К вопросу о конструкциях “Я”

Тот, кто не смог осилить нашу предыдущую работу “Бред не должен оставаться бредом”, не должен терять время на прочтение этой. И та, и эта придерживается тех же самых подходов, всецело состоят из предположений. А предположения, как известно, дело ненадежное. 

* * *

Попытавшись разобраться в бредовых представлениях душевнобольных, разложив их по полочкам, оглянувшись и обозрев результаты своей работы, мы все равно увидели, что кое-где бред так и остался бредом. Одного мозга оказалось мало, а коллективный собрать не удалось.

Тот, кто пытался навести порядок в крайне запущенном помещении, куда годами сваливались вещи, которые, говоря словами новых хозяев: “Надо было выбросить еще тогда, когда их стаскивали сюда”, не выбросит их все и сейчас. Среди вещей обязательно найдутся те, которые с мыслями “это нельзя выбрасывать”, будут отставлены к стенке. Но, найдутся и те, кто выбросит все это без сожаленья. 

Так же и с высказываниями душевно больных. Кто-то без сожаления выбросит в мусорную корзину весь материал бредовых утверждений, собственно и сейчас есть такие специалисты в области психического здоровья, что печально само по себе, но найдутся и те, кто попытается сохранить их для новых поколений, в надежде, что уж они-то смогут расшифровать, весь этот бред. Мы относим себя именно к этой категории людей. А поэтому мы не можем назвать бред ментальным мусором и “вынести все это во двор”.

Психологи, в отличие от врачей, лишены возможности заглянуть внутрь человека и разглядеть устройство психического аппарата. Врачам, в отличие от нас, после смерти душевнобольного человека для исследований хоть что-то остается. Нам же – ничего. Мы не можем достать из головы человека нечто и предъявив его миру, сказать: “Вот то, что делает людей сумасшедшими!”

Но и оставить чужой бред в покое мы не можем. Прошло то время, когда эти непонятные знаки “Морзе” вводили нас в отупение. Теперь мы понимаем, что азбука бреда существует. Да, не все ее могут прочитать, но не всем это и нужно. Даже те, кто изъясняется этими точками и тире, т.е. бредящие люди, не знают и не догадываются о том, что эти знаки собой представляют. Собственно, мы должны согласиться с тем, что не их эта задача. Нам бы хотелось одного, чтобы они более подробно говорили о своих внутренних переживаниях. Но даже в этом мы требуем от них невозможное.

А думают ли они вообще о том, что внутри есть кто-то, кто все эти точки и тире создает, а потом передает в эфир? А мы то сами, называя себя психоаналитиками, глубинными психологами, психотерапевтами и т.д., понимаем, кто и как образует эти знаки?

Можно сколько угодно бить себя в грудь и кричать: “Я великий психолог и терапевт”, но, если мы не понимаем из чего складывается бред, все эти наши словесные заверения заинтересуют только ветер.  Мы просто станем похожи на Шребера, который, высунувшись по пояс из окна кричал: “Я Председатель Судебной палаты Шребер”. 

Все эти слова окажутся всего лишь осколками нашего фетального величия, свидетельством того, что процесс возвеличивания собственного “Я” уже начался, а, значит, грядет то время, когда мы сами начнем изъясняться на “основном” языке, высунувшись уже из своего окна.

* * *

Фрейд считал, что силы, которые побуждают психический аппарат к деятельности, возникают в органах тела и являются влечениями. “Чего же хотят влечения? Удовлетворения, то есть создания таких ситуаций, в которых физиологические потребности на время исчезают. Снижение напряжения потребностей переживается нашим органом сознания как удовольствие, а его повышение, как неудовлетворение. Из таких колебаний возникает целый ряд ощущений удовольствия – неудовольствия, на основе которых весь психический аппарат координирует свою деятельность. В таких случаях мы говорим о «господстве принципа удовольствия”. 

Поскольку влечения находятся в органах, которые сами были “собраны” из клеток, то получается, что “живут” они, т.е. берут свое начало, в этих самых клетках и в этих же самых клетках происходит их утилизация. И утилизация, как мы полагаем заключается в передаче их энергии другим, более крупным, структурам – органам.

О том, что каждая клетка имеет аналог психического аппарата, мы уверены настолько, что и сами утверждаем это. Но мы не единственные, кто имеет такое убеждение. Как считал Блейлер: “…Каждая клетка организма имеет маленькую душу и, следовательно, каждый орган, представляющий конгломерат клеток, обладает “психоидом”, который обеспечивает специфическую адаптацию к целостным нуждам организма”. Стоит ли говорить о том, что в основе “маленькой души”, “психоида” лежит излучение, являющееся следствием химических реакций.

Размышляя о психическом аппарате клетки, мы не можем ни утверждать, ни отрицать наличие у него сознательных и бессознательных функций. Но наблюдая за простейшими мы заметим, что они посредством своих устремлений могут осуществлять выбор между неприятным и приятным, и, даже, искать, преследовать и фагоцитировать чужеродный объект, как это делают защитные клетки организма. А, если мы обопремся на опыт философских знаний, который говорит нам: “Даже для самого малого объекта характерны свойства самого большого”, то мы сделаем выбор в пользу наличия у клеток некоего аналога психических функций.

Так природой было заведено с начала времен, что в любом нашем органе одни клетки молодые, другие – зрелые, третьи – старые, четвертые – погибли, а есть еще и незрелые. Но каждая их этих клеток, за исключением, конечно, погибших, имеет свои собственные влечения, которые, в виду одинаковости строения всех клеток того или иного органа, имеют и примерно одинаковые влечения, которые сливаясь в единый поток и образуют общее влечение. И здесь мы должны предположить, что главным или основным влечением органов является влечение к осуществлению физиологических функций. Поэтому всем нам понятное желание быть здоровым, является производным “желания” наших органов “незаметно сидеть в своем углу и заниматься своим делом”.

А теперь давайте в качестве примера присмотримся к строению архаичной семьи, где совместно живут различные поколения людей и увидим, что эта семья устроена по образу и подобию органов?

Зададимся вопросом, а что заставило людей именно таким образом устроить свой социум. 

Ответ, который мы должны осознать, задав этот вопрос, является трудным и простым одновременно пониманием того, что каждый орган, находящийся в нашем организме, участвует в формировании наших психических функций: он предлагает свое видение процессов и свой вариант действий на эти процессы. Делает он это предоставлением определенной информации, которая в виду разной степени актуальности и выглядит, где-то более важной, а, поэтому крупной, а, где-то менее важной, а, значит, мелкой.

Отгородив для себя поле для размышлений, где с одной стороны располагаются органы, а с другой – семья, функционирующие по одному и тому же принципу, мы поставим в центр этого поля нечто среднее между этими крайними структурами, которое и функционировать будет также, как это делают и органы, и архаичная семья – человека, его организм, его “Я”. 

Таким образом, информация, формируемая в органах, выходит из него в форме неприкаянного объема энергии различной величины и кружит вокруг “Я”, пока оно не обратит на него внимание и не приберет для осуществления своих функций. Но, прежде, чем “Я” утилизирует в своих целях свободную энергию, оно соберет ее в одну кучу, обозначит каким-то своим образом – “даст ему имя” и поэтому же признаку будет вытаскивать из общей массы влечений в случае необходимости.

“Я” каждого из нас эту информацию в том или ином виде получает. Это может быть определенное, еще “голое” чувство, а может быть чувство уже “одетое” по образу и подобию других животных и явлений природы, по которым мы его и узнаем (символ). Это может быть одно из парных чувств удовольствия или неудовольствия, грусти или веселья, потери или обретения, наслаждения или разочарования и т.д.

Чаще всего символами влечений являются виды животных, которых мы наблюдаем в обычной жизни – это мыши, кошки, собаки, змеи, люди, души, голоса и т.д. или их мифические заменители. Обилие в бреде Шребера различных мелких животных, насекомых, душ, человечков и т.д. мы можем объяснить именно наличием большого присутствия в “Я” свободных влечений (первичных позывов).

О психическом аппарате и его структуре Фрейд писал: “Мы стоим на почве житейской мудрости и признаем в людях особую психическую структуру, которая с одной стороны, находится между раздражениями его органов чувств и восприятием его физиологических потребностей, а с другой стороны, является между ними посредником. Мы называем эту подструктуру «Я». <…> Кроме этого «Я», мы хорошо изучили другую психическую область, обширнее, грандиознее и темнее, чем «Я», которую мы называем «Оно»». <…> ««Я» является фасадом «Оно» и его внешним корковым слоем. В «Оно» нет никаких конфликтов; противоречия, противоположности неизменно находятся друг подле друга и дополнительно еще часто сглаживаются компромиссными образованиями. А «Я» в таких случаях чувствует конфликтную ситуацию, которая должна разрешиться, а разрешение ее состоит в следующем: от одного стремления просто отказываются в пользу другого.»<…> «Любые процессы, происходящие в «Оно», являются бессознательными и что могут осознаваться процессы в «Я», и только они. Но не все они таковы, не всегда, не безусловно, и, вообще, большие части «Я» могут длительное время оставаться бессознательными”. 

Но нужно понимать, что как таковых “свободных” влечений не бывает. Каждое влечение должно иметь некую структуру или оболочку, которая и является формой существования этого влечения. Если в большой семье оболочкой выражения влечений маленького ребенка выполняют его игрушки или зверюшки, то взрослый человек свои влечения связывает с другими предметами, существами и способом функционирования, а поэтому будет, наверное, правильным, если мы признаем, что эти влечения выражаются иными формами “Я”, возможно, такими же недоразвитыми как дети, или высокоразвитыми, как взрослый человек. 

Если, эти “Я” работают в одной команде, то мы и не замечаем того, что “Я” каждого из нас состоит из множества “Я”, каждое из них выполняет полезную для “Я” функцию. Если же работа этих “Я” разрозненна, то и в жизни мы видим состояния, которые в медицине называются расколом или раздвоением личности. Именно незаконченным распадом “Я” на множественные формы, где отдельные “Я” отказываются подчиняться общим интересам, сами стремятся стать личностью, мы и объясняем множественные личности. 

Обратимся к случаю Билли Милигана и увидим все эти формы существования “Я”. В одном случае это трехлетний ребенок (Кристин), а, в другом, взрослый человек (Рейджен Вадасковинич, 23 года.). Забегая несколько вперед обратим внимание читателя на то, что самая взрослая личность Миллигана не была старше самого Билли. Даже учитель, когда он появился, был того же возраста, что и Миллиган. 

* * *

Если в качестве примера мы возьмем случай Шребера, то увидим, что все эти формы, как считал Шребер, связаны с его личностью, что и подталкивает нас к этому выводу. К тому же только распадом “Я” Шребера на множество составляющих его “Я”, мы можем объяснить его взгляд на самого себя “со стороны” и споры с самим собой. Смотря на себя самого, одно “Я” смотрит на другое, узнает и не узнает его одновременно. “Другой Шребер” – это та часть его “Я”, которая присвоиласебе функции ведущего, главного “Я” … или, наоборот, та, что потеряла лидерство.  

Поскольку за всю жизнь у Шребера имелась возможность идентифицировался со множеством людей, все они так, или иначе стали его составной частью. Поэтому присутствие в бреде множества душ Флексига и других лиц из списка “заживо погребенных”, мы можем объяснить обилием идентификаций, которые прошли все его “Я” за всю его жизнь. 

И вряд ли развитие психоидов (дополнительных личностей) происходит иным образом, чем это описано у Фрейда в отношении нашего единственного (как мы все ошибочно считаем) “Я”. Все наши “Я”, сколько бы их не было, проходят один и тот же путь своего становления.

Самым явным примером отношений между нашими “Я”, о которых мы пытаемся здесь рассказать, являются наши отношения с нашей матерью, частью “Я” которой мы все когда-то были.

* * *

Как следует из представлений З. Фрейда о строении психического аппарата, он представляет собой два вида первичных позывов, соединенных и смешанных друг с другом. Первый, представляет собой сексуальный или эротический первичный позыв (со всеми его сублимациями и инстинктом самосохранения). Второй, – инстинкт смерти. Оба первичных позыва стремятся “к восстановлению состояния, нарушенного возникновением жизни”, т.е. служат целям наступления (возвращения) смерти. При этом “инстинкты смерти, в основном, немы, а шум большей частью исходит от Эроса”.

Казалось бы, что все просто. Но нас не оставляет ощущение, что здесь чего-то не хватает. Не хватает какого-то начала. Ведь до формирования нашего “Я” существовало нечто иное, во что Фрейд только вдохнул новую жизнь и новое понимание – “Оно”. Но ведь до “Оно” тоже что-то было.

Эту недостачу мы обнаружили у Шандора Радо, который обратил наше внимание на взаимосвязь оргазма в качестве “эротически первичной функции” и клетки в качестве “оргастической единицы”. Этим он позволил нам по-новому взглянуть на процессы клеточных отношений, а через них и на сами первичные процессы. 

В этих отношениях мы увидели, что слияние в одно целое двух в общем-то нежизнеспособных структур (сперматозоида и яйцеклетки), является своего рода биологическим переворотом, чудом, результатом которого появилась не только возможность формирования новой биологической единицы (зиготы), обладающей теперь определенными жизненными перспективами, но и зарождение чувств, которые чуть позже мы назовем чувствами удовольствия.

В его работе мы увидели, что химизм тяги одного элемента к другому, запускает целую серию связей, которые, в свою очередь, притягивают к себе новые элементы и их комплексы, приводит к появлению у них первичных встречных движений, что заканчивается формированием нового целого. Тепло, сопровождающее эти химические реакции, приводит к появлению новых химических реакций, а в живом организме к формированию новых ощущений удовольствия, связанных не только с самим теплом, но и с успешностью его депонирования на будущее. 

И, как мы считаем, чувство удовольствия, впервые возникшее от этих реакций, своим отличием от состояния покоя, новизной, и яркостью становится вечно манящим к повторному переживанию влечением. К последствиям этого же процесса, можно отнести и то, что, возникнув задолго до нашего появления на этот свет, это чувство, сопровождает наш человеческий род на протяжении всей его жизни. 

Из того, что было только что описано, можно сделать вывод, что речь идет о первичном эротичном витальном позыве, позыве Эроса. Но это не так. Речь шла о первичном морбидном позыве инстинкта смерти.

Но не так уж и неправы оказались те читатели, которые заподозрили здесь проявления первичного витального позыва. Возможно, что это вообще один позыв, только возникнув впервые, он является морбидным, а, повторяясь, – витальным. 

Привлекательность для “Я” первичного морбидного позыва заключается в том, что он является впервые переживаемым острым чувством удовольствия. Это чувство, возникнув однажды существует в единственном числе и манит к себе именно всеми теми красками, которые сопровождают впервые возникшее чувство. Первое впечатление “нельзя произвести дважды”, поэтому следующие за ним эти же самые чувства не так эмоционально окрашены и всегда будут уступать своей яркостью морбидному позыву. Но зато они, благодаря именно этой своей слабости (тем, что ищут свое усиление), имеют способность к загрузкам, несущим дополнительное удовольствие.  

И, безусловно, мы не смогли бы выйти за пределы этой ловушки, если бы на этом пути не формировались новые точки удовольствия от новых химических реакций, и которые не манили бы нас уже своими новыми, более свежими и разнообразными ощущениями, которые Фрейд называл сексуальным либидо, а мы, поддерживая логику размышлений Ш. Радо, называем “эротически вторичной функцией”. 

Эти позывы возникнув однажды в доэмбриональном периоде, уже не отпускают от себя, а, напротив, притягивают к себе, предлагая, несмотря на возраст, вновь пережить это состояние. Чуть позже мы назовем этот путь на зов влечений, регрессией. 

Здесь мы видим не только прототипы двух инстинктов: инстинкта влечения к смерти и инстинкта сохранения жизни, о чем говорил Фрейд, но и зарождающуюся жизнь влечений. 

При том, что для инстинкта смерти переживания в момент смерти и самого первого удовольствия, “эротически первичной функции” (в виду его более раннего формирования) не требуется значительных усилий для сохранения своей тяги (врожденной привлекательности первичного удовольствия), то инстинкт сохранения жизни должен быть более активным и изобретательным, предлагать все новые и новые формы удовольствия: таких как удовольствие от еды, от сна и отдыха, от любви и секса, от работы и т.д., иными словами от пребывания в живом состоянии. Но, в первую очередь, как мы считаем, от воспроизведения себе подобного. 

