякое психическое действие связано с движением энергии, которая и формирует наши влечения, которые проникая в “Я”, вызывают у него ту или иную форму поведения (реагирования). Кроме того, в “Я” влечения “приобретают форму” (навешивается ярлык), по которым они “Верхним-Я” и узнаются.
Если оболочкой выражения влечений маленького ребенка выполняют его игрушки или зверюшки, то влечения взрослого человека выполняют какие-либо существа или люди – иные формы “Я”, возможно, такими же недоразвитыми как дети, или высокоразвитыми, как взрослый человек. Этим, возможно, объясняется многообразие форм существования, как таланта, так и слабоумия.
***
Давайте на примерах симптомов пациента проведем исследование и ответим на вопрос, почему в его случае он обратился к внешнему “Я”, роль которого играет его мать.
Наверное, читатель и сам догадался, что “задумчивость” обратившая на себя мое внимание, должна быть следствием предыдущей жизни моего пациента. Поэтому анализируя случай пациента, было бы неверным проигнорировать условия, в которых он жил.
Из того, что поведал о своей семье Виктор, следует, что семьи как таковой уже нет. У каждого ее члена имеются свои интересы. Мы видим, что и мать, и отец, и брат предпочли “внутреннюю эмиграцию”.
Следует предположить, что у каждого члена этой семьи имеются упреки к остальным. А поэтому перспективы, которые могла бы иметь семья (бизнес и воспитание внуков), не являются достаточным основанием для существования этой семьи, как ячейки общества.
Запоздалое обращение к психологу, где имеется в виду не только поздний звонок, но и обращение в тот момент, когда распад семьи фактически состоялся – это попытка ухватиться за ускользающие иллюзии того, что раньше называлось семьей.
Это особенно заметно на примере матери, являвшейся той осью, вокруг которой жизнь и крутилось. Но ось сломалась, а за ней начали сыпаться все надстройки.
У матери давным-давно произошёл обмен собственных детей и внуков на пьяное состояние. Но вместе с ними из жизни оказались вычеркнуты собственные перспективы достойного старения.
За пьянством матери мы видим ее регрессию в “головокружительное” состояние. То, что она в состоянии своей регрессии кричит и скандалит, подвигает нас к мысли, что через эту форму поведения происходил ее контакт с внешним миром всю ее жизнь, в том числе и детство.
В словах пациента: “Я пытаюсь ее обнять перед отъездом, а она как бы шугается, отталкивает – не привыкла она к ласке”, мы видим не только результат ее собственного отношения к детям и внукам, но и отношения ее матери к ней самой. Холодность, вероятно, постоянно присутствовала в ее жизни. Возможно, это объясняется очередной психологической травмой, связанной с “уходом из семьи” ее мужа. И ее муж, и ее младший сын давно предприняли попытку получения удовольствия “на стороне”.
То, что мать пьет, а алкоголь совмещает с таблетками, имеющими снотворное действие, подводит нас к мысли о скрытой форме самоубийства, которую она для себя присмотрела. А, если судить по ее отстаиванию своего права уйти удобным ей способом, то мы увидим какие свои устремления она защищает, погружаясь в агрессию.
Это подтверждается тем, что она не только не принимает его помощи, но и активно этому сопротивляется, отталкивая его. Она давно свела бы счеты с жизнью, но ей мешают неизвестные нам пока обстоятельства. Она перестала ценить родственные отношения, а поэтому не беспокоится и об общественном мнении соседей многоквартирного дома, которое тяжкой тенью ложится на плечи ее детей, в частности старшего.