В этом и проявляется правота мысли Фрейда, о том, что “инстинкты смерти, в основном, немы, а шум большей частью исходит от Эроса”.

Моменты “шумного” удовольствия становятся лестницей, по которой шаг за шагом путем наполнения точек фиксации определенным объемом удовольствия, а, значит, и воспоминания о нем, растет наше “Я”. 

В этот момент, говоря словами Фрейда, происходит загрузка объектами, опираясь на воспоминания, о которых наше “Я” облагораживает свое “ложе удовольствия”, и укрепляет “психическую базальную мембрану”, где с начала времен оно откладывало, хранило, а потом отыскивало для себя ощущения удовольствия.

 Говоря об “эротически первичной функции”, служащей влечению к смерти, мы приведем наблюдения Ш. Радо, который, на примерах наркозависимых писал: “Пациент принимает летальную дозу потому, что он желает отогнать депрессию ради энтузиазма, который будет длиться вечно. Он не убивает самого себя: он верит в свое бессмертие”. 

Поэтому утверждения психоаналитиков о существовании автономного стремления к смерти, являются ошибочными вот по каким причинам. Во-первых, стремление к чему-либо всегда сопровождается шумом, а инстинкт смерти молчалив, как говорил Фрейд. Во-вторых, сам путь к смерти, который мы называем стремлением, представляет собой пункты, где нашему “Я” предоставляются различные жизненные удовольствия. К смерти ведет дорога, а не удовлетворение на ней первичных позывов (вторичной витальной функции). Поэтому мы считаем, что именно регрессия является дорогой смерти, что именно на ней расположены точки фиксаций удовольствия, которые своим упоминанием о прошлом, т.е. через оживление воспоминаний предлагают еще раз пережить состояние первичного удовольствия.

В этом наблюдении мы можем усмотреть основу для первичной депрессивной реакции, являющейся следствием задержки в формировании следующей (витальной) фиксационной точки. Эта фиксационная функция по каким-то причинам является не такой активной и изобретательной, а поэтому не может предложить новой биологической единице (клетке) такие формы удовольствия, которые бы превышали по своему напору “эротически первичную функцию”, а тем самым удерживали бы организм в живом состоянии. 

Продолжая эти рассуждения, мы с другой стороны подойдем к тому же самому выводу, который уже известен и, о котором говорят сами пациенты, – первопричиной депрессий является дефицит жизненной энергии.

Это наблюдение подтверждает не только существование первичной морбидной фиксации (“эротически первичной функции”), выступающей гравитационной силой для либидо, но и следующей за ней первичной витальной фиксации, которую мы назвали “эротически вторичной функцией”. И, как мы видим из смысла этой фразы, скатиться от одного до другого первичного позыва, не представляет собой никакой трудности. 

Печальным, вероятно, выводом для лиц, стремящихся заполучить вечное блаженство, должен быть тот, что для получения вечного витального блаженства, если это возможно, нужно трудиться, трудиться и трудиться, а вечное морбидное блаженство опасно тем, что рядом с ним стоит вечность – смерть.

Но давайте зададимся вопросом, а что в плане своего наполнения представляют точки фиксации. Как они между собой связаны и почему покидание одной, отбрасывает нас к предыдущей?

Ранее мы говорили, что в точках фиксации размещены наши воспоминания “об удачно проведенном времени”. Веселясь и радуясь жизни, мы впитываем в себя момент удовольствия, осуществляем загрузку объектом, как говорил Фрейд, а мы добавим и временем. Эти загрузки становятся основным стимулом правильного (в смысле сохранения жизни) выбора задержаться в этом месте здесь и сейчас. 

В жизни каждого из нас были моменты, когда мы получали удовольствие от того, что мы переживали в тот момент и хотели, чтобы этот момент тянулось вечно. Тогда нас не интересовало ни будущее, ни прошлое. Мы хотели одного – остаться здесь навсегда. В одном случае, мы боялись пошевелиться, чтобы не спугнуть, не разрушить это состояние, этот момент, а, в другом, крутились, вертелись, танцевали, пели. 

Как мы считаем это и есть тот самый момент фиксации и загрузки тем состоянием, которое мы называем удовольствием.

А теперь зададимся новым вопросом, а не является ли первое состояние тем самым состоянием, которое мы называем влечением к смерти, а второе влечением к жизни. 

Поэтому нет ничего удивительного в том, что молодые люди, впервые пережившие эти чувства единения, и думающие о том, что этот момент уже никогда не повторится, решают навсегда законсервировать свое состояние и вместе уйти из жизни.

В группе “веселящихся” мы тоже увидим желание все это пережить еще раз, а поэтому с течением времени они вновь повторяют свое веселье.

* * *

Ранее мы говорили о том, что наши личности берут свое начало из своего рода “психической базальной мембраны”, но не говорили, что она собой представляет.

Здесь, для того, чтобы, если не познать, то хотя бы предположить, природу раздвоения личности и происхождения голосов, душ и др. нам необходимо сделать некоторое отступление. 

Представим себе некую поверхность, на которой “плещется” “океан” первичного блаженства (океан первичных позывов). Из этого океана, условно говоря, должен подняться поток (первичный позыв), который мы позднее назовем энергией либидо (жизненной энергией), который и будет определять свойства психики будущей личности (организма).

Но поскольку океан блаженства (первичных позывов) бескрайний, этот поток может сформироваться в одном, сразу в двух, трех, пяти, десяти местах или двадцати четырех местах одновременно, как это было у Билли Милигана и явиться началом формирования нашего (правильнее будет говорить наших) “Я”. На вершине этого потока (“первичного позыва”), как покрышка расположена частичка сознания, а в нашем понимании частичка “Я”.

Здесь мы подходим к тому выводу, что сознание человека не является чем-то единым и неделимым, напротив, оно состоит из множества тех самых потоков и “покрышек”, которые своей совокупностью формируют нашу личность. 

Мы не настаиваем, но, возможно, именно к этому склонялся Д. Калшед, когда писал: “Эти двойственные имаго, образуя вместе внутреннюю “структуру”, и составляют то, что я называю архетипической системой самосохранения; дело осложняется тем, что эта двойственная структура обычно появляется в “тандеме”, по выражению Джеймса Хиллмана, – в паре с внутренним ребенком или с другим более беспомощным или уязвимым «партнером». У этого невинного «ребенка», в свою очередь, также присутствует двойной аспект”. 

Под свою ответственность продолжим его мысль и к каждому из двойных аспектов припишем еще по два, и т.д. В результате мы получим “пучок партнеров”, слаженная работа которых и формирует наше “Я”. 

Мы, следуя за мыслью Фрейда, думаем, что этот процесс представляет собой слияние, “первичных позывов” в один, с возможностью его последующего распада и считаем, что при их слиянии создается своего рода пучок “первичных позывов”. 

А теперь обратимся к Фрейду, который, говоря о сознании, писал, что сознание является поверхностью психического аппарата <…>, системы, которая пространственно ближе всего к внешнему миру и вспомним, что бывают люди с незрелым сознанием (предположим, что причиной этого является некоторая отдаленность верхней части психического аппарата (крышки) от внешнего мира, что может быть следствием недостаточного напора энергии, приподнимающей эту крышку). Но незрелость сознания может быть частичной, так же, как и частичной может быть его зрелость. И тогда получается, что “покрышка” неплотно примыкает к внешнему миру, именно там, где имеется недостаточный энергетический напор, на котором и лежит эта “покрышка”.

Не будет уж очень большой смелостью, если мы предположим, что чем больше одинаковых “первичных позывов” выносятся ближе к “внешнему миру”, тем талантливее и более одаренным будет человек. Думаем, что здесь имеется и обратная закономерность.

В качестве аргумента нашего предположения сошлемся на случай Билли Миллигана. Как известно, каждая его личность (речь идет о тех, кому было разрешено выходить на “пятно”, кроме Кристин) была более способной, чем в облике “Учителя”. Их слияние никогда не приводило к простому суммированию способностей: часть их всегда терялась (интересный феномен, который должен найти свое объяснение в глубинной психологии; он ведет себя как спирт, растворенный в воде: ведь известно, что 100 гр. спирта, смешанных со 100 гр. воды никогда не дадут 200 гр. спиртового раствора)

Вопрос, который поставил Фрейд, рассуждая о судьбе “слитых друг с другом первичных позывов”, подвел нас к мысли, что не все “первичные позывы” объединяются в единое целое, а уже объединенные могут распасться. 

Одну из причин этого Фрейд видел в том, что, если объектных идентификаций “Я” очень много, если они являются “слишком сильными и неуживчивыми между собой, то можно ожидать патологического результата. Дело может дойти до расщепления “Я”, причем отдельные идентификации путем сопротивлений замыкаются друг от друга”.

Возможно, кто-то с нами не согласится, но здесь мы бы поспорили с Фрейдом. Дело не в том, что становится очень много объектных идентификаций “Я” и не в том, что они являются слишком неуживчивыми, а в том, что объекты, с которыми произошла идентификация сами могут быть неуживчивыми между собой. К тому же мы не должны забывать, что кроме идентификаций есть еще загрузки объектами, которые проникли в “Оно” еще в период фетального развития. Не будем забывать и о том, что “неуживчивость” предполагает в своей основе деятельность цензуры.

Вот мы и подошли к моменту, когда сами себе должны поставить вопрос и получить на него ответ. 

Могут ли импульсы “первичного позыва” (“Да” – “Нет”), находящиеся уже в “Я”, двигаться по одному каналу? Иными словами, амбивалентность, о которой говорил Фрейд, не является ли она примером борьбы двух, если не более, потоков “первичных позывов”, несущих на себе прямо противоположные желания? 

По нашему мнению, по одному каналу может распространяться только один “позыв”, иными словами, или “плюс”, или “минус”, “Да”, или “Нет”. Мы считаем, что каждое “Я” может нести только одно желание – “Да” или “Нет”. 

* * *

В семье существует точно такая же иерархия. Существует ведущее “Я” (глава семьи), дополнительное(ые) “Я” (супруга, супруг главы семьи), которые в любой момент могут стать ведущими, “Я” только что появившееся (дети) и “Я”, уступившее свое место – убывающее “Я” (пожилые члены семьи). 

И так, на какой бы уровень мы не вставали, везде мы найдем нечто общее в строении для всех этих уровней, пусть, и с небольшими отличиями. Последним, условно говоря, из известных нам уровней либидного устройства, будет общество со всеми его писанными законами, которые точь-в-точь повторяют неписанные законы нашего организма. 

Эту логическую цепочку мы проследили в макромире, но она точно такая же и по тем же самым принципам действует на уровне микромира, внутри нашего “Я”.

Представим себе ситуацию, когда у человека имеется больше, чем положено конечностей, и зададимся вопросом, а есть ли у добавочной конечности “доступ” к психическому аппарату этого человека; испытывает ли она боль, неудобства, щекотания, температуру; передает ли она всю эту информацию в общий информационный поток, куда и по какому каналу; получает ли она “сверху” хоть какую-то ответную информацию? 

Ответ будет коротким – Да!

Возможно, что нет смысла говорить о том, что все эти уровни “Я-устройства” между собой связаны. Но позволим себе напомнить, что психология масс влияет не только на человека, но и на его органы, вызывая в них определенные психоидные движения. А раз она влияет на органы человеческого организма, она вызывает и клеточные реакции.

В пользу существования «psyche» органов мы можем сослаться на различные ощущения (чаще боль), которые каждый орган нам посылает. Ощущая боль в организме, мы с закрытыми глазами, что называется, сможем определить это место. При переломе кости, нам не требуется, ощущая боль, шарить глазами по телу или ощупывать его, ища место, где произошло нарушение целостности кости, или спрашивать кого-то: “Где у меня перелом? Спрашивая, мы уже знаем ответ. У нас перед глазами сразу возникает картина, которую нам предоставил наш психический аппарат в форме внутреннего образа нарушения целостности кости. 

В качестве другого примера мы приведем ситуации, когда реакция одного органа, вызывает реакцию другого – обморок при виде крови, к примеру. Изолированное существование в каждом органе своего неопластического процесса, подталкивает нас к этой же мысли.

Просто, к счастью или несчастью, кто знает, мы спрятали вглубь себя способность понимать свой организм. Государству, также нет дела до одного человека, как человеку до клетки. Государство “приходит в себя”, когда возникает бунт определенной группы людей, а человек приходит в себя, когда “бунт поднимают” клетки. И, если гашение этого энергетического взрыва в обществе заключается в понимании причин, кто чего желает, “наказании невиновных, награждение непричастных”, то и с нашим организмом нужно работать через “понимание” причин и его желаний. 

* * *

 “Симптом указывает на причину”, говорили нам наши учителя. Мы понимаем это так, что симптом – это дитя и производное этой причины, новая форма продолжения причины, а поэтому крепко с ней связан. Они не живут друг без друга. Убираем причину – исчезает симптом. Поэтому так интересно куда и в какую сторону указывает стрелка симптома, куда ведет вектор его интереса.

Обратим внимание на то, что основная масса симптомов Шребера указывают на диалог, который он вел сам с собой. Судя по тому, что ранее этот диалог отсутствовал, или, что вернее, являлся глубоко внутренним, а сейчас вышел за пределы “Я”, следует предположить, что в самом его “Я” появилась некая структура, такая же могучая и бескомпромиссная, судя по тому, что она позволяет себе спорить с самим “Я”, которая заставила с собой считаться и вести диалог. Мало того, она взяла на себя некоторые функции “Я” и стала подменять его. 

В качестве примера опять сошлемся на случай Миллигана. Тогда его же личности перекрыли ему (а под ним мы понимаем ведущее, основное “Я”) выход в “пятно”, отправив его спать, занимались в это время каждый своими делами.

Поэтому возникновение двойного “Я” не может пониматься иначе, как следствие его раздвоения, раскола или разобщения. 

Только раскол этот произошел как-то по-особенному, неправильно, что ли. Сначала “Я” Шребера как будто исчезло, потом оно явилось, но не одно. Рядом с ним было другое “Я”, выглядевшее как “Я” маленькой девочки. 

Если бы в реальности речь шла о женщине, которая ушла из дома, а спустя некоторое время вернулась, но уже с ребенком, вполне резонно бы появился вопрос, уж не ее ли этот ребенок. Но такие же вопросы возникают и тогда, когда в семью возвращается мужчина с ребенком. Тогда почему мы должны делать исключение для Шребера? 

Пример мальчика – монстра показывает, что и мужчины могут “родить” себе ребенка, если сильно захотят. Особое психическое состояние абсолютно бездетной женщины детородного возраста, разве оно не говорит нам о том, что при отсутствии детей возможна “перестройка” психического аппарата взрослого человека?

Вполне возможно, что появление нового “Я” в облике “ребенка”, кто-то и посчитает обычным расколом личности, но мы считаем, что здесь речь может идти о самом настоящем, пусть и не в физическом, а в психологическом плане символическом зачатии и вынашивании новой личности.  В животном и растительном мире мы можем встретить множество форм передачи жизни своему потомству через почкование. Да, в этом случае почкуется тело, но тело для нас всего лишь модель строения нашего “Я”. Возможно, мы, в отличии от душевнобольного, просто эту “почку” не видим.

Поэтому через всю клиническую картину Шребера мы можем увидеть своего рода миниатюру появления у него почки нового “Я” и его заботу о своей “девочке”. 

“Ребенок” Шребера рос, познавал мир, начинал “ходить”, задавать одни и те же вопросы, совершать одни и те же ошибки (с тем лишь отличием, что этот ребенок не имел своего тела). Т.е. ребенок Шребера строил свою жизни, не забывая вносить свои изменения, по тому лекалу, которое ему было предоставлено его “родителем”.

Чуть выше мы размышляли о связи добавочной части тела и психики, здесь же мы видим иной процесс – процесс формирования связей “новой психики” с уже существующим телом.

На примере Шребера мы видим, что происходит тогда, когда дополнительное “Я” уже выросло, готово, но не может отпочковаться. А на примере “мальчика – монстра” Дональда Мельцера мы можем увидеть, что этому процессу предшествует острое и осознанное желание иметь ребенка. Это же желание мы можем обнаружить и в истории Шребера.