Разочарование в жизни матери пациента дублируется “удовлетворением”, которое демонстрирует младший сын. Младший брат нашего пациента, не получая радости от жизни, находит ее в “химии”, чем демонстрирует уже свое желание уйти. Его нежелание ввязываться в борьбу за мать, кроме того, что демонстрирует его находку – свой очаг удовольствия, от которого он уже не может, возможно, не хочет оторваться – проявляется в его словах “ничего не поделаешь, будет так, как с нашей бабушкой”. Каким образом он уловил этот ветер неизбежных перемен, остается только догадываться. Вероятно, оба брата посредством своей природной интуиции, давно поняли куда дует ветер. Только один решил не упускать моменты удовольствия, а второй, посвятил свою жизнь поиску выхода из этой ситуации, забывая о том, что одними думами ничего изменить нельзя.
Слова младшего брата, за которыми мы видим безразличие и покорность судьбе, еще раз уводят нас в более глубокую историю семьи, где алкоголь, как способ ухода от реальности, являлся обычным делом, ведь их бабушка по материнской линии также начала пить, когда и ее бросил муж. Но эта женская капризность – пусть назло тебе мне будет хуже – зарождает мысль, уж не сами ли женщины возвели всю эту конструкцию? Не передается ли она по женской линии от одного поколения другому? Не страдала ли и их прабабушка этим комплексом жертвы?
Но, поскольку у меня нет достаточного для выводов материала, оставим их в покое.
***
Поездка пациента к родным, указывает на его “возвращение к матери”. Следует отметить, что феномен “возвращения к матери” встречается достаточно часто, если не всегда, когда какой-либо человек встречает на своем пути определенные трудности, когда его либидо не может найти для себя необходимого объекта, либо этот объект становится для него недостижимым. Говоря о матери, я не имею в виду именно родную мать, это может быть любая женщина, ставшая париетальной фигурой – жена, к примеру. Это особенно хорошо видно, когда брачные отношения основаны на платформе отношений с фигурой жена-мать.
Вот и наш пациент для “облегчения” своего состояния перенес свое либидо на жену. Поэтому он стал подозревать, что его жена несколько изменена, возможно, также находится под внешним управлением, поскольку и ей ввели в ухо чип.
В данном случае я заподозрил ситуацию, во время которой основное “Я” настолько ослабло, что стало регрессировать, а на его место (с целью самоизлечения) стало выдвигаться другое, ранее находившееся в тени, и которое теперь, не признавая старые, ищет для себя новые объекты, в частности, жены.
Поэтому жена пациента, хорошо знакомый ему человек, теперь производит на него впечатление человека, подвергшегося чипированию, а значит, находящегося под внешним управлением. Как и следует из природы развития этого процесса, это приведет к тому, что со временем он перестанет совсем ее узнавать, как это было в случаях Рене (“Дневник шизофренички”), Шребера, Степанова В.В. (Коган Я.М. “Переживание гибели мира и фантазия о повторном рождении при шизофрении”).
Я объясняю этот процесс тем, что в этот момент происходит смена “Я”; дополнительное “Я”, вынужденное принять на себя функции ведущего, еще не совсем “осмотрелось”, а то, что увидело, признает малознакомым, измененным, непривычным, новым; в нашем случае, наделенным особыми свойствами (чип). А поскольку в момент смены “Я” дополнительное “Я” принесло с собой из глубин психического аппарата и свои представления об объектах, к этим реальным объектам присоединяются фетальные свойства, а не покинувшая еще свой пост ведущее “Я”, воспринимает это как продукт фантазий, иллюзию, видение.
Поскольку жена нашего пациента – это его внешнее “Я”, его “чипирование” было спроецировано на жену: она тоже стала обладателем чипа.
Помните, в попытках понять внутреннее строение “Я”, мы разделили его по функциям, которые оно выполняет. Мы говорили о том, что на уровне “Я” наши первичные позывы уже разделены и упакованы, так, чтобы они не имели возможности соприкасаться друг с другом. Предполагалось, что, если они начнут соприкасаться друг с другом, то они снова образуют первичный позыв, который снова будет вытолкнут в “Оно”. Здесь мы находим подтверждение этому
Утверждения Виктора о том, что посредством чипа им манипулируют, напоминают нам феномен “воровства душ“, “когда одна душа может каким-то образом завладеть другой душой, чтобы получить за счет этой души более длительную жизнь или любые другие преимущества”, который мы встретили в воспоминаниях Шребера.
***
Не забудем остановить свое внимание на том факте, что на фоне бессонных ночей наш пациент входил в состояние психомоторного возбуждения, садился за руль машины и мчался на другой конец города, к своей матери (нужно полагать, за подмогой). И, как мы полагаем, все эти симптомы указывают на актуализацию в психике Виктора симптомов фетальной травмы и, сопровождавшую ее паническую атаку.
И здесь мы должны задаться вопросами, а не является ли это психомоторное возбуждение признаком того, что у него происходила смена доминирующего “Я”; и не является ли этот пример свидетельством борьбы его личностей за обладание сознанием, как это, к примеру, происходит в диких стаях, когда один лидер свергается, а на его место встает другой.
Давайте вернемся к словам пациента. Он говорил: “Я не знаю, что это такое. Чем они там занимаются, … все это может быть чьим-то заказом”, “Давили на психику, давили и додавили”. Обратите внимание, что речь не идет о каких-то мифических существах (чертях и др.). Говоря это, он имел в виду конкретных людей, с которыми он работал и с которыми у него возникли рабочие, но не только (вспомним девушку) отношения.
Получается, что все они являются обитателями верхних, а не фетальных эшелонов его сознания. А это, в свою очередь, указывает нам на то, что процесс регрессии зашел не так далеко. Этот момент я считаю “окном возможностей” для глубинной и аналитической психотерапии. И это “окно” будет неоднократно открываться, когда он в своем сознании будет возвращаться к реальным объектам.
***
Но одновременно с этим он в своих воспоминаниях о “плохой крови”, и связанных с этим его физическим состоянием, уже демонстрирует нам моменты своей регрессии к более ранним периодам своей жизни. То, что после рождения у него была “плохая кровь”, а, соответственно, и общее состояние, о котором в сознательной памяти ничего не осталось, не может проявиться иначе, как в форме “недоверия к жизни”, которое сейчас и проявляется в том, что у него стали формироваться параноидные симптомы.
Желание “почистить” кровь, мы должны понимать, как способ удаления не только токсичных веществ, но и другого “Я”, присутствие которого он ощущает в форме токсичности.
Короткий сон, как и в случае Шребера, указывает нам на то, что его старое “Я” старается избавиться от влияния нового “Я” (снятся машинки, люди, кого-то тряпкой гоняю, деньгами кто-то отмахивается, убегает).
***
В основу своих рассуждений я положил наблюдение пациента из столовой. Пациент говорил: “Сколько мы не обедали, постоянно рядом “черные погоны” …, то одни “погоны”, то другие “погоны” …, бывало сидим, обедаем, и напротив сидит такой в “погонах”, смотрит, как мы ложками работаем”.
Что представляет собой обеденный стол в символах, надеюсь, повторять читателю не нужно. Погоны, как и военная форма, кроме того, что они присущи мужчинам, усиливают бессознательные фантазии смотрящего тем, что несколько преувеличивают мужскую статность. Вероятно, следует предположить, что “погоны” – это собирательный термин, которым пациент объединил мужчин, которые должны были выполнять некие специальные функции. Во всяком случае, место, где он обедал (центр города) со своей девушкой, не так часто посещают лица в погонах.
Все это указывает нам на бессознательные сексуальные фантазии пациента, которые нам представляются в следующем виде.