* * *

Возможно, читатель почувствует смутные ощущения связи высказанных здесь мыслей с природой онкологических заболеваний. И будет прав в своих догадках. Как мы считаем, между всеми этими процессами действительно имеется связь. Но в случае Шребера новое “Я” стало формироваться без выращивания в теле хозяина нового тела, что говорит о том, что энергия для этого процесса берется из “Я”, а при онкологии этот процесс протекает в форме выращивания нового тела, без формирования нового “Я”. Хотя и в этой неопластической массе мы можем увидеть элементы поведения “Я”.

Это состояние похоже на фетальный период развития, во время которой, плод, сам еще являющийся частью организма матери (о своем предстоящем отделения он еще не знает), уже начинает диктовать свои условия и “подгонять мир” под свои представления о нем.

Раз уж эта тема уже поднялась, отвлечемся от Шребера.

В нашей практике было два случая работы с онкологическими больными. В одном случае имел место злокачественный процесс предстательной железы, а в другом – доброкачественная опухоль области средостения. После работы с этими пациентами и тот, и другой нас порадовали. В одном случае рак исчез, а, во-втором, опухоль стала уменьшаться. 

Но лечение одного пациента с раком предстательной железы было прервано им самим (помните, что говорил Фрейд о желаниях и нежеланиях пациентов быть здоровыми?), а, второму (при положительной динамике), не доверяя самим себе, мы рекомендовали согласиться на операцию. 

* * *

Давайте присмотримся к случаю Шребера, в тот период, когда он в апелляционном порядке отстаивал в суде свое право на дееспособность.  И обратим внимание на то, что в этот период (1902г.) он формировал свою защиту и вел себя как вполне разумный человек.

Поддержим это мнение краткой выпиской из характеристики, данной Шреберу доктором Вебером, который сообщал суду следующее. 

“Президент Сената д-р Шребер помимо психомоторных симптомов, непосредственно навязывающих себя патологическим процессом для случайного наблюдателя ничем себя не выдает; не смущен, умственно не подавлен, ослабление его интеллекта не заметно, – он разумен, его память превосходна, он имеет большого количества знаний не только в юридических вопросах, но и во многих других областях, способен воспроизводить в упорядоченном порядке свои мысли, он интересуется процессами политики, науки, искусства и т. д. В указанных направлениях болезненные изменения будут едва заметными для наблюдателя, который не будет подробно проинформирован о его общем состоянии”.

Вправе ли мы, изучая случай Шребера, не заметить того, что он функционировал в лице двух личностей. При этом, в то время, как одна личность боролась за социальную реабилитацию, – другая, не только предлагала суду ознакомиться с содержанием его бреда, но и отстаивала правоту, содержащейся в ней информации. 

Но стоит нам только отрешиться от личности Шребера и углубиться в текст его воспоминаний, и попытаться понять весь тот “сюрреализм”, которым он с нами делился …; кто из нас не заподозрит у человека, утверждающего все это, тяжелую психическую патологию?

Тот, кто читал Мемуары, тот согласится с нами, что, если не вдаваться в их тему, написаны они были абсолютно здоровым человеком. Но эта, непонятная обычному человеку уверенность в том, что человек может жить без внутренних органов, что он может пить токсические вещества без вреда для своего организма, что он из мужчины превратился в женщину и в этом обличье способен родить от Бога новое поколение людей, не дают нам возможности признать в человеке, всерьез говорящим это, психически здорового человека.

Эта ситуация напомнила нам сказку о лисе и собаке, когда лиса, убежав от собаки, “отдала” собаке на растерзание хвост, за то, что он мешал ей бежать, забыв о том, что хвост является частью ее тела.

Вот и получается, что личность Шребера состояла как бы из двух частей, – одна находилась в области фантазмов, а другая, – в реальности.

* * *

Практика показывает, что состояние психической двойственности встречается чаще, чем мы об этом думаем. Возьмем, к примеру, выражение, что “невротик стоит сам у себя на пути”. Разве он не говорит нам о том, что на пути одной личности, одного “Я”, встает другая личность и другое “Я”? Но, что интересно, невротик то один. Все это происходит в одном теле. Выражение, “Туда не поеду и здесь не останусь”, разве оно не говорит о том, что одна часть нашей личности, желает поступить прямо противоположным образом, чем другая? 

Конечно, говоря о здоровом человеке, мы не можем использовать термин “расщепление”, а тем более раскол. Но и игнорировать некоторую множественность “Я” каждого из нас, мы не можем. Мы должны согласиться с тем, что она встречается в нашем поведении гораздо чаще, чем мы могли бы себе это представить. Она проявляет себя в нас ежедневно, возможно, даже, ежеминутно, если не ежесекундно. Другое дело, что этот процесс протекает внутри каждого из нас и по этой же причине нами не замечается. Зато, мы замечаем его у другого, когда интересуемся его психическим состоянием.

Исходя из этого, мы считаем, что наше поведение является результатом взаимоотношений, складывающихся между различными частями нашего “Я” и наших личностей. Иными словами, наше “Я” является результатом компромисса между влечениями множества “Я”, выраженных в поведении множества личностей.

Это, непонятное большинству читателей предположение, вероятно, покажется им чудным, но мы попросим их не торопиться с выводами несогласия, а посмотреть на факты без каких-либо предвзятостей и предпочтений.

* * *

Кое-что о раздвоении личности мы можем узнать, обратившись к процессу засыпания. Заснуть, не пройдя мимо процесса диссоциации, мы не сможем. Просто в некоторых случаях этот процесс настолько скоротечен, что мы не обращаем на него внимание.  Посмотрим на него глазами К. Абрахама^,, но будем иметь в виду формулу З. Фрейда о том, что в это время наше либидо возвращается в “Я”. 

Он писал: “Сначала изменяется окружающий мир, он теперь “производит необычное впечатление, нечто хорошо знакомое, то, что попадает в поле зрения каждый день, кажется изменившимся, как будто незнакомым, новым, непривычным, или все окружение производит такое впечатление, как будто оно является продуктом фантазии, иллюзией, видением”. 

Заметили, что нечто похожее мы ощущаем и при возвращении ото сна? Но, поскольку и этот процесс протекает достаточно быстро, обратимся к процессу потери сознания и возвращении в него. 

При возвращении сознания, человек испытывает все те ощущения, которые К. Абрахам отнес к состоянию диссоциации. Мы видим изменившийся окружающий мир, он производит впечатление, незнакомого и т.д. Человек, вернувшийся в себя, спрашивает: “Где я? Кто я? Кто ты? Как я сюда попал? и т.д.”. 

Схожесть этих состояний объясняется движением энергии от/в “Я”. Иными словами, мы должны согласиться с тем, что это состояние диссоциации связано с дефицитом либидо в “Я”. А, поскольку, именно “Я” определяет наше сознание, этот дефицит мы имеем возможность увидеть, как бы изнутри “Я”.

Если исходить из механистических представлений о работе нашего психического аппарата, то процесс диссоциации можно сравнить с моментом перехода автомобиля, снабженного ручной коробкой подачи передач скоростей (РКППС) с одной скорости на другую. И это нас не пугает и не должно пугать. Если мы идем из одной комнаты в другую за каким-то предметом, а придя, забываем за чем пришли, это нас хоть и беспокоит, но не сильно. По каждому такому поводу мы к психиатру не бегаем. Говорим себе: “Склероз, что тут поделаешь. Забыл зачем пришел”; на этом и успокаиваемся.

Находите сходство в этих двух примерах? Для того, чтобы их более подробно разобрать и понять, давайте их несколько приблизим и “увеличим”. 

Замедлим во времени работу РКППС и увидим, что в момент смены одной скорости на другую, наш автомобиль вообще не подключен ни к какой скорости, т.е. нет сцепления одного, составляющего этот механизм, с другим. В психике все примерно также: личность, несущая в себе намерение совершить работу, взять, к примеру, что-то в другой комнате, по дороге передает свое намерение другой, не ставя последнюю в известность о том, что конкретно нужно взять. Эта последняя, придя в комнату так и не догадывается о том, что же все-таки ей нужно сделать, стоит в раздумье, оглядывая комнату, а потом идет обратно в другую комнату и ищет ответ на возникший вопрос. Повторение первого и второго процессов, является наилучшим способом получения нужного результата. Поэтому, в первом случае, мы еще раз переключаем РКППС, а, во-втором, возвращаемся к тому месту, где желание взять, что-то в другой комнате и возникло.

Тот, кто посчитает этот пример слишком механистичным взглядом на психические процессы, пусть подумает над словосочетаниями “шарик за шарик не заходит”, “не все дома”, “заклинило”, “заело” и т.д., которые придуманы не нами.

К тому же в организме мы можем найти примеры “шестеренок” – это синапсы нейрогуморальной системы.

Таким образом получается, что виной всему плохая взаимосвязь между одним и другим составляющим данного конкретного механизма, осуществляющего этот процесс. 

Читатель будет прав, если подумает о том, что мы предполагаем в строении нашего “Я” не одну, а несколько личностей, среди которых есть ведущие и дополнительные. Сразу отметим, что и ведущая и дополнительная личность, каждая в единственном числе, это не то к чему мы склоняемся. Их множество. Множество ведущих и множество дополнительных и все они как бы связаны в один пучок ведущих и множество пучков дополнительных.  Есть еще другие пучки дополнительных личностей. Все они сливаются по принципу зрелости. Созревшие дополнительные личности в свое время становятся ведущими, а ранее бывшие ведущими, “распадаются” и утилизируются. 

Процесс роста нашего “Я” ничем не отличается от процесса роста клеток нашего организма. Природа в этом смысле не очень изобретательна, она всегда использует уже наработанные механизмы.

Ярким примером этого процесса мы можем назвать кожу. Клетки этой части тела появляются из базальной мембраны, растут, развиваются, исполняют свою функцию, отмирают, слущиваются и отпадают. Но это не единственный пример, который мы могли бы привести. Так или иначе в организме все наши ткани обновляются таким образом.

Ранее мы говорили о “психоидах” органов. Если попытаться найти им место в схеме строения нашего “Я”, то они представляют собой комплексы пучков нашего “Я”. 

Конечно, перевернуть собственные представления о строении нашего “Я”, занятие не для малодушных. Как можно, вообще, говорить о существовании “Я” органов, если нам наши учителя ничего о них не говорили? Кому в трезвом уме придет в голову мысль, что каждый из наших органов обладает своим психическим аппаратом, который складывается из «psyche» клеток.

Мы же в этом не видим ничего странного, поскольку уже допустили до сознания мысль о том, что наши органы, как маленькие дети, заболевают тогда, когда им мало уделяется внимания. Говоря, “как дети” мы немножко лукавим. Все как раз наоборот – дети, как больной орган, требуют к себе внимание. 

* * *

А теперь давайте свяжем неудовольствие, которое испытывает “Я” и его компоненты с формами поведения, которые демонстрирует человек с раздвоением личности. 

Одним из примеров загрузок, которые ни при каких обстоятельствах не могут быть приняты, являются травматичные переживания плода. Он не в силах от них ни избавиться, ни предупредить, ни предотвратить, он может их только пережить.  

Но к объединяющим их свойствам, кроме выше перечисленных, мы можем отнести и их повторяемость. А то, что повторяемость травмирующих ситуаций может стать причиной психологических проблем известно давно. При этом, мы не должны забывать, что именно в этом периоде развития мы встречаемся с чужой волей, без которой формирование садомазохистских переживаний невозможно.

Приведем в качестве примера случай из истории Ганса. В возрасте четырех лет он рассказал свой сон: “…Он говорит: кто хочет ко мне прийти? Тогда кто-то говорит: “Я”. Тогда он должен его заставить сделать виви”. 

Кто этот “Я”? Это может быть кто-то из фетальных воспоминаний, а может быть и другое “Я”. Если четырехлетнему ребенку снится сон, в котором кто-то должен к нему прийти, то это не родитель, желающий получить от ребенка “результат”, а именно тот, кто приходит и уходит. Это или другое “Я” Ганса, или кто-то из загрузок фетального периода. 

В качестве еще одного примера приведем пациентку С. Шпильрейн, которая “вымоченность” своей собственной постели объясняла происками “другой интриганки”, т.е. внешнего фактора. 

Мы обратили внимание на то, что этим другим может являться либо другое “Я” пациентов, либо кто-то из фетальных загрузок, либо, что скорее всего, это и есть то другое “Я”, которое было сформировано (загружено объектами) в фетальный период, которое стремится стать ведущим “Я” и вечно с ним спорит.

Фрейд писал: “Первоначально в примитивной оральной фазе индивида, вероятно, нельзя отличить загрузку объектом от идентификации. В дальнейшем можно только предположить, что загрузки объектом исходят от «Оно», для которого эротические стремления являются потребностями. «Я», вначале еще слабоватое, получает сведения о загрузках объектом, соглашается с ними или противится им процессом сопротивления”. 

Таким образом, Фрейд поддерживает наше предположение, что, поскольку загрузки идут из “Оно”, они являются первичным позывом, который проникая в сферу нашего “Я”, само становится “Я”, но пока еще неполноценным. В ссылке к этой фразе Фрейд добавил: “Интересную параллель к замене объекта представляет собой вера примитивного человека в то, что свойства съеденного животного переходят к тому, кто его съел”. Иными словами, к тому, кто его поглотил. 

Эту интересную ссылку мы не можем не перевернуть и не увидеть в ней еще один смысл, который заключается в том, что свойства плода (“свойства съеденного животного”) переходят к нему от того, кто его выносил (“кто его съел”). Иными словами, загрузки плода идут от матери (через мать), и именно они становятся свойствами характера будущего человека.

Здесь мы встаем перед дилеммой, или признать у плода способность к идентификации, или признать, что загрузки объектом также могут стать причиной появления добавочных личностей. И эта дилемма является какой-то неправильной, что ли. И в том, и в другом случае мы все равно сравниваем то, что “Я” в себя впитало. 

* * *

Наверное, мы сделаем правильно, если отделим “Я” от понятия “Личность”. 

Как мы уже утвердились в мысли, что у плода есть “Я”, мы должны утвердиться и в том, что он еще не представляет собой личность. Личностью он станет только тогда, когда он пройдет процесс социализации.

В таком случае получается, что развитие “Я” может существовать без формирования личности, в то время, как личность не может существовать без “Я” и его множества. При этом формирование “Я” осуществляется только на основе биологических законов, а развитие личности возможно только на уже сформированном “Я” и социальных законах. Но, что интересно, раскол может быть и у “Я” и у личности. У личности этот раскол проявляется в форме амбивалентности, а у “Я” формированием нового, зеркального “Я” или их множества.

Со временем, прошедшее процесс социализации “Я”, приобретает свойства личности, а если их множество, то процесс социализации касается и их. 

В качестве подтверждения своих предположений, мы предлагаем присмотреться к случаю Билли Милигана. Здесь мы заметим, что при феномене множественной личности, процесс социализации прошла каждая личность.

* * *

Говоря о строении нашего “Я”, сошлемся на З. Фрейда, который писал: “Мы считаем, что силы, которые побуждают психический аппарат к деятельности, возникают в органах тела в качестве проявления основных физиологических потребностей. Эти физиологические потребности, поскольку они являются стимулами для психической деятельности мы называем влечениями. Чего же хотят влечения? Удовлетворения, то есть создания таких ситуаций, в которых физиологические потребности на время исчезают. Снижение напряжения потребностей переживается нашим органом сознания как удовольствие, а его повышение, как неудовлетворение. Из таких колебаний возникает целый ряд ощущений удовольствия – неудовольствия, на основе которых весь психический аппарат координирует свою деятельность. В таких случаях мы говорим о «господстве принципа удовольствия”. <…> “Мы стоим на почве житейской мудрости и признаем в людях особую психическую структуру, которая с одной стороны, находится между раздражениями его органов чувств и восприятием его физиологических потребностей, а с другой стороны, является между ними посредником. Мы называем эту подструктуру «Я». <…> Кроме этого «Я», мы хорошо изучили другую психическую область, обширнее, грандиознее и темнее, чем «Я», которую мы называем «Оно»». <…> ««Я» является фасадом «Оно» и его внешним корковым слоем. В «Оно» нет никаких конфликтов; противоречия, противоположности неизменно находятся друг подле друга и дополнительно еще часто сглаживаются компромиссными образованиями. А «Я» в таких случаях чувствует конфликтную ситуацию, которая должна разрешиться, а разрешение ее состоит в следующем: от одного стремления просто отказываются в пользу другого.»<…> «Любые процессы, происходящие в «Оно», являются бессознательными и что могут осознаваться процессы в «Я», и только они. Но не все они таковы, не всегда, не безусловно, и, вообще, большие части «Я» могут длительное время оставаться бессознательными”. 

Таким образом предполагается, что влечения нашего “Оно” формируют своего рода одну линию желаний и представляют ее нашему “Я”, а оно, с учетом требований разумности и целесообразности уже само решает, допускать это влечение до удовлетворения, либо не допускать. 

Но сожительство в “Оно” прямо противоположных, спаянных друг с другом желаний, лишают нас возможности утверждать, что в “Я” поступает только одна его часть, назовем их “Да” и “Нет”. Там их разделять некому. До условной границы “Оно” и “Я” они доходят в составе кучи тех же самых первичных позывов, которые впервые начинают разделяться, условно говоря, по влечениям. 

Что за инстанция производит эту работу, нам еще предстоит выяснить, а пока, мы видим, что эту работу кто-то, или что-то совершает. Мы подозреваем в этом цензуру, которая, исходя из наших предположений, пронизывает “Я” до самой границы с “Оно”. Ее функция отличается от той, которую описал З. Фрейд, поэтому мы, понимая, что она так или иначе выполняет функцию цензуры, называем “Делитель”. 

На этом этапе из массы влечений формируются отделенные друг от друга, но еще амбивалентные влечения. Каждое амбивалентное влечение вовлекаясь в глубины “Я”, опять же цензурой делится на положительное или негативное.

Нечто подобное по функции мы встречаем в работе рибосом, делящих одну нить ДНК на две нити РНК.

После разделения их по принципу свойств (“Да” или “Нет”), они должны быть изолированы друг от друга, а поэтому, условно говоря, сразу растаскиваются “по углам”. В противном случае, без их удержания “в углах” они тянутся друг к другу и стремятся вновь образовать единое целое. Что удерживает их в углах и как этот процесс происходит, нам тоже пока неизвестно. Но уже здесь мы можем увидеть, что содержатся они каждый в своей оболочке. 

Следует предположить, что именно на этом уровне происходит поломка, в результате которой происходит утечка энергии “Я” и именно к этому уровню регрессирует наше “Я”.

Еще раз напомним о том, что в “Оно” существует не один комплекс “Да-Нет” (первичный позыв), а их масса. Тогда получается, что, деля всех их на “Да” и “Нет”, и обволакивая каждый из них в свою оболочку, цензура превращает их в множество “Я”. 

Сливаясь в один пучок, они образуют единое “Я”, как это происходит и с нервными волокнами. С этого момента мы будем называть их “Я”, подразумевая под этим термином все то, что подразумевал под ним З. Фрейд. 

Нечто подобное мы можем увидеть в строении нервных волокон, каждый из которых покрыт миелиновой оболочкой.

Таким образом получается, что уже внутри нашего “Я” заложена возможность формирования “спорных” отношений между различными “Я^“Да”” и “Я^“Нет””. Из чего следует вывод об ошибочности представлений нашего “Я”, как единого целого.

А поскольку мы предполагаем в одном “Я” ничем не ограниченное множество “Я”, то вправе предполагать в одном “Я” и множество личностей, которые в совокупности и формируют нашу социальную личность. Но поскольку все эти “Я”, личности прошли одну школу своего формирования, нет ничего удивительного в том, что они не только похожи друг на друга, как воины терракотовой армии, но и преследуют одни и те же цели.

Поэтому получается, что смена одного “Я” на другое, нами не замечается. Изнашивается ли это самое “Я”, или отставляется, нам все равно до тех пор, пока сохраняется преемственность целей и задач, которые мы и воспринимаем как единую личность.

Другое дело, когда занятое еще другим “Я” место, стремится занять еще одно “Я”. Оба “Я” функционируют, каждый по-своему, формируя у обладателя такого двойного “Я” особенности поведения. 

* * *

А теперь, давайте проследим за нашими ощущениями, которые возникают при смене “Я”, при переходе полномочий от одной личности, к другой. 

В этот момент происходит, как писал Р. Лэнг: “…Потеря обычных основ “смысла” мира, которые мы разделяем друг с другом. Тогда старые цели более не кажутся жизнеспособными; старые значения – бессмысленны; различия между воображением, сновидением, внешним восприятием часто кажутся несопоставимыми. Внешние события могут показаться вызванными чудесным образом, сны могут показаться непосредственным сообщением от других, воображаемое может показаться объективной реальностью”. <…> “Бытие явлений сдвигается, а явления бытия могут более не представляться такими, как прежде. Исчезает всякая поддержка, не за что ухватиться, разве что за какие-то обломки -воспоминания, имена, звуки, пара предметов, -что сохраняют связь с давно потерянным миром. Этот вакуум, возможно, не пуст. Он может быть населен видениями, голосами, призраками, странными образами и формами”. <…> “Центр его переживания передвигается от Эго к “Я”. Земное время становится чисто эпизодическим, существенно только вечное. Однако сумасшедший находится в смятении. Он путает Эго с “Я”, внутреннее с внешним, естественное со сверхъестественным”. <…> “Он изгнан со сцены бытия, он -чужак, посторонний, подающий нам сигналы из пустоты, в которой он тонет, -некой пустоты, которая может быть населена существами, о которых мы даже не мечтаем. Их обычно называют демонами и духами, и они были некогда известны и названы. Он потерял свое ощущение “Я”, свои чувства, свое место в мире, каким мы тот знаем. Он говорит нам, что он -мертв. И мы отвлечены от нашей уютной безопасности этим безумным призраком, который преследует нас своими видениями и голосами, кажущимися такими бессмысленными, и от которых, по нашим ощущениям, мы вынуждены его избавить, очистить, излечить”. 

Именно из-за раскола “Я” на множество происходит потеря смысла жизни, смысла мира и смысла всего. Это происходит из-за того, что этот общий смысл представлял собой результат ранее достигнутой договоренности, когда интересы союзных “Я” учитывались при формировании нашего “Я”. 

Поскольку при распаде “Я”, распадается и единая цель, старые цели одного “Я” более не кажутся интересными другому “Я”, и воспринимаются им как нежизнеспособные. Старые значения общего “Я” становятся бессмысленными для его осколков. Каждое “Я” став лидером исходит из своих загрузок и идентификаций, и преследует только свои цели. 

То, что является результатом деятельности другого “Я”, воспринимаются как галлюцинации, чудеса, присутствие другого. А поскольку все отколовшиеся “Я”, где-то там в глубине психического аппарата имеют общие связи и “подозревают” о своем родстве, и едином происхождении, то результаты деятельности других “Я” воспринимаются в форме объективно существующей реальности (галлюцинаций). 

Поскольку для каждого “Я” различные предметы обладают различной ценностью, в тех случаях, когда ранее эти предметы не привлекали к себе внимания, но вдруг стали его получать, эти предметы становятся самыми главными, через них осуществляется сохранение искаженных представлений о мире; каждый из этих предметов увеличивается, приближается, получает новую цветовую, световую, и звуковую окраску, ощущения. 

Опоздавшие в своем развитии дополнительные “Я”, ведут себя как маленькие дети (либо маленькие дети ведут себя так, поскольку представляют собой недоразвитое “Я”), бесятся, плачут, капризничают и все это делают в форме видений, голосов, призраков, странных образов и форм. 

Потеряв всякое представление об единстве, отколовшиеся “Я” уже не смотрят на когда-то единую цель. Каждое из них намерено стать новым “Я”, новой личностью, новым ядром роста личности, а поэтому все достижения предыдущего “Я” игнорируются, теряют смысл; ему на смену приходит новый, который где-то, когда-то уже существовал. 

При расколе “Я” происходит потеря им собственной целостности, а вместе с ним и привычных ощущений. Расколотое “Я” не позволяет человеку узнать окружающий мир, себя в этом мире, и поэтому понятны утверждения таких пациентов о том, что мир и он сам погибли, представляют фантом или иллюзию. 

В заключение хочется остановить внимание на том, что каждый осколок “Я” пытается начать новую жизнь, используя для этого все, имеющиеся у него знания. Какой-то из них приобретает преимущества, начинает доминировать и тогда возникает новая личность. 

Лучшим примером этого может служить пенек дерева, из которого берут свое начало новые отростки.

* * *

Нет никакого сомнения в том, что каждое “Я” душевнобольного развивается по тем же законам, по которым развивается “Я” здорового человека. Развитие нашего “Я” начинается в фетальном периоде. А поскольку фетальный период живет в нашей памяти, любое дополнительное “Я” проходит этот период виртуально, как это, желая познать свое прошлое и историю, делаем мы, посещая музеи.

Плод находится в детском месте, вокруг него протекает жизнь со всеми ее картинами, звуками и ощущениями. Его “Я” загружается объектами этого мира и постепенно превращается в “Мега-Я”. Этот процесс не протекает гладко. Какие-то загрузки принимаются, какие-то нет, какие-то будут приняты позже, а какие-то позже отвергнуты. В зависимости от этого процесса “Я” плода то развивается, то его развитие затихает, то останавливается совсем, а где-то, возможно, начинается сначала. В результате развивается не одно “Я”, а целый пучок их. “Я” становится как бы ячеистым и слоистым. Оно состоит из целого набора этих загрузок. 

Если судить по поведению плода, он уже совершает выбор своей реакции, который основан на его личных врожденных чертах, т.е. на чертах его характера. Один ведет себя спокойно, другой, более активно, третий, успокаивается, когда слышит музыку, у пятого…, десятого…, двадцатого…, у каждого своя реакция на внутриутробное заточение и каждый по-разному проходит этот период.

Вот и получается, что между загрузками существует еще один процесс, который напрямую связан с реакцией плода на загрузки. Он, либо принимает загрузки внешнего мира, либо их отвергает. Фактически мы говорим сейчас о цензуре. 

Легко прийти к мысли, что чем больше загрузок негативного плана, тем более негативно к окружающему миру будет относиться ребенок, тем более социо и психопатным он будет в своих проявлениях.

Выше мы уже говорили о том, что на стадии формирования “Я” формируется целый пучок дополнительных “Я”. И в таком случае следует предположить, что то, что может желаться одному “Я”, может отрицаться другим. Когда мы меняем позу, меняем свое положение под солнцем, мы вправе предположить, что в этот момент одно “Я” передает свои полномочия другому. 

Возможно, что повороты плода в матке могут являться проявлением именно этого процесса.

* * *

Поскольку любая живая устоявшаяся система имеет свой внутренний порядок, мы вправе предположить, что поддерживается она посредством определенных физических, химических и биологических законов. И наш психический аппарат подчиняется этим же самым законам.

Наблюдая за психическими проявлениями, мы не можем пройти мимо таких явлений, как реальность, гармония, вина, страх и др. Эти чувства хорошо описаны в переживаниях психических больных, но встречаются и у здоровых людей.

Описывая свой взгляд на феномен ирреальности и проводя аналогии, Маргерит Сешей писала: “Каждый предмет воспринимается в соответствии с другими и в соответствующем контексте. Более того, предметам, которые видим, мы приписываем полезную функцию: стул служит для того, чтобы на него можно было сесть. В то время как больной, компоненты “Я” которого утратили свою энергию, больше не определяет место предметов в зависимости от их межиндивидуальных функций. Промежутки, которые разделяют предметы и определяют их порядок на различных планах, больше не существует. Вот почему каждый предмет воспринимается как отдельное целое, кажется вычлененным, большим, чем он есть в действительности, и само пространство кажется безграничным, плоским, лишенным каких-либо правил организации и третьего измерения”. 

Она предположила, что потеря реальности происходит из двух источников. Первый составляет дезинтеграция, второй – отказ от удовлетворения первостепенных потребностей. Поскольку, как мы считаем, дезинтеграция является следствием выпадения некоторых функций восприятия, либо представления определенной информации, она становится симптомом нарушения суммарных функций “Я”.

При этом отказ от удовлетворения первостепенных потребностей в момент болезни сам является следствием распада строения и функций энергетической конструкции. Главным признаком этого распада является сначала дезинтеграция, а потом регрессия, иногда до самого первого (фетального) уровня фиксаций, что проявляется неспособностью использовать в полной мере, наработанный позднее опыт удовлетворения своих потребностей. В случае Рене это проявляется в том, что “Мама – всего лишь продолжение самой пациентки, та, которая удовлетворяет ее потребности” . Создается впечатление, что “Мама” Рене выполняет функции главной личности Рене, которая по какой-то причине отказалась от их исполнения. 

Поясним свою мысль иначе. Если ведущая личность должна находиться в центре пучка личностей, но там не находится, а другие второстепенные личности в силу своей недоразвитости, к исполнению функций ведущей не приступают, то для исполнения этих функций посредством фибриллярного поведения “призывается” внешняя ведущая личность. Подобный симбиоз мы когда-то проходили сами в фетальном периоде и можем наблюдать ежедневно в отношениях родителей и детей. Там ведь тоже функции незрелой личности выполняет зрелая.

Хорошо, если нашему “Я” есть на кого переложить свои функции, а если такого человека рядом нет, или существует недоверие к его возможностям, или он полностью (со всеми своими способностями) отвергается, или нет никакого желания делать как он, или…, или…, или.

* * *

Одним из самых загадочных феноменов психики является диссоциация. В психологии диссоциация считается защитным механизмом, но мы увидим в этом процессе сбой в работе системы. 

Если ранее хорошо знакомый нам окружающий нас мир теперь производит необычное впечатление, изменившегося, как будто незнакомого, нового, непривычного, как будто он является продуктом фантазии, иллюзией, видением, вывод напрашивается сам собой, и он заключается в ответе “или – или”. Или изменился мир, или с головой у нас не все в порядке. 

Засыпая, мы окунаемся в это состояние, и оно нас нисколько не пугает, но, если оно возникает среди бела дня во время бодрствования, это нас начинает беспокоить.

Теперь нам понятен феномен измененного сознания во время нашего засыпания. 

Как мы считаем, в этот момент происходит смена “Я”; в этот момент дополнительное “Я”, принявшее на себя функции ведущего, еще не совсем “осмотрелось”, а то, что увидело, признает малознакомым, измененным, непривычным, новым. А поскольку в момент смены “Я” дополнительное “Я” принесло с собой и свои представления, не покинувшая еще свой пост ведущее “Я”, воспринимает это как продукт фантазии, иллюзией, видением. 

Обратимся к случаю Билли Миллигана и вспомним как происходил уход одной личности и появление другой (рядом указана страница “Таинственной истории Билли Миллигана”).

“Миллиган съежился в углу крохотной камеры. Его всего трясло. Внезапно, издав икающий звук, он потерял сознание. Через минуту открыл глаза и с удивлением стал осматривать стены, туалет, койку.” 

– О боже, нет! – закричал он. – Только не это опять! Он сел на пол, тупо уставившись в пространство. 

Потом увидел в углу тараканов, и выражение его лица изменилось. Скрестив ноги, Миллиган сгорбился, положив подбородок на ладони, и по-детски заулыбался, наблюдая, как тараканы бегают кругами (стр. 36).

“Миллиган смотрел на нее стеклянными глазами, он как будто удалялся, снова уходил в себя” (стр. 46). Его глаза сделались стеклянными, губы задвигались, словно он разговаривал сам с собой (57). Его губы беззвучно шевелились, глаза сделались как стеклянные, потом вновь ожили (61). Казалось, тело Миллигана спряталось в собственной оболочке. Лицо его побледнело, глаза сделались стеклянными, словно обратились внутрь. Губы задвигались, как будто он разговаривал сам с собой. Зрачки Миллигана забегали из стороны в сторону. Он огляделся вокруг, как пробудившийся от глубокого сна, и приложил руку к правой щеке, словно хотел ощутить ее цельность. Затем высокомерно откинулся в кресле и сердито уставился на двух адвокатов (66). Взгляд Денни стал отсутствующим, губы зашевелились, тело вдруг выпрямилось, и он в изумлении огляделся. Сначала он молчал, затем попросил сигарету (86). Оставшиеся в комнате внимательно наблюдали, как бледнело лицо Миллигана. Казалось, взгляд его обратился внутрь. Губы дергались, словно он говорил во сне.