Пациент в постели (стол) занимается сексом, они совершают “фрикции” (ложками работают), а в этот момент за ними наблюдают другие мужчины, имеющие, как кажется самому пациенту, иную потентность (погоны). Какую именно функцию “погон” в своем “наблюдении” имел в виду пациент, я гадать не берусь. Ведь “погоны” могли отображать в бессознательных фантазиях пациента как мужские преимущества, так и мужскую слабость; “погоны”, как и эректор могли придавать мужчинам определенную “стойкость и стройность”. Могли ли они в момент наблюдения “учиться”, т.е. набираться опыта, либо готовы были что-то ему посоветовать, я оставляю за скобками, но, если учитывать его слова о том, что он сам должен восстановить себя в качестве мужчины, его слова, что чип должен встретиться с чипом, что чип ввели в нос (протез в тело члена), подвели меня к мысли о некоторых его сексуальных дисфункциях, которые мы задели, но подробно обсудить не успели.
Во всяком случае, здесь мы встретили подтверждение утверждений Фрейда о том, что в основе паранойи лежит вытесненное гомосексуальное чувство. А кто привнес это чувство на поверхность психического аппарата пациента, мы будем рассуждать ниже.
В III главе своей работы о Шребере З. Фрейд, пытаясь рассмотреть механизмы развития паранойи, писал: “Отличительную черту паранойи (или раннего слабоумия) следует искать в другом, а именно в той особой форме, которую приняли симптомы; и нам следует ожидать, что она обусловлена не природой самих комплексов, а механизмом, с помощью которого образовались эти симптомы”. Одним из таких механизмов являются защиты, которыми параноики избавляются от своих гомосексуальных желаний.
Но, в таком случае, нам становится интересно, как или посредством каких психологических инструментов происходит оживление и вытеснение таких желаний, и почему они вообще оживают. Становится непонятно, почему старая, устоявшаяся система психосексуального функционирования подвергается замене на новую, менее устоявшуюся. Ведь никто не будет отрицать, что то, что уже давно подверглось вытеснению, спрятано от сознания гораздо глубже, чем-то, что должно быть вытеснено сегодня, условно говоря. Получается, что “пролежав” на дне бессознательного многие годы, это желание не только не исчезло, а, напротив, каким-то образом приобрело силы подняться к вершине сознания, но не только подняться, но и заявить о себе таким образом, что в обязательном порядке должно быть повторно вытеснено.
Этому мы даем следующее объяснение: сила, выталкивающая эти влечения, обладает большей мощностью (что исключено), чем те, что их вытесняют, либо эти силы представляют интересы другого “Я”. Фрейд относил эти силы к механизмам защиты и называл ее “заинтересованной частью “Я””.
Спрашивается, кто или что, какая сила так настойчиво предлагает сознанию то, что уже однажды было вытеснено.
Из учения Фрейда нам известно, что это происходит посредством движения либидо, когда оно, непонятно по каким причинам, меняет один объект на другой. И тогда мы получаем ситуацию, при которой исчезновение из поля зрения у женщины мужа и жены у мужчины (при вынужденном отказе от интимных отношений), приводит к появлению интереса к лицам своего пола, но не на других лицах противоположного пола. Хотя не является секретом тот факт, что люди имеют опыт вне семейных сексуальных отношений.
Возьмем в качестве примера этот случай. Здесь манифест параноидных симптомов появился в тот самый период, когда у него случилась половая связь на стороне с другой женщиной. Да, возможно, подмешивание химии, в применении которой он эту женщину подозревал, имело место, но выбор реакции на эту химию сделал его организм, а не химия. Химия (если она была) оказалась всего лишь воровкой, утащившей защитные силы организма от объекта, который они собой прикрывали. И, как я считаю, химия имеет второстепенное значение. Для меня более важны реакции психического аппарата, а не способы вызова этой реакции.
В своей работе “Воспоминания Леонардо да Винчи о раннем детстве” Фрейд писал: “… Каждый, даже каждый самый нормальный человек способен на гомосексуальный выбор партнера, хоть раз в жизни совершал его, либо сохранял его в своем бессознательном, либо защищался от него с помощью сильной противоположной установки”.
Таким образом получается, что обнаруженные Фрейдом гомосексуальные желания, хоть и присущи каждому, но не у каждого становятся причиной развития паранойи. Но в таком случае возникает вопрос, разве открытые гомосексуалы имеют своего рода иммунитет к паранойе, или у них развивается паранойя из-за сильно выраженной защиты от гетеросексуального желания.