 Вдруг глаза его распахнулись.

 – О боже! – воскликнул он. – Я думал, что умер! (90)

Медсестра внимательно смотрела, как сначала говорил маленький мальчик, потом взгляд его остановился в трансе, губы беззвучно зашевелились, словно происходил внутренний разговор. Когда он поднял голову, выражение его лица было строгим и надменным и говорил он с британским акцентом (100).

Тихий нежный голос возник в его голове словно откуда-то извне, из темноты. Это было похоже на галлюцинацию или на голос во сне (120).

– Ты мне говорил, что спал. Сколько времени ты спишь?

 – О-о-о, кажется, недолго, а на самом деле так долго. Я что-то слышу… кто-то пытается говорить со мной.

 – И что тебе пытаются сказать?

 – Я не могу понять.

 – Потому что говорят шепотом? Или голоса искажены? Или они звучат так неотчетливо, что невозможно разобрать слов?

 – Голоса действительно тихие… и звучат как будто издалека.

 – Как из другой комнаты или из другой страны?

 – Ага, – сказал Билли. – Как из другой страны.

 – Какой-то конкретной страны? После долгого припоминания он сказал:

 – Звучит так, как говорят люди в фильмах про Джеймса Бонда. А в другой раз – как русские. Это те люди, которые, как сказала та женщина, находятся внутри меня?

 – Возможно, – еле слышно прошептал доктор Джордж и вдруг увидел тревогу на лице Билли.

 –  Что они делают во мне? – закричал Билли.

 – Что они тебе говорят? Это может помочь нам понять. Они дают тебе наставления, руководят тобою или советуют?

 – Они все время твердят: «Слушай, что он говорит. Слушай, что он говорит».

 – Кого они имеют в виду? Меня?

 – Думаю, да.

 – Когда меня нет с тобой, когда ты один, ты тоже слышишь их?

 Билли вздохнул.

 – Вроде как они говорят  обо мне.  С другими людьми.

 – Они поступают так, словно им нужно защитить тебя? Говорят о тебе с другими людьми, но так, будто они должны прикрыть тебя?

 – Мне кажется, они заставляют меня спать.

 – Когда они заставляют тебя спать?

 – Когда я очень расстраиваюсь.

 – Ты понимаешь, что это случается тогда, когда тебе трудно успокоиться? Обычно это одна из причин, почему люди ложатся спать, – чтобы уйти от того, что их расстроило. Чувствуешь ли ты, что стал достаточно сильным для того, чтобы им больше не нужно было так защищать тебя?

 – Кому  им?  – вскрикнул он, вновь охваченный тревогой.–  Кто  эти люди? Почему они заставляют меня все время спать? (129-130).

– Я не думал, что кто-то сможет помочь. Я…, я не знал… Всякий раз, когда я поворачивался, я просыпался… Я был заперт в комнате… в том ящике…

 Он задыхался, глаза его забегали от ужаса.

 – Это, наверное, очень страшно, – произнес доктор Джордж, пытаясь успокоить его. – Ужасно страшно.

 – Меня всегда сажали в ящик, – сказал Билли, повысив голос– Он знает, что я здесь?

 – Кто?

 – Мой папа.

 – Я с ним не разговаривал. Думаю, ему неизвестно, что ты здесь.

 – Мне… мне нельзя ничего говорить. Если он узнает, что вы разговаривали со мной, он… ох, он убьет меня… и закопает в амбаре…

 Лицо Билли исказилось болью, он съежился и опустил голову вниз. Нить порвалась. Доктор Джордж понял, что потерял его (132).

– Вы слышите все, что он говорит, когда не спит?

 – Не все и не всегда. Я не всегда могу точно сказать, о чем он думает. Но когда он думает, я ощущаю его страх. Почему-то Билли не может отчетливо слышать, что я ему говорю. Но впечатление такое, словно он знает, когда мы заставляем его спать, а когда он  сам  может уснуть (134).

– Голос, который звучит, как голос киношного Джеймса Бонда, – это Артур. Артур – одно из твоих имен (134).

– Артур – часть тебя. Хочешь познакомиться с ним?

 Билли задрожал, и колени его стали так подпрыгивать, что он заметил это и положил на них руки, чтобы успокоить дрожь.

 – Нет. Я тогда захочу спать.

 – Билли, я думаю, что если ты очень постараешься, то не заснешь, когда Артур появится и заговорит. Ты услышишь все, что будет сказано, и поймешь, в чем твоя проблема.

 – Страшно (135).

Вечером в среду 14 июня в здании, где проходили занятия музыкой, Розали Дрейк слушала, как Томми играет на барабанах. Она знала, что до сих пор только Аллен владел этим искусством. В совмещенном состоянии он, конечно, играл не так хорошо, как это делал отдельно взятый Аллен.

 – Я чувствую, что краду талант у Аллена, – сказал он ей.

 – Ты все еще Томми?

 – Я – комбинация, и фактически у меня уже нет имени. Это меня беспокоит.

 – Но все-таки ты отзываешься, когда люди зовут тебя Билли.

 – Я всегда это делал, – сказал он, выбивая медленный ритм на барабане.

 – Есть какая-то причина, почему ты больше не можешь этого делать?

 Он пожал плечами:

 – Думаю, так для всех будет проще. – Он ударил по барабану. – О’кей. Билли так Билли.

 Слияние произошло не сразу. В разное время и через различные промежутки времени слились воедино семь личностей – кроме Артура, Рейджена и Билли. Чтобы не было путаницы, Артур дал этому сплаву новое имя – Кении. Но имя не прижилось, и все продолжали называть его Билли (141).

«Пациент сообщает, – писал доктор, – что мать и дети подвергались физическому насилию и что он лично подвергался садистскому и сексуальному насилию, включая анальный половой акт, совершенный мистером Миллиганом. По словам пациента, это произошло, когда ему было восемь или девять лет, и продолжалось в течение года, обычно на ферме, где он находился один с отчимом. По его словам, он боялся, что отчим его убьет, так как тот грозился закопать мальчика в амбаре и сказать матери, что он убежал» (145).

* * *

На следующий день, войдя в комнату для бесед, Дороти Тернер заметила что-то новое в выражении лица Миллигана. Он избегал ее взгляда и сидел на стуле с поднятыми коленями, играя со своими ботинками. Дороти спросила его о самочувствии.

 Миллиган ответил не сразу, он оглядывался по сторонам и время от времени бросал взгляд на Дороти, как будто не узнавая ее. Потом потряс головой и заговорил как подросток – уроженец Лондона, говорящий на кокни.

 – Шумно очень, – сказал он. – Вы все шумите. Чего у вас тут делается?

 – Твоя речь звучит смешно, Дэвид. Что это за акцент?

 Его взгляд стал шаловливым.

 – А я не Дэвид. Я  Кристофер. 

 – Тогда где же Дэвид?

 – Дэвид плохо себя ведет.

 – О чем ты говоришь?

 – Ну, другие ужас как разозлились, потому что он рассказал.

 – Объясни мне, пожалуйста.

 – Не буду! А то влетит, как Дэвиду.

 – За что его наказали? – спросила она, нахмурясь.

 – Он рассказал, говорю же.

 – Что рассказал?

 – Сами знаете что. Секрет.

 – Ну хорошо. Расскажи мне немножко о себе, Кристофер. Сколько тебе лет?

 – Тринадцать.

 – И чем ты любишь заниматься?

 – На барабане немного играю, но лучше всего на губной гармонике.

 – Откуда ты?

 – Из Англии.

 – У тебя есть братья или сестры?

 – Только Кристин. Ей три года.

 Дороти внимательно следила за лицом Кристофера, когда тот говорил на кокни. Он был открытым, искренним, счастливым и очень отличался от человека, с которым она беседовала накануне. Должно быть, Миллиган невероятно хороший актер (52-53).

4 февраля, в свой третий визит, Дороти Тернер заметила, что молодой человек, вошедший в комнату, держится совсем по-другому. Он небрежно сел, откинулся на спинку стула и высокомерно взглянул на нее.

 – Как ты сегодня себя чувствуешь? – спросила она, почти боясь услышать ответ.

 Он пожал плечами:

 – Нормально.

 – Скажи, пожалуйста, как дела у Дэвида и Кристофера?

 Он нахмурился и в упор посмотрел на нее.

 – Слушайте, леди, я не знаю, кто вы такая.

 – Я здесь, чтобы помочь тебе. Мы должны поговорить о том, что происходит.

 – Черт, да я понятия не имею, что происходит!

 – Разве ты не помнишь, как позавчера разговаривал со мной?

 – Разговаривал? Да я никогда в жизни вас не видел!

 – Ты можешь сказать, как тебя зовут?

 – Томми.

 – А фамилия?

 – Просто Томми.

 – Сколько тебе лет?

 – Шестнадцать.

 – Расскажи мне немножко о себе.

 – Леди, я не разговариваю с чужими. Не лезьте ко мне (54).

* * *

Но вернемся к случаям раскола личностей Шребера, Александра Васильевича и (в некоторых случаях раскола личностей) Билли Милигана. Обращает на себя внимание, что “женщина” Шребера не занималась чем-то тем, чем не занимаются обычные женщины. Александра Васильевна, “женщина” Александра Васильевича так же представляла собой обычную женщину, ходила по дворам, присаживалась на лавочку, где-то у подъезда, к другим женщинам и вела с ними разговоры о жизни, о родах, о тяжелой женской доли и т.д., какие там еще и о чем ведут разговоры женщины.

Но ради справедливости не будем вводить себя в заблуждение относительно того, что “женщина” Шребера, или Александра Васильевна никак не выдавали свою особенность, за которой скрывалось мужское происхождение. И пусть со Шребером было все проще, поскольку он носил усы и сбрил их в августе 1896 года, уже будучи “женщиной”, то с Александрой Васильевной все было гораздо сложнее. Женщиной он становился с определенной цикличностью, в ближайшей подворотне, где выпускал женские одеяния и прятал мужские. 

Понятное дело, что некоторые, просмотренные впопыхах, мелочи могли выдавать ее особенность, а поэтому, если женщины у подъезда “за глаза” говорили об Александре Васильевне, “странная какая-то…”, то мы их поймем. 

Но не это тема наших рассуждений. Нам интересно, почему эти “женщины” свободно ориентировались в пространстве и во времени, и когда они успели набраться женского опыта?

Откуда тогда у них эти знания о женской роли? 

Если мы обратим внимание на то, что эти знания являются не совсем современными, т.е. несколько отстают (отсюда и несуразность одеяния), то на ум приходит мысль о том, уж не сама ли, уже прожившая свой век личность матери, является источником этих знаний. Получается, что где-то в глубинах “Я” эти личности тесно между собой связаны, или, что скорее всего, являются единым целым. 

К тому же конкурентность, существующая между ними, также указывает нам на то, что они в курсе существования друг друга. Вспомним “белое пятно” Билли Милигана и обратим внимание на то, что в нем никогда не находилось более одной личности: когда приходила одна, уходила другая. Не забудем и о том, что за пределами этого пятна они друг с другом были знакомы, знали о возможностях друг друга и даже приходили к единодушному решению по тому или иному вопросу. Мало того, дело, начатое одной, доводилось до конца – другой. Все это говорит об их общем происхождении. Создается впечатление, что это одна семья.

Давайте обратимся к своему собственному опыту социализации. С детства мы учимся понимать различия между мужским и женским поведением и усваиваем свою форму поведения. Однако, где-то на карнавалах мы можем позволить себе переодеться в одежду другого пола и вести себя так, как в нашем представлении он должен себя вести. И заметим, что смех, наверное, будет вызываться не одеждой, а формой поведения, которая будет несколько не актуальна для данного момента, т.е. будет на несколько шагов отставать от современного.

А, теперь, вспомним как ведет себя маленький ребенок, волей случая оказавшийся у открытого шкафа: все, что он видит, он одевает на себя. Несуразность одеяния ребенка у взрослых тоже вызывает улыбку. Но приходится видеть и другую картину, когда несуразность одеяния допускает взрослый человек. 

Понятно дело, что неожиданность видения вызывает у нас сначала улыбку, а потом вопрос относительно того, насколько критично относится к себе человек, одевший все это.

Таким образом сам собой возникает вывод о том, что мы усваиваем не только своего пола форму поведения, но и противоположного. При этом форма поведения противоположного пола вытесняется и оседает где-то в глубинах нашего психического аппарата. Но в нашей психике нет гардеробной, где все это можно было бы хранить. Там только различной степени зрелости “Я”, которые, как мы считаем, и разбирают наряды каждый для себя и на свой вкус. 

С позиций только что приведенного случая маленького ребенка, мы можем предположить, что и во втором случае речь должна идти о какой-то инфантильности. И увидеть, что эта инфантильная личность сидит где-то внутри него самого. Где-то там в глубинах психического аппарата он сидит и примеряет все те “одеяния”, которые вследствие процесса вытеснения “падают на него сверху”. 

В сочетании с другими примерами получается, что внутри нашего психического аппарата, кроме ведущей личности находится дополнительная, инфантильная личность, которая и ведет себя как маленький ребенок. 

Но давайте определимся, какого возраста этот ребенок. Проведя аналогию с реальным ребенком, мы можем по форме поведения прикинуть и возраст нашего внутреннего. 

Но тут возникает новая загвоздка: а почему внутри нас должна находиться только одна личность и только одного возраста? Ведь другие формы поведения могут указывать нам на другой возраст и пол нашей дополнительной личности. К тому же взрослого человека, позволившего себе одеться как ребенок, мы все равно воспринимаем как взрослого, с той лишь оговоркой, что поведение у него ребенка, т.е. он инфантилен.

Когда мы говорим о регрессии, мы имеем в виду возврат к прошлым способам функционирования нашего психического аппарата. При этом подразумевается, что этот процесс связан с нашей способностью удерживать свое внимание (либидо) на должном уровне. 

Но не будем забывать, что внутри нашего психического аппарата сидят дополнительные личности, различного возраста и пола, которые не дают нам возможности их присутствие проигнорировать и утверждать, что процесс регрессии – это процесс исключительно возврата либидо к предыдущим местам фиксации. Что никакой роли не играют те дополнительные личности, которые в нашем психическом аппарате вдруг откуда-то взялись. Сам факт регрессии до детского уровня, указывает нам на то, что либидо не провалилось еще ниже только по одной причине, там, где оно оказалось, оно нашло для себя твердую почву. 

Но кто эту почву подготовил, если не та самая дополнительная личность, которая теперь и будет формировать новую, детскую форму поведения?

Хорошо, если регрессия произошла до уровня подросткового или детского периода. А, если она дошла до фетального уровня, чем мы должны объяснить разные уровни регрессии? Вероятно, у каждого будет свое объяснение этого феномена, а мы его объясняем следующим образом.

В процессе развития нашего психического аппарата у нас формируется не одно “Я”, а их множество. Со временем это множество объединяется в единое целое: они образуют своего рода пучок личностей, в центре которого формируются лидеры, которых мы, собственно, и принимаем за наше “Я”. Только, как мы считаем, процесс комплектования “Я” никогда не завершается. Постоянно внутри нашего “Я” подрастают и развиваются дополнительные личности, которые рано или поздно, становятся острием нашего “Я”, а место “подросших” или “усохших” дополнительных личностей занимают вновь появившиеся.

Предлагаем несколько отвлечься. 

Представим себе, что какой-либо пациент, как Шребер, к примеру, регрессировал до фетального периода, а потом с этого уровня как бы снова стал расти. Он проходит через детство, отрочество юность и становится взрослой личностью.

Как это все происходит? Не слишком ли быстро он в отличие от обычного человека проходит все эти стадии? Вспомним, что Шребер был госпитализирован в 1894 году, а выписан “обычным” человеком в 1902 году. На все про все у него ушло восемь лет. 

* * *

Ранее мы уже предлагали свое видение механизма регрессии. По нашему мнению, он представляет собой следующий процесс, который можно представить схематично.