Что-то в этих логических пазлах не складывается. Если мы возьмем к примеру людей синильного возраста, то мы обязательно у них среди иных симптомов найдем те, которые характерны для паранойи. И здесь мы возвращаемся к тому предположению, от которого в своей работе о Шребере отказался сам Фрейд. Он писал: “Паранойя является как раз тем заболеванием, при котором сексуальная этиология совершенно неочевидна; напротив, особо выдающимися чертами причин-возбудителей паранойи, особенно у мужчин, являются социальные унижения и неудачи”. Иными словами, развитие паранойи, скорее всего, связано с нарциссическими травмами.
Следы этих травм я нашел в желании пациента иметь большую признательность в своем творчестве.
Утверждения Фрейда о том, что “механизм формирования симптомов в паранойе требует, чтобы внутренние перцепции – чувства – заменялись внешними перцепциями”, открывает нам дорогу к осознанию, того что внутри “Я” параноика существует диалог основного “Я” с дополнительным “Я”. Поэтому пропозиции Фрейда – “Я ненавижу его”, “Он ненавидит (преследует) меня, что оправдывает мою ненависть к нему”, “Я не люблю его – я ненавижу его, потому что он преследует меня”, “Я не люблю его – я люблю её, потому что она любит меня”, “Не я люблю этого мужчину, это она его любит”, “Не я люблю женщин – он их любит” и т.д., мы относим к отголоскам подслушанных во время регрессий диалогов, состоявшихся между различными “Я”.
Говоря о таких диалогах, мы не можем не раскрыть природу их возникновения.
Подсказку в этом направлении нам дал сам пациент, указав на присутствие в столовой мужчин в “погонах”.
Из его утверждений следует, что “погоны” связаны с его личностью, поскольку следят за тем, как он работает со своей девушкой ложками. А поскольку все они появились после “употребления химии” (ведь они посещали столовую и раньше), свидетельствует о начавшемся распаде его “Я” на множество составляющих его “Я”. Из чего идет следующий вывод, что за ним наблюдали не другие люди, а части его самого – другие “Я”. Получается, что “погоны” – это та часть его “Я”, которая пытается присвоить себе функции ведущего, главного “Я” … или, наоборот, та, что потеряла лидерство. В этом, вероятно, и кроется природа расколов психики (личности).
Самым явным примером отношений между множеством его “Я”, которые я имею в виду, являются его отношения с матерью – частью его “Я”, к которой он мчался ночью на другой конец города. Спрашивая ее, как она себя чувствует, он хотел услышать встречный вопрос: “А ты?”
***
Давайте в этом месте отвлечемся от пациента и подумаем об абстрактном ребенке.
Ребенок, “впитавший” в себя родителей со всеми их плюсами и минусами, кого он должен “оставить”, а кого “изгнать” из себя в случае их развода? Ведь за это время они стали частью “Я” его самого. И, если в результате развода родителей у ребенка возникают психологические проблемы, разве мы не вправе усмотреть в этом борьбу его собственных “Я” за право не быть исключенными, а остаться частью его личности? Как ребенок должен развязать, завязанный родителями узел, если в его точках фиксации более раннего периода развития существуют воспоминания о счастливом периоде сожительства всех, кого мы называем семьей?
Сразу оговоримся, что даже в самой счастливой семье, существуют противоречия, которые ребенок не принимает. И тогда у него формируется внутренний диалог, где одну сторону принимают доводы отца, другую – матери, третью – его собственные. Каждый довод основан на ранее состоявшемся сожительстве, представляет концентрированную часть дорогой личности, впитался в “Я” ребенка, а поэтому имеет своего представителя в форме части “Я”, который спорит с другими такими же представителями, являющимися другими частями “Я”. То, что эти “Я” ведут между собой беседы, указывает нам на их некоторую автономность.