При регрессии либидо возвращается к прошлым временам (юность, отрочество, детство, фетальный период). В зависимости от того на каком уровне нашего развития она остановилась, формируется и наша форма поведения. О чем мы можем догадаться по особому чувству, которое мы называем приливом энергии и появлением работоспособности, а кто-то “Музой”. Особенно это заметно после тяжелого заболевания.

Затем, либидо стремится вернуться к тому положению, которое занимало ранее и, если на этом пути нет препятствий в форме запретов, оно занимает выбранные позиции.

Но, если запреты существуют, оно не может закрепиться, снова обваливается, но уже до уровня фетального периода. Поднимаясь с этого этапа (если не “заблудится”), оно повторяет все те этапы обретения объектов, которые прошло ранее. Если же по каким-то причинам оно не может занять старые позиции, то ищет свободные: становится новой личностью. 

Но не все так просто, как это кажется на первый взгляд. 

Возьмем, к примеру, случай Шребера. В клинической картине его психического заболевания отчетливо выделялись не только периоды раннего детства, к которым он вернулся, но и фетального периода. 

Кроме того, мы видим и то, что уже в марте 1895 года, он вдруг стал видеть себя в образе молодой девочки, боящейся безнравственных покушений. А потом, вдруг снова “упал” на дно фетального периода. Его либидо, как будто подпрыгивало и пыталось уцепиться хоть за какой-то объект, расположенный выше. 

Не в силах дотянуться хоть до какого-либо объекта, (15 марта) он принимает решение не развиваться, а родиться мертвым (сразу в гроб), поэтому просит найти ему гроб; то находясь в ванной делает попытку самоубийства (16 апреля), что понимается нами как его желание не рождаться вообще, а просто раствориться в воде. Поэтому, попытку побега из клиники, которую Шребер предпринял в июле 1894 года, мы можем понять и как попытку собственного абортирования.

Смерть сама собой не наступала, а яд никто не давал. Он оставался в фетальном периоде, все больше познавал место, где он оказался, все больше у него оживали фетальные воспоминания и все больше информации об этом месте он передавал другому себе “на верх”. 

Поэтому, при каждом визите врача он заявлял о том, что готов умереть, но он должен получить, предназначенный для него цианистый калий, а поэтому просил врача дать его ему.

Не в силах самостоятельно умереть и раствориться, он, понимая, что “до жизни” он допрыгнуть не сможет, успокаивается, оглядывается вокруг себя и начинает изучать место своего нахождения, а свои видения фиксировать, передавая их наверх (21 апреля). Но они излагались на смеси “основного” и родного языков, высказывались бессвязно и превращались в бред.

Но какая-то часть личности Шребера все же осталась “на верху” и именно с ней он и разговаривал из фетального колодца, через нее, вероятно, он и пытался сохранить связь с реальным миром.  

От нее мы узнали, что “гуляя” по фетальным местам, “перешагивая” через расположившийся там “в вонючей луже” плод, отодвигая и переворачивая, вероятно, его своими “немецкими сапогами”, он рассматривал это «мертвое, сгнившее, находившееся в “состоянии приличном для погребения”» существо его и своими глазами; осматривался вокруг себя на тот мир, который его окружал; прислушивался к звукам этого непонятного пространства, транслировал «на верх» увиденное самому себе. Не мог согласиться с тем, что из этого недочеловека (нем. Untermensch) может что-то получиться путное; а поэтому сам себя в образе этого плода пытался умертвить чужими руками, заставляя врачей срочно оповестил соответствующие санитарные службы о том, что у них лежит больной чумой. 

Поэтому то, что написано в Истории болезни (5 мая) мы не можем понимать иначе, как то, что за обилием слуховых и обонятельных галлюцинаций прячутся фетальные видения и ощущения (ожившие воспоминания). Не желая среди всего этого находиться и все это переживать, он спрашивал сам себя и окружающих, как долго он мёртв, иными словами, как еще долго он будет среди всего этого находиться.

В Истории болезни зафиксировано, что, когда он, как мы считаем, исходя из возможностей своей здоровой части личности обратился к врачу и спросил его, действительно ли он (врач) считает его еще живым человеком, и, получив утвердительный ответ, его регрессировавшая часть личности, бывшая свидетелем этого разговора, находясь там, где она в тот момент находилась, взбесилась, стала кричать на врача и выгнала его из палаты. 

Понятное дело, что видения врача и видения Шребера не могли найти общую для себя основу. Но Шребера просто так нельзя было провести. Он верил тому, что видел, а видел он себя в этом самом существе, которое «передвигал и переворачивал ногами». И то, что он «переворачивал» не имело право на жизнь, оно должно было быть вывезено и спрятано от глаз соответствующими санитарными службами. 

Но иногда Шребер каким-то образом все же выбирался из своей «ямы», успокаивался, становился обычным человеком, садился за пианино и превосходно исполнял даже самые трудные вещи, много читал и писал письма (много писем) своим родным, иногда на итальянском языке. Но и здесь иногда выглядывал его подросток-гебефреник и подписывал эти письма именем “Пауль Хёлленфюрст (князь тьмы)”. Желая, вероятно, выбраться из этого «преддверия», он одно из писем он послал “господину Ормузду” (Верхнему богу).

Каким образом его личности удавалось выбираться из этой ямы мы можем только догадываться. Скорее всего эта яма за счет роста его «Я» становилась меньше. И тогда в своих речах он становился более открытым и понятным.

Но, вероятно, не только все вокруг развивается ступенеобразно, но и наше «Я» тоже. Поэтому он снова регрессировал к той же самой точке своего фетального пребывания. 

Эту закономерность мы можем объяснить следующим образом. Прогрессировавшее из его фетального состояния «Я», по каким-то причинам, не смогло удержать позиции лидера становления новой личности, перестало расти и претерпело обратное развитие, регрессировало, став снова частью обычной массы «копошащихся желаний».   

Но поскольку эти регрессии уже были не первыми, на каждую из них менялось и поведение Шребера. При том, что его галлюцинации были еще очень яркими, сам он научился не обращать внимание на них, игнорировать их, как он это делал в отношении врача (возможно это был тот же самый врач, что «соврал» ему относительно его живого состояния), напряженно смотря в одну точку.

Он научился, пребывая в своих галлюцинациях, отодвигать их и общаться с реальным миром. В этот момент, он по собственному желанию заходил в палату к другому пациенту и играл с ним в настольную игру. Правда, иногда «миры» путались и тогда он обращался за помощью к реальному человеку, прося того подтвердить, действительно ли это была его жена, так как считал, что та женщина, которую он видел, поднялась из гроба.

Вернемся к процессу регрессии. 

На примере Шребера мы заметим, что регрессии протекает достаточно буйно. Создается впечатление, что часть нашего ведущего «Я» сопротивляется своему падению и пытается всеми силами удержаться на том же самом уровне. В этот момент мы можем заметить, что наряду с его мыслями о смерти, что, собственно, и говорит нам о начавшейся регрессии, человек, в данном случае Шребер, становился возбужденным и агрессивным, буйным, иными словами. Видя, как оно (его ведущее «Я») скользит вниз мимо стройных рядов дополнительных «Я», он воспринимает это движение как преследование, как будто это они растут так быстро, что раньше времени заставляют его раствориться в прошлом. Это вызывает у него состояние ужаса и вынуждает его сопротивляться, что он и делает. Видя в каждом приближающемся человеке растущее дополнительное «Я», вышвыривающего его с его места в смерть, он сопротивляется таким намерениям и предупреждает их, прося и требуя оставить его в покое. 

Вероятно, в момент регрессии, пролетая вниз, как мы говорим в реальности, со свистом, его ведущее «Я» создавало из этого свиста шум. Помните, запись в переводном эпикризе, «малейший шум сильно возбуждал больного, а из-за своих бесконечных жалоб на шум пациент был попросту невыносим»? Этот шум, на который он жаловался, сначала он ощущал внутри себя, а потом уже проецировал его своим поведением во внешний мир.

Поскольку у мужчин в реальной жизни свойства «Я» приписываются определенной части тела, половому органу (в чем можно заподозрить специально развитое для этих целей «Я»), разрушенным, в первую очередь, оказалось именно это «Я». Это проявилось жалобами Шребера на то, что «пенис у него был разворочен “нервным зондом”». А поскольку разрушение мужского «Я» привело к появлению женского, он стал считать себя женщиной. И это впечатление полностью соответствовало конституции и требованиям нового «Я», которое в силу ряда причин, не могло быть иным.

Нам неважно, какой именно процесс происходил в уретре Шребера. Неважно потому, что зондом у Шребера в уретре никто не ворочал, тем более нервным. Его ощущения напоминают ощущения современных мужчин. Чаще всего они описываются как жжение, неприятные ощущения, щекотания.

Но поскольку Шребер находился в клинике для душевнобольных, у пациентов этой клиники первичные позывы искали свое удовлетворение, не стоит удивляться тому, что он был замечен и ему приходилось «энергично бороться с “гомосексуальными приставаниями определённых лиц”. Но, оживали не только эти воспоминания, оживали и те, которые напоминали ему об его фетальных травмах, и поэтому он находился в ожиданиях того, что его должны начать «ужасно мучить, вплоть до смерти». 

Здесь особенно ярко высветился феномен амбивалентного отношения к смерти, ее желания и приближения, с одной стороны, и избегания, с другой.

Регрессировав до фетального уровня, часть его «Я» принесла с собой туда воспоминания из реального мира, о Боге. Помня о том, что Бога мы вспоминаем и призываем его на помочь в тяжёлую минуту, нет ничего удивительного в том, что Бог Шребером был призван. Но поскольку Бог не имел дел с живыми людьми, а только с трупами, Шребер все равно должен был умереть. Смерть все не приходила, а без исполнения этого условия не приходил и Бог. И тогда Шребер предпринял попытку начать заискивать перед Богом, желая ему всяческих благ и благополучия, потому что понимает, что это добро вернется к нему обратно. В ожидании появления Бога, и считая, что санитар мешает появиться “Всемогущему”, стремился остаться в одиночестве. 

А что было дальше? А дальше, все то, что находилось в фетальном периоде, и все то, что мы ранее назвали условным словом «Отец», нашло себе реальное воплощение. Оно было принято одним, условно говоря, дополнительным “Я”, с ним оно идентифицировалось, и оно же встретилось, что называется, “лицом к лицу” с уже регрессировавшим к этому моменту на фетальный уровень другому “Я”. Поскольку каждое “Я” (даже недоразвитое) стремится стать ведущими, нет ничего удивительного в том, что между ними возникают конкурирующие отношения, о которых можно судить по шуму, ужасу и другим картинкам, о которых мы узнаем из клинической картины острого психотического состояния.

Поэтому Бог, о котором у каждого “Я” сложилось собственное представление, был то верхним, то нижним, то злым, то добрым.

Возможность и способность, т.е. право надсмехаться над ним, приобрело одно “Я”, другое “Я” осталось верным Богу, а поэтому так и осталось при своем мнении, что “Бог является всемогущим создателем неба и земли и причиной всего сущего”. Сила и мудрость этого “Я” стало вырабатывать для себя способы самозащиты, но делало это посредством заискивания перед Богом. Его одно “Я” стремилось подчинить себе другие “Я”, возвыситься над ними, используя для этого внешний авторитет. Поэтому при посещении его женой требовал от нее, что бы она обязательно читала с ним молитву “Отче наш”, а получив от нее эту дополнительную поддержку, а с ней и энергию другого “Я”, оберегая эту энергию от утечки, не говоря с нею больше ни слова, заставил её уйти.

А разве мы не встречали в реальной ситуации примеры этого, когда одно лицо заискивало перед другим, от которого оно зависит. 

* * *

Интересный феномен непризнания близкого человека мы нашли в бреде Шребера и в бреде Степанова В.В. . Шребер не узнал свою жену, посчитал ее женщиной, вставшей из гроба, а Степанов В.В. не узнал мать. И тот, и другой высказали свое потребительское отношение к близкому человеку. 

Случайно ли, что, потребовав свое (в одном случае прочитать молитву “Отче наш”, а, в другом, принесенные продукты), они, вроде, как и не узнав их, отправили их восвояси.

Давайте проанализируем этот феномен.

И Шребер, и Василий Васильевич прекрасно знали с кем некоторое мгновение назад они общались. Такой вывод можно сделать из того, что они говорили на общие темы. Кроме того, Шребер мог заставить свою жену, прочитать вместе с ним молитву, только хорошо знакомого ему человека. Василий Васильевич тоже мог проявить свое отношение (плохо встретил, бил, тянул за нос) только хорошо знакомого человека. Таким образом получается, что имело место раздвоение личностей, где одна не узнавала родного человека, а, вторая, имела полное представление о посетителе и принимала его.

Это неузнавание распространялось и на самого себя. Вспомним, что на вопрос врача, – “Это Ваша мать?”, – он ответил, – “Нет, она имеет другого сына. Я его не знаю и с ним не знаком”.

Можно было бы предположить, что речь идет о другом брате Василия Васильевича, но нам известно, что в семье он был единственным ребенком. Таким образом, говоря о себе в третьем лице, Василий Васильевич показывал нам, что одна его личность с сыном матери не знакома, при том, что другая, не только знала о его существовании, но знала и кое-какие интимные “тайны” их жизни, в частности, о том, что “сын является мужем своей матери”.

О том, что здесь имеет место Эдипов комплекс – понятно. Но признание этого факта никак не усмиряет ту настойчивость, которую демонстрируют, возникающие в связи с этим вопросы.

Из истории Василия Васильевича нам известно, что в возрасте одного года он был отдан в другую семью, где воспитывался до 13 лет. Т.е. всю эдипальную стадию своего развития он находился в другой семье. В таком случае получается, что он должен был считать себя “мужем” той женщины, которая его воспитала. Но в этом случае все совсем не так. И сыном, и “мужем” он себя считал именно той женщины, которая его родила. Известно также, что после возвращения к матери (в 13 лет), “был к ней очень привязан, но всегда отличался скрытностью и никогда не делился с нею своими переживаниями”.

Ответ напрашивается сам собой и в форме вопроса. Эдипов комплекс имеет некоторую биологическую тропность только к близким родственникам?

Если это так, то мы видим еще один пример того, что бред является отображением фетальных воспоминаний.

А теперь давайте обратимся к святой музыке, которую слышал Шребер. Откуда она взялась в бреде? Предлагаем свой вариант ответа на этот вопрос.

Ранее мы говорили о том, что наше “Я”, являющееся продолжением “Оно”, берет свое начало (питает для себя энергию) из “психической базальной мембраны”, которая представляет собой океан первичного блаженства. 

Наше пребывание в блаженстве выдает наше настроение. Наше “Я” как бы расправляется, увеличивается, у него появляется энергия для работы, над ним начинают кружиться Музы. И мы начинаем творить, творить, творить без остановки. Энергия, к которой он имеет первейший доступ, наполняет всю сущность “Я” и, где-то уже стала присматривать себе объекты. Поэтому в марте 1895г. Шребер становится возбуждённым, находится как бы вне себя, много занимается на присланном женой пианино, но небрежен с ним и отыгрывает на нем свое плохое настроение. 

Не напоминает ли это поведение маленького ребенка, бросающего на пол свою любимую игрушку, желая тем самым показать свое плохое настроение и свою неудовлетворенность?

Поскольку игрушка для ребенка – это его дополнительное, второе “Я”, в этом отношении к игрушкам и ребенок, и Рене, и Шребер показывали нам свое собственное отношение к растущему, где-то в глубинах психики конкурирующего “Я”.

Если мы утверждаем, что музыка есть наследство фетальной жизни, то отыгрывая на пианино свои воспоминания о фетальной жизни, он показывает свое отношение к фетальному периоду.

Все это только говорит о том, что острая фаза борьбы между различными “Я” закончилась. Сформировались два (мужской и женский) лагеря, каждый из которых считал именно себя победителем.  Женское “Я” впервые одержало победу, оно еще не представляет большинства и не может стать во главе остальных “Я”, ему приходится считаться с мужской частью “Я” и согласовывать с ним свои действия. Открывшиеся перед ним перспективы опьяняют женское “Я” и возбуждают его. 

Победившее “Я” торжествовало и своим громким смехом беспокоило, отгоняло от себя другие, конкурировавшие с ним “Я”. Но все это было внутри. А снаружи был громкий смех Шребера, который раздавался и днем, и ночью. Беспокоил и персонал, и других пациентов клиники. 

Все это говорит о том, что оно еще боится быть свергнутым. Его могучий хохот не только отпугивал эти недоразвитые “Я”, превратившиеся в демонов, но и являлся тем стержнем, держась за который его “Я” само могло не только выглядеть твердо стоящим на своих ногах, но и не завалиться от страха в обморочное состояние. 

 Со временем “Я” Шребера, одержавшее победу, становилось все крепче и все увереннее. Оно должно остановится на какой-либо идентификации, и оно выбрало идентификацию с женщиной.

Но поскольку его мужское “Я” не собиралось просто так оставлять свои позиции, между ними временами возникали схватки, во время которых они оба оказывались в фетальном периоде, а взболтав фетальные воспоминания, расходились каждый в свой угол.

Поэтому мужское “Я” было уверено, что всё, что оно видит вокруг себя, лишь иллюзорный мир; подлинный мир погиб. В то время, как женское – испытывало оптимизм и женскую похоть.

При том, что к концу 1895г. Компромисс между двумя (мужской и женской) ведущими системами “Я” стал устанавливаться, между ними все равно происходили стычки. Поэтому Шребер хоть и проявлял агрессивность и возбужденность, все же постепенно дрейфовал в сторону восстановления социальных отношений. В этот момент он позволял втянуть себя в разговор на безразличные темы; много играл на пианино, в шахматы, много читал, писал письма. 

Конечно от своих бредовых идей он не отказался, а даже, напротив, развил их до необходимости оскопить, превратиться себя в женщину и в новом образе стать вместе с Богом родителем нового поколения людей. 

Все это происходило в то время, когда в его личности доминировало женское “Я”. Когда же доминировало мужское “Я”, Шребер выражал свой протест тем, что часто громко, мычаще кричал, высовывался из окна и показывая свою мужскую натуру, кричал одни и те же бранные слова или фразу: “Я являюсь Председателем Судебной палаты Шребером”, что, вероятно, должно свидетельствовать о его неприкосновенности и объяснять почему он против превращения его в женщину.

Как следует из Истории болезни в ноябре 1896 года поведение Шребера стало меняться, что указало нам на то, что и в его “Я” стали истощаться, бушевавшие там процессы. Теперь оно приобрело новую форму: мужская часть соседствовала с женской, но женская не выглядела зрелой, она так и осталась подростком, молодой девушкой, какой и была в момент госпитализации Шребера.

Говоря о становлении новой личности, мы должны остеречь читателя от неправильного понимания процесса рождения нового “Я”. Оно не начинало свою деятельность, как это было после рождения. Оно использовало опыт предыдущей формы “Я”. Это говорит о том, что вновь образованное “Я” собрано как бы из комплекса дополнительных “Я”. 

Но это не так уж и мало. Восьмилетний ребенок за время своей жизни может стать вполне готовым к жизни в бытовом смысле человеком. Но он не может за это же время изучить юриспруденцию, изучить грамоту, познать музыку, выучить произведения и научиться играть на фортепиано. Он не может стать полноценной личностью.

Все это говорит только о том, что не вся личность регрессирует. В неприкосновенности остаются все те социальные и профессиональные комплексы, которые приобретаются в период взросления человека. Вероятно, неприкосновенными остаются и личности, которые несут на себе все эти знания и умения.

Разве это не доказательство “слоистости” строения нашего психического аппарата?

Исходя из всего выше описанного, мы можем сделать вывод о том, что иррациональность и дезинтеграция являются симптомами раскола личности, распада “Старого Я”, на смену которому приходит “Новое Я”. Но поскольку “Новое Я” не имеет соответствующего опыта и знаний, оно функционирует, исходя их своего– оно инфантильно. 

Общее между борьбой личностей и борьбой инстанций мы находим в работе сновидений. Там, как писал Фрейд: “… Неприятное сновидение действительно содержит нечто, что неприятно для второй инстанции, но в то же время осуществляет желание первой инстанции”. Иными словами, “… Каждое сновидение исходит от первой инстанции, вторая же действует лишь тормозящим образом”. Общее заключается в том, что, если мы слово “инстанция” заменим на слово “личность”, мы получим борьбу частей “Я”, каждая из которых отстаивает свои интересы и удовлетворяет свои желания.

* * *

Пытаясь понять природу психического состояния Шребера, мы неоднократно указывали на некоторые феномены, которые должны быть объяснены и, даже, пытались их объяснить: – бредовые картины и переживания, внутренние диалоги; новая (женская) форма поведения и т.д. Но объяснены с позиций физиологической целесообразности. Ведь какой-то смысл они имеют.

Кроме того, мы исходим из того, что все эти конструкции, не только существуют, они кем-то или чем-то зачем-то обслуживаются, сохраняются и выполняют для кого-то или чего-то определенную работу.

Почему нам, считающими себя психически здоровыми людьми, часто снятся сны, в которых мы являемся маленькими детьми? Почему эти образы сновидений нас самих так перемешаны, что трудно понять кто есть, кто, и мы ли это на самом деле? Почему нам взрослым иногда хочется чего-то такого, чего нам не хватало в детстве, добиваемся этого, а добившись, теряем к нему всякий интерес? Почему вдруг люди старшего поколения начинают продуцировать детскую форму поведения и детскую же форму непонимания того, что происходит вокруг них? Почему в сновидениях так актуальна тема борьбы или насилия? Кошмары нам почему снятся?

Много можно собрать вопросов на эту тему. Давайте попытаемся на них ответить.

Но, для начала во главу угла поставим физиологическую потребность нас самих во всем том, что выше мы вывели в форме вопросов. Это позволит нам согласиться с тем, что кто-то или что-то все это для нас делает, а, значит, в этом есть какая-то необходимость. Кроме того, если мы сравним полученный результат у различных людей, то увидим их поразительную схожесть. А похожесть полученных результатов, указывает нам на одни и те же “станки”, и одни и те же программы, заложенные в “мозги” этих станков, вытачивающих эти детали.

В медицине, нет такой возможности при возникновении какого-либо вопроса всякий раз заглядывать внутрь организма. В психологии тоже. В медицине о процессах, происходящих в организме судят по тому, что этот организм выделяет, продуцирует. В психологии мы тоже судим о внутреннем состоянии психического аппарата по форме поведения человека.

Поэтому ко всему тому, что явилось предметом вопросов мы будем относиться не как к стружке, а как к промежуточным или конечным продуктам, для изготовления которых и настроены “станки” психического аппарата нашего организма.

Обратим внимание на то, что говорил Шребер “своему собеседнику” относительно способности душ сохранять память о своем собственном человеческом прошлом. Создается впечатление, что души, о которых он говорил, являются некой инстанцией психического аппарата, ранжирующей, попавшие к ним воспоминания (впечатления). Осуществляется эта функция посредством “естественной забывчивости душ”. Они сохраняются в памяти, если относятся к периоду человеческой жизни, но не сохраняются те впечатления, которые они получили как души. Он считал, что эта естественная забывчивость душ, которая вскоре размывала новые, неблагоприятные впечатления от них. Постепенно была степень градации спасения, в зависимости от поддерживающей силы, которую нервы интересовали в их жизни человека, и, вероятно, также от количества нервов, считающихся достойными приема на небеса.

Другое дело здоровая психика. Она еще может логически «монтировать», «распаковывать», «расшифровывать», как хотите, эти пра-пра-пра-…-воспоминания и представлять их сознанию в форме узнаваемого объекта. Хрономиражи, о которых сейчас говорят, вероятно, имеют аналогичное происхождение.

Поэтому “способность” Шребера “оживить все свои воспоминания (жизнь, людей, животных и растений, других объектов природы)”, может иметь под собой, замешанную на фетальном всесилии основу из воспоминаний его предков, когда они сами еще были частью этого мира.

Но поскольку каждое фетальное воспоминание может существовать только в каком-либо образе и в связи с каким-либо существом, оно превращается в душу, а в качестве транспорта использует ближайшее к нему “Я”.

* * *

В случае Шребера эти воспоминания цеплялись к образу то одного, то другого реально существующего человека, превращая его в “поспешно сделанного человека”. 

Поэтому нет ничего удивительного в том, что одно и тоже воспоминание, превращаясь в душу, использует, как «страховой агент Маркс», несколько человеческих тел.

Как мы считаем, даже самые ужасные воспоминания существуют в эфире удовольствия, поэтому, как писал Шребер: “Для душ постоянное пребывание в удовольствии от воспоминаний о своем человеческом прошлом означает высшее счастье”. <…> “Души обладают способностью сохранять память о своем собственном человеческом прошлом…”. <…> При этом они могут обмениваться своими воспоминаниями между собой и с помощью божественных заимствований, как бы заимствованных для этой цели, – принимать к сведению состояние тех людей, в которых они заинтересованы, и которые все еще живут на земле”.

Возвращаясь к теме живучести воспоминаний, мы находим у Шребера разъяснение этого феномена. Он заключается в том, что “бегство” воспоминаний от исчезновения (забвения, растворения в других, прим. авт.) заключается, как он считал, в том, что одна душа “может каким-то образом завладеть душой другого, чтобы получить за счет этой души более длительную жизнь или любые другие преимущества”. 

Помните, в попытках понять внутреннее строение “Я” мы разделили его по функциям, которые оно выполняет. Мы говорили о том, что на уровне “Я” наши первичные позывы уже разделены и упакованы, так, чтобы они не имели возможности соприкасаться друг с другом. Предполагалось, что, если они начнут соприкасаться, то они снова образуют первичный позыв, который снова будет вытолкнут в “Оно”.

Утверждения Шребера о том, что “одна душа может каким-то образом завладеть другой душой, чтобы получить за счет этой души более длительную жизнь или любые другие преимущества”, подтверждают существование разделенных позывов.

* * *

А теперь давайте заглянем во внутренний мир ощущений человека, находящегося по другую сторону реальности – в ирреальности, кататонии, опираясь на записи Рене. 

Если же функции ведущей личности берут к исполнению на себя еще незрелые, добавочные личности, то и осуществляют они их исходя из своих “знаний и способностей”. В таком случае мы можем наблюдать поведение инфантильного человека. Вспомним, что в случае Шребера это была молодая девушка, а в случае Билли Милигана целый коллектив.

 Она писала: “Я проводила большую часть дня на скамейке, уставившись в одну точку перед собой. Я могла погрузиться в разглядывание крошечного пятнышка, и это поглощало меня полностью. Пятно размером с горошинку перца, могло привлечь мое внимание на три – четыре часа, и при этом я не чувствовала никакой необходимости отвести взгляд от этого мира микроскопических вещей. Вырвать меня оттуда удавалось лишь какой-нибудь огромной силе” <…> “Огонь в печи угасал и мне становилось холодно. Я слышала, как часы отбивали десять, одиннадцать, половину двенадцатого и думала о том, что пора бы заняться приготовлением пищи. С большим трудом мне удавалось отвести свой взгляд от кофейного пятна и перевести его на плиту, покрытую сажей. Но пятно, словно магнит, настойчиво привлекало мой взгляд к себе. И я подчинялась и с глубоким облегчением погружалась в мир без границ, которым являлось это кофейное пятно. Время от времени через мое дремлющее сознание проходили фразы: “Ну вы видите” или “Отлично, или, что еще хуже, обрывки слов, не имеющие смысла”. “Как только мой взгляд цеплялся за любое пятно, тень или луч света, я не могла оторвать его от них. Бесконечный маленький мир захватывал меня, поглощал полностью. И тогда, чтобы помочь себе выйти из этого тупика, я начинала стучать каждым кулаком по очереди об стену или об стол. <…> И вместо того, чтобы спасти от бесконечного разглядывания пятна, удары кулаками поглощали меня, в свою очередь, своим автоматизмом”.

Конечно, мы далеки от того, чтобы увидеть в этой остановке деятельности нечто иное, кроме примера недостатка энергии для осуществления полезной функции, приготовления пищи, к примеру. И, если бы Рене не выходила из этого состояния путем подключения автоматических действий, мы бы подумали о недостатке энергии, для осуществления этой деятельности. Однако автоматизм исключает дефицит и подводит нас к новым предположениям.

Представим себе артиста, забывшего свой монолог. Тогда ему на помощь приходит суфлер и напоминает ему забытый текст. Получается, что автоматизм указывает нам не на дефицит энергии, а на то, что эта энергия находится как бы в “чужом” распоряжении. Распоряжении “Некоего”, захватившего энергетический поток, но который, кроме автоматических действий ничего произвести не может.

И, все же, остановка психической деятельности встречается, к примеру, в форме кататонии, которую мы видим и среди симптомов заболевания Шребера, и среди симптомов заболевания Рене. В этих состояниях мы все же усматриваем частичную регрессию до фетального уровня, при которой другая часть энергии в качестве “дежурной” остается для “разглядывания пятна” или “тени на белой поверхности”. Эту мысль хорошо высказала Маргерит Сешей: “Даже в периоды тотального безразличия, в состоянии ступора, когда больной ничего не чувствует, он сохраняет обезличенную ясность сознания, которая позволяет ему не только воспринимать то, что происходит вокруг него, но и отдавать себе отчет в своем эмоциональном состоянии” . Все это подтверждает, что ведущим “Я” является не единственное “Я”, а их множество и то, что при регрессии обваливается не все “Я”.

Психиатры увидят в этом состоянии симптомы раздвоения личности и будут правы. Но поскольку простая констатация факта нас не устраивает – мы везде ищем энергетическую подоплеку, мы задаемся вопросом природы и целесообразности этого процесса. Зачем, или почему наш психический аппарат осуществляет свои функции посредством поручения их “Другому”, а не использует для своих целей “Первую” личность? Ответ лежит на поверхности – “Первая” личность не имеет необходимого для своего функционирования количества энергии и, в ожидании которой останавливает свою деятельность, ждет восстановления энергоподачи. 

Но зададимся и другим вопросом. Что произойдет с “Первой” и “Другой” личностями, если функцию одной начнет выполнять другая. 

Из биологии, касаясь органов, мы знаем, что этот процесс приводит к развитию одного и ослаблением, а то и атавизмом другого. Думаем, что и в психической сфере этот процесс работает аналогично. Сделаем более смелое предположение, которое заключается в том, что одна личность претерпевает инволюцию, а другая – эволюцию.

* * *

Но бывают ситуации, при которых основной поток энергии не может найти себе удовлетворение, начинает чахнуть и вынуждено возвращается к своему источнику. По закону сообщающихся сосудов, энергия, ушедшая из одного сосуда, перетекает в другой и оживляет ранее законсервированный. Приняв на себя новый прилив энергии, законсервированный начинает свой путь развития, что приводит к появлению новой точки развития нового “Я”, к формированию еще одной (новой, дополнительной) личности. И, наверное, не будет большой смелостью признать, что в данном случае формируется “множественная личность”. Аналогию этого процесса мы можем увидеть в растительном мире, когда вокруг пенька спиленного дерева формируются новая поросль. А среди этой поросли можно увидеть ту, которая стремится стать стволом. Добавим себе еще смелости, для того чтобы сделать следующее предположение, – “множественность “Я”” не является следствием болезненных процессов, она изначально заложена в нас природой, – “Я” каждого из нас состоит из “множественных “Я””, а его единство является следствием их согласованного функционирования.

Это предположение требует хоть каких-то доказательств и эти доказательства мы находим в феномене амбивалентности. Как нельзя по одному проводу запустить плюс и минус, так и два взаимоисключающих желания не могут располагаться в одном “Я”. Они не располагаются в одном “вместилище”, они представляют собой своего рода многожильный канал, который и является тем, что мы называем нашим “Я”. Эта “многожильность” не является изобретением нашего ума, она существовала, вероятно, с начала времен и присуща всякому живому организму. Одним из примеров этого мы находим проводящей системе нервов, которые образуя пучки, поднимаются в головной мозг.

В качестве другого доказательства существования “многожильности” мы можем привести все те феномены, на который выстроена теория психоанализа. Возьмем, к примеру, ошибочные действия; разве они не могут быть следствием рассогласования между множественными “Я”.  Цензура, разве она не может быть нами понята как выбор между предложениями одного “Я” в пользу предложения другого “Я”? А символика? Не говорит ли она нам о том, что выбор уже сделан в пользу одного, а не в пользу другого? А архаичность и инфантилизм симптомов? Разве они не указывают нам на то, что “в дело” вошло иное, более поздно развившееся “Я”? Регрессия и фиксационный провал, разве они не свидетельствуют в пользу того, что погибла, либо перестала функционировать ведущая часть нашего “Я”, и его заменило другая, менее развитая линия “Я”?