Наверное, каждому приходилось наблюдать пожилого человека, идущего по своим делам и ведущего внутренний диалог. А детей, занятых своими играми и разговаривающих самих с собой, приходилось наблюдать? А себя, никогда не ловили на мысли, что разговариваете сами с собой? Вот вам еще одно доказательства того, что наше “Я” состоит из частей, является совокупностью других “Я”, ведущих между собой беседы. Вспомним о своих детских играх и о том, что для нас не было никаких препятствий для удерживания диалогов всех наших героев игры (личностей, других “Я”) в одной голове. Мало того, присоединение к игре другого ребенка, хоть и заканчивалось иногда разрушением игровой ситуации, чаще всего приводило к передаче игровых функций одного “Я” этому самому ребенку, который с успехом исполнял, все, что где-то там в глубине своего психического аппарата хотели сделать мы сами. И, как следует предположить, именно этот ребенок становился лучшим другом нашего детства – он становился нашим вторым “Я”.
Размышляем дальше и видим, что появление лучшего друга, лишает нас необходимости держать в себе дополнительное “Я”, функции которого он блестяще исполняет. Нам уже нет необходимости уходить в себя, достаточно подбежать к окну и крикнуть: “Колька (Ванька, Санька), выходи!”, как снова все в играх начинает вертеться, время бежит быстро, мы не замечаем, как наступает вечер, и родители зовут нас домой.
Ну а что происходит с нашим дополнительным “Я”, функцию которого стал выполнять Колька? Оно в силу недостатка энергии, которую отобрал у него условный Колька, останавливается в своем развитии, формируя новую точку фиксации, к которой у нас всегда сохранен доступ.
В качестве еще одного доказательства существования “замурованных” в точках фиксации разновидностей “Я”, может служить то, что все они, как и воспоминания, оживляются тогда, когда наше сознание регрессирует до этих точек. Следует предположить, что между этими “Я” всегда идет диалог, но он не выходит за точки фиксации, т.е. он остается бессознательным. Именно он и сформировал ту задумчивость нашего пациента, на которую мы указывали в самом начале этой работы.
***
А теперь вернемся к нашему пациенту и увидим, что уже внутри его “Я” была заложена возможность формирования “спорных” отношений между его собственным “Я”, “Я“отца””, “Я“матери””, “Я“брата”” и “Я“жены””, которые никак не могли найти себе места для сожительства идентификаций.
Исходя из этого, я считаю, что поведение нашего пациента является результатом взаимоотношений, складывающихся между отцовскими, материнскими, братскими и другими частями его “Я”.
Если мы только допустим мысль о том, что проекция осуществляется некой, находящейся пока в тени от его сознания, структурой, имеющей необходимую для этого энергию (резервной личностью, персонажем), то мы, возможно, увидим, что отток энергии от “Я” происходит именно к этой структуре, ведь она является следующей в своем развитии. А поскольку эта структура берется за реализацию функций “Я”, то оно и должно представлять собой альтернативное старому “Я”, новое “Я”, т.е. новую личность, не имеющую ту историю развития, которую при своем становлении прошло старое “Я”, историю, которая осталась в тех самых верхних точках фиксации старого “Я”, о которой новое “Я” не имеет никакого представления.
Продолжая приводить свои аргументы, помня о том, что бред родственник сновидению, сошлемся на Фрейда (Толкование сновидений), который, не имея в виду бред, писал: “Я предполагаю, что сознательное желание лишь в том случае становится “возбудителем сновидения, когда ему удается пробудить равнозначащее бессознательное и найти себе в нем поддержку и подкрепление”. Иными словами, должна быть еще одна заинтересованная в этом часть “Я”.
В этой формуле, в отличии от того, что говорил Фрейд, взгляд на себя со стороны может свидетельствовать в пользу внутреннего диалога между различными частями “Я”. Тогда получается, что любовь к себе является следствием признания и приближения к себе одной части “Я” другой. Из этого следует, что в “Я” существует не только борьба дополнительных “Я” за место у сознания, но и их союзнические отношения. Действительно, было бы неправильно исходить из того, что “Я” плода противоборствует с “Я” матери и во всем ему противоречит. Тогда была бы невозможна ситуация их совместного участия в приобретении и консервации фетального опыта, и передачи информации от матери к плоду, равно как и построения психической конструкции, которую мы назвали “Мега-Я”, что является местом самой первой фиксации.
По моему мнению, даже в фетальном периоде происходит учитывание уже имеющейся в “Я” матери психологической информации (воспоминаний). В конце концов, игнорирование материнского опыта и одновременное полагание только на свой собственный, бесспорно вел бы плод к неосторожным действиям (саморазрушению). А причиной такого саморазрушения стала бы фетальная переоценка своих способностей, основанных на огромном количестве энергии, полученной от матери и выражаемой посредством фетального всесилия и величия.
Как, наверное, понял читатель, промежуточная пропозиция, выведенная Фрейдом: “Она любит меня”, а “Я люблю её”, может относиться еще и к отношениям между матерью и плодом. А, если это так, то появление этой пропозиции в клинической картине паранойи, может свидетельствовать в пользу того, что при паранойе регрессия идет до фетального периода.
Но с такой трактовкой своего взгляда мы уходим от осознания, а, возможно, даже, игнорирования одного очень важного феномена – любви к самому себе, которым паранойя и славится, как считал Фрейд.
Но это противоречие кажущееся, оно не учитывает пол дополнительных “Я”, если так можно высказаться. Мы считаем, что, если внутренний диалог идет между дополнительным “Я” и “Я” одинаково идентифицированных на мужской роли, тогда речь должна идти, как о нарциссизме. Когда же диалог идет между дополнительным “Я”, идентифицированном на материнской (женское) роли, а “Я” придерживается “мужских установок”, тогда возникает ситуация вытеснения дополнительного “Я” с женской ролью, что может закончиться негативным отношением к женщине. Понятное дело, что в том случае, когда дополнительное “Я” с другой половой ролью становится основным, тогда оно вытесняет все, что связано с половой ролью бывшего “Я” на ту, которой придерживается само.
***
А теперь давайте вернемся к случаю молодого человека, разберем ее на части и соберем снова.
Тот уровень организации семьи, который мы видим, указывает на то, что семьи как таковой уже нет. У каждого имеются свои токсичные для совместного проживания интересы. Каждый ее член (и мать, и отец, и брат, и сам пациент) предпочел “внутреннюю эмиграцию”. Пациент хоть и пытается посредством своих усилий скреплять семейные узы, но и он начал свой обратный дрейф. Эстафета оказалась подхвачена и ребенком пациента, начавшим набирать вес. Фактически мы видим, что происходит распад семьи. Но мы не ограничиваемся размышлениями о распаде этой семьи; если мы присмотримся к каждому ее члену, то увидим, что имеют место признаки, того, как бы это не было печально, и гибели рода.
Перспективы, которые могла бы иметь семья: работа, совместный отдых, воспитание внуков, становятся недостижимой мечтой, а поэтому не являются достаточным удерживающим основанием для существования этой семьи. Следует предположить, что у каждого члена этой семьи имеются невысказанные, бессознательные, а поэтому логически не оформленные упреки к другим ее членам. Внутри каждого из них, как следует полагать, эти упреки живы, собраны в пружину и ищут любую возможность выйти наружу. Это подтверждается пьяными скандалами матери и проекциями самого пациента.
Наш пациент не в силах “поднять руку” на членов своей семьи, эту невысказанность перенес вглубь себя, отыскал там среди обилия дополнительных “Я” те, которые идентифицированы с каждым из членов его семьи и начал вести с ними диалог. Этот внутренний диалог привел его к тому, что всю свою энергию, которая должна была быть направлена на членов его собственной семьи, он увел в свое прошлое, лишив и жену, и себя интимных отношений на долгое время. Это проявляется в том, что и его собственный ребенок был вынужден приступить к накоплению и удержанию в себе родительской любви и внимания, заменив их заеданием, т.е. регрессировал до оральной фазы своего развития. Я видел этого ребенка и вывод, который следует из этого наблюдения заключается в том, что ребенок боится потерять своего отца.
За словами пациента, которыми он выражает свою озабоченность состоянием семьи, я вижу его озабоченность отношениями внутри своего “Я”. Картина счастливой семьи, которая жива в его памяти, распалась на части. И как бы он не пытается, глядя на эту картину прошлого, собрать новую, у него ничего не получается.
Одной из причин, по которым это стало невозможно, являются его переживания о том, что мать получает удовлетворение “на стороне”, а отец ничего не может сделать. В том, что “мать пьет из-за мужа”, мы видим не только ее регрессию до “головокружительного” состояния, но и скрытый упрек мужу на его “уход из семьи”, и ее (своего рода шантаж) демонстративное поведение, которое можно было бы выразить словами: “обойдусь без тебя; мне и без тебя хорошо; я сама могу доставить себе удовольствие”. Фрустрации, которые она пережила в своей семейной жизни, в виду пониженного самоконтроля, живы, а поэтому прорываются наружу всякий раз, когда должны быть проявлены любовь, привязанность и забота. Поэтому в состоянии своей регрессии она кричит и скандалит. В этом мы видим следы ее собственного детства, с большой долей вероятности лишенного огромного объема родительской ласки. Ее давно состоявшийся обмен собственных детей и внуков на пьяное состояние, оголяет перед нами ее собственные обиды на мать, менявшей бесконечное количество раз ее “отцов”, и отцу, за то, что он, “уйдя” из семьи, позволил это сделать. Ее неприятие сыновьей любви является разновидностью протеста и неприятия того факта, что и он (ее сын) женился, а тем самым ушел от нее, бросил ее.
Застряв в своих травмах, нанесенных “отцами” и матерью, предавшей и променявшей ее на мужчин, она выработала защиту от своей любви, ставшей невозможной для переживания и превратившейся в свою противоположность. Но консервация ее нежных чувств не могла не найти своего развития, и нашла их в новой форме – непринятия каких-либо нежных отношений, даже от собственных мальчиков, ставшими мужчинами.
Но дело осложняется тем, что ее бегство от сыновьих проявлений любви и нежности в силу своей обоюдности, лишило и ее сыновей своей порции материнской любви. Как результат мы видим, что и их чувства остались фрустрированными. Поэтому для нас нет ничего удивительного в том, что младший сын еще в матке “заметил” свою ненужность, а поэтому не хотел рождаться, а родившись предпринял новую попытку возвращения к фетальным радостям посредством употребления наркотиков.
Возможно, мы получили право заподозрить мать пациента в том, что она употребляла алкоголь в тот момент, когда была беременна своим вторым сыном, но мы этого делать не будем. Нам неважно принимала ли она алкоголь во время беременности или нет. В любом случае мы подозреваем, что второй ее сын, младший брат нашего пациента своей вредной зависимостью указывает нам на период, в котором он мог бы впервые столкнуться с головокружительным состоянием. Наши утверждения о том, что плод, переживавший вместе с матерью состояние алкогольное опьянение и абстиненции, после рождения будет искать возможность вновь пережить это состояние, либо демонстрировать поведение пьяного или абстинентного человека, сохраняют для нас свою актуальность.
Как я считаю, прогноз при отсутствии дальнейшей работы – неблагоприятный, что и явилось причиной выбора названия настоящей работы. Вместе с тем я считаю, что всякое появление нового “Я”, свидетельствует о попытках психического аппарата к самоисцелению. Скажу больше. “Я” человека невозможно убить, поскольку оно имеет способность к регенерации. Другое дело, что не у всех на это хватает времени жизни.