Конечно, следует предположить, что борьба между развитой и неразвитыми личностями (душами, чертями, человечками) за обладание развитым источником энергии никогда не прекращалась и не прекратится. Но учитывая, что этот кроссворд не для сегодняшних знаний, оставим его в покое. 

Поскольку дезинтеграция предполагает некие связи между некими процессами и явлениями, мы должны предположить, что они были сформированы посредством поочередно присоединения одного к другому. Фактически в таком случае мы должны говорить о пирамиде фиксационных точек. Где, обрыв одной связи, влечет за собой обрыв других. И, как мы думаем, в основе дезинтеграции лежит процесс разрыва связей между фиксациями.

* * *

Что, в таком случае, представляет собой чувство вины?

Изложим свои представления этого чувства несколько позже, о пока отвлечемся для построения макета, как опоры для размышлений. 

Представим себе, к примеру, легкомысленного мужа, решившего ради иллюзорных удовольствий на стороне, покинуть свою жену, позабыв о том, что за долгие годы жизни она превратилась в его вторую половину. По какой-то причине он решает к ней снова вернуться. Что заставляет его сделать этот шаг? Это удовольствие, которое он рядом с ней испытывал. А что он будет испытывать от мысли, что он потерял? Мы считаем, что вину. 

Этот пример показывает нам, что чувство вины является следствием возврата энергии на предыдущие позиции, где уже нет тех объектов (точек фиксаций), с которыми удовлетворение и было связано – они исчезли путем замены другими фиксациями (воспоминаниями). 

Вспомним, что писала Маргерит Сешей о чувстве вины Рене: “Поскольку ее желание удовлетворялось, та вина которую она чувствовала из-за того, что хотела проникнуть в Мамино тело, неожиданно для нее исчезла. Теперь внимание маленькой пациентки могло полностью фиксироваться на объекте, который являлся источником исполнения ее желаний, и она начала радоваться присутствию Мамы, не испытывая при этом желания проникнуть в нее” . 

Принятие блудного мужа обратно в семью, также избавляет его от чувства вины.

А теперь о проекциях.

Маргерит Сешей пишет: “Первичные влечения пугают Я”, которое не в состоянии больше оказывать им сопротивление. И в этой своей немощи оно использует единственный защитный механизм, имеющийся в его распоряжении – механизм проецирования”. Но, позвольте, узнать, где “Я” берет энергию для использования этого механизма, ведь его “немощность” как раз и является свидетельством недостатка энергии? 

Если мы только допустим мысль о том, что проекция осуществляется некой, находящейся пока в тени от нашего сознания, структурой, имеющей необходимую для этого энергию (резервной личностью, персонажем), то мы, возможно, увидим, что отток энергии от “Я” происходит именно к этой структуре. А поскольку эта структура берется за реализацию функций “Я”, то оно и должно представлять собой альтернативное “Старому Я”, “Новое Я”, т.е. новую личность, не имеющую ту историю развития, которую при своем становлении прошло “Старое Я”, историю, которая осталась в тех самых точках фиксации “Старого Я”, о которой “Новое Я” не имеет никакого представления. 

Этим объясняется тот механизм иррациональности и дезинтеграции, который мы наблюдаем в клинической картине заболевания: “Новое Я” не узнает окружающий мир, потому что это не его опыт – это опыт “Старого Я”, а, значит у него нет тех воспоминаний, которые сформировали точки фиксации “Старого Я”. В клинической картине Шребера мы видим тот же самый механизм, только там формировалась женская личность, а в случае Рене еще одна женская. И в таком случае “внешние картины, которые разворачиваются перед глазами пациента, не диссоциируются больше с ее внешним миром. “Я”, – мы бы здесь говорили о “Старом Я”, – не является больше самостоятельным, независимым субъектом”. А поскольку “Новое Я” более близко к фетальному периоду и в нем еще живы воспоминания о фетальном периоде страхах, что проявляется возникновением фетальных страхов, приобретающих форму мыслей о том, “что ветер хочет взорвать землю”. И, если в случае Шребера над ним насмехались Бог, лучи, души, голоса и т.д., то в данном случае этим занимаются предметы, которые “начинают угрожать, мучать, насмехаться и издеваться над ней, потому что наделены всей агрессивностью”. Эту “агрессивность” составляют ощущения (фетальные воспоминания) плода от внешнего на него воздействия, а используют дополнительные личности.

Здесь мы можем сделать вывод о том, что иррациональность и дезинтеграция являются симптомами раскола личности, распада “Старого Я”, на смену которому приходит “Новое Я”. Но поскольку “Новое Я” не имеет соответствующего опыта и знаний, оно функционирует, исходя их своего нулевого опыта – оно инфантильно. 

* * *

На вопрос о том, возможно ли силой воли окунуться в “Я”, мы приведем случай пациента Карла Ясперса (цит. по Р. Лэнгу), решивший познать глубины своей психики. “Я считаю, что вызвал болезнь сам. При своих попытках проникнуть в иной мир я встретил его естественных стражей, воплощение собственной слабости и ошибок. Сначала я думал, что эти демоны – низшие обитатели иного мира, которые могут играть мной как мячом, потому что я вошел в эти края неподготовленным и заблудившимся. Позднее я подумал, что они – отколовшиеся части моего собственного разума (страсти), которые существуют близ меня в свободном пространстве и процветают на моих чувствах. Я считал, что они есть у всех, но люди не воспринимают их благодаря удачному защитному обману чувств личностного существования. Я думал, что последние – артефакты памяти, мыслительных комплексов и т. п., кукла, очень радующая глаз внешним видом, но не имеющая ничего внутри. В моем случае личностное “Я” стало пористым из-за моего замутненного сознания. Посредством его я хотел подвести себя ближе к высшим источникам жизни. Я должен был готовить себя к этому в течение длительного времени, вызывая в себе высшее, безличное “Я”, так как “нектар” -не для уст смертного. Это воздействовало разрушительно на животно-человеческое “Я”, раскололо его на части. Постепенно разрушаемая кукла была действительно сломана, а тело повреждено. Я добился несвоевременного восхождения к “источнику жизни”, и на меня обрушилось проклятие “богов”. Я понял слишком поздно, какие темные стихии приложили здесь руку. Мне пришлось познать их после того, как у них оказалось уже слишком много сил. Пути назад не было. Теперь у меня был мир духов, который я хотел увидеть. Демоны выходили из пропасти, словно стражи Церберы, не допуская к неразрешенному. Я решил вступить в борьбу не на живот, а на смерть. Для меня в итоге это означало решение умереть, так как мне пришлось отстранить все, что поддерживало врага, но все это также поддерживало и жизнь. Я хотел войти в смерть, не сходя с ума, и встал перед Сфинксом: либо ты в бездне, либо я! Затем пришло озарение. Я постился и этим путем проник в истинную природу своих соблазнителей. Они были сводниками и обманщиками моего дорогого личностного “Я”, которое оказалось настолько же ничтожной вещью, как и они. Появилось более крупное и понимающее “Я”, и мне удалось оставить старую личность со всей ее свитой. Я увидел, что эта прежняя личность никогда не смогла бы войти в трансцендентальные царства. Я ощущал в итоге ужасную боль, словно уничтожающий все взрыв, но я был спасен, демоны испарились, исчезли, умерли. Для меня началась новая жизнь, и с этого времени я чувствовал себя отличным от других людей. “Я”, состоявшее из условной лжи, притворства, самообмана, образов воспоминаний, “Я” такое же, как у всех других людей, опять росло во мне, но за и над ним стояло более значительное и понимающее “Я”, внушавшее мне нечто вечное, неизменное, бессмертное, нерушимое, которое с этого времени навсегда стало моим защитником и убежищем”.

Лучшего подтверждения наших представлений о структуре строения психики нам не найти. Проинтерпретируем его.

Итак, получается, что совершенно здоровый человек, решил проникнуть в иной мир. Каким образом он это пытался сделать нам неизвестно, но учитывая, что и сегодня есть множество практик, позволяющих окунуться в глубины собственного подсознания, думаем, что это и не важно. 

Там он встретил его (иного мира) естественных стражей, которые воплощали собой его (пациента) собственные слабости и ошибок. 

В данном случае под естественными стражами мы подразумеваем комплекс некоторых частей человеческой личности, которые в виду их характеристик слабости и ошибочности не могут пониматься иначе, как недоразвитые личности.

Поскольку эти личности несут на себе энергию (воспоминания) фетального периода, они не могут выглядеть иначе, как демоны. Эти демоны являются низшими обитателями иного мира, а, значит, наши предположения о их фетальном происхождении верны. 

Пациент пишет, что эти демоны (фетальные существа) могут им играть, как мячом.

В этой игре мы видим фетальное “непослушание” и “глубинное неуважение” более зрелой личности. Но эта “игра” присутствовала и в воспоминаниях Шребера. В своих Мемуарах он писал: “Бог кажется мне по большей части смешным или ребяческим”. Из чего следует вывод о том, что это дает право его “демонам” (душам, лучам, птицам, голосам, маленьким человечкам и т.д.) обходиться с ним, как с “мячом”. Но, как следует из других источников (“Теремок”), Бог, направляя к нему “лесных жителей”, обладал той же “игривостью”, что и “демоны”, поскольку тоже не замечал того, что своими “ребяческими играми” беспокоил плод, принуждая его к самообороне. Во всяком случае, как писал Шребер: “Следовало из его поведения”. Шребер назвал выработанную защитную реакцию, самооборону, формой издевательства над Богом. Ведь “для других людей Бог оставался всемогущим Создателем неба и земли, причиной всего сущего и спасением их будущего”.

Получается, что и плод, и фетальные существа обладают схожими поведенческими характеристиками, все они склонны к непослушанию, можно даже сказать, – своенравию. Это их “своенравие” проявлялось в одном случае активной, а, в другом, пассивной ролью, и, возможно, эти роли менялись.

То, что право издеваться над Богом, было исключительно его (Шребером) правом, и оно не было предоставлено другим людям, говорит нам не только об исключительности этого права, но и о слиянии Бога и плода в единое целое. 

Это единство следует и из случая пациента Ясперса. Лэнг Р. писал: “Позднее я подумал, что они – отколовшиеся части моего собственного разума (страсти), которые существуют близ меня в свободном пространстве и процветают на моих чувствах. Я считал, что они есть у всех, но люди не воспринимают их благодаря удачному защитному обману чувств личностного существования. 

Примеряя эти утверждения пациента к своим размышлениям, мы понимаем его видения следующим образом.

Личность не монолит, она состоит из других (скорее всего, из множества других) частей собственного разума (страстей), которые существуют вблизи ядра (ведущей части личности). Эти личности являются свободными, т.е. имеют право на “ребячливость” близ меня в свободном пространстве и процветают на чувствах “ведущей” личности.

Считаем, что пациент правильно предположил, что “они есть у всех, но люди не воспринимают их благодаря удачному защитному обману чувств личностного существования”. 

Пациент сделал правильное предположение, что “отколовшиеся части его собственного разума (страсти) – артефакты памяти, мыслительных комплексов и т. п., кукла, очень радующая глаз внешним видом, но не имеющая ничего внутри. В моем случае личностное “Я” стало пористым из-за моего замутненного сознания. Посредством его я хотел подвести себя ближе к высшим источникам жизни. Я должен был готовить себя к этому в течение длительного времени, вызывая в себе высшее, безличное “Я”, так как “нектар” -не для уст смертного. Это воздействовало разрушительно на животно-человеческое “Я”, раскололо его на части. Постепенно разрушаемая кукла была действительно сломана, а тело повреждено. Я добился несвоевременного восхождения к “источнику жизни”, и на меня обрушилось проклятие “богов”. Я понял слишком поздно, какие темные стихии приложили здесь руку.  Мне пришлось познать их после того, как у них оказалось уже слишком много сил. Пути назад не было. Теперь у меня был мир духов, который я хотел увидеть. Демоны выходили из пропасти, словно стражи Церберы, не допуская к неразрешенному. Я решил вступить в борьбу не на живот, а на смерть. Для меня в итоге это означало решение умереть, так как мне пришлось отстранить все, что поддерживало врага, но все это также поддерживало и жизнь. Я хотел войти в смерть, не сходя с ума, и встал перед Сфинксом: либо ты в бездне, либо я! Затем пришло озарение. Я постился и этим путем проник в истинную природу своих соблазнителей. Они были сводниками и обманщиками моего дорогого личностного “Я”, которое оказалось настолько же ничтожной вещью, как и они. Появилось более крупное и понимающее “Я”, и мне удалось оставить старую личность со всей ее свитой. Я увидел, что эта прежняя личность никогда не смогла бы войти в трансцендентальные царства. Я ощущал в итоге ужасную боль, словно уничтожающий все взрыв, но я был спасен, демоны испарились, исчезли, умерли. Для меня началась новая жизнь, и с этого времени я чувствовал себя отличным от других людей. “Я”, состоявшее из условной лжи, притворства, самообмана, образов воспоминаний, “Я” такое же, как у всех других людей, опять росло во мне, но за и над ним стояло более значительное и понимающее “Я”, внушавшее мне нечто вечное, неизменное, бессмертное, нерушимое, которое с этого времени навсегда стало моим защитником и убежищем”.

Продолжая приводить свои аргументы, сошлемся на Фрейда, который, не имея в виду бред (напомним, что бред родственник сновидению), писал: “Я предполагаю, что сознательное желание лишь в том случае становится “возбудителем сновидения, когда ему удается пробудить равнозначащее бессознательное и найти себе в нем поддержку и подкрепление”. Иными словами, должна быть еще одна заинтересованная в этом часть “Я”.

* * *

Не забудем остановить свое внимание на том факте, что на фоне бессонных ночей, изоляции от дома и усиления симптомов, у Шребера случился следующий конфуз (битва в бильярдной), который сам Шребер излагал иначе, чем это следует из Истории болезни: “Около четвертой или пятой ночи после его госпитализации он среди ночи был вызволен из постели и помещен в изолятор для временного содержания буйных больных”. Шребер эту изоляцию объяснял возникновением “божественных” криков, которыми он и сам был не в силах управлять, возможно, даже не слышал, т.е. они не доходили до его сознания. Эмоциональная запись доктора Вебера, по этому поводу: “Пациент сам не осознает, как сильно он мешает другим пациентам отдыхать”, сделанная в его первом Заключении, должна объяснить нам психическое состояние Шребера в тот момент.

И, как мы полагаем, все эти симптомы указывают на актуализацию в психике Шребера симптомов фетальной травмы и, сопровождавшую ее перинатальную паническую атаку: исчезновение (лишение) сна (покоя), тревога, озноб, волнение, сердцебиение, божественные крики и изоляция. Эта актуализация стала возможной вследствие его регрессии. По этой причине “буйное” состояние, в котором Шребер находился в тот период, осталось за пределами внимания его сознания. Создается впечатление, что в этот момент личность Шребера разделилась, а пока одна здесь и сейчас буянила, другая – была неизвестно где, поскольку даже не смотря на высокий социальный статус, не пыталась предотвратить поведение, вылившееся в те безобразия, которые случились в бильярдной. 

И здесь мы должны задаться вопросом, а не является ли эта битва признаком того, что происходила смена доминирующего энергетического канала; не является ли этот пример свидетельством борьбы личностей за обладание сознанием, как это, к примеру, происходит в диких стаях, когда один лидер свергается, а на его место встает другой.

* * *

Обратимся к Р. Лэнгу и его пациенту Джесси Уоткинсу. Из воспоминаний Джесси об обратном течении времени, следует, что этот феномен мы должны воспринимать как симптом передачи полномочий одного «Я» другому. Вот как он это описывал: «Я чувствовал, что время течет вспять, у меня было это необычайное ощущение… э-э.… самое сильное ощущение в тот момент у меня заключалось в том, что время течет в обратную сторону… <…> Я чувствовал это настолько сильно, что посмотрел на часы и каким-то образом ощутил, что часы подкрепляют мое собственное мнение о том, что время течет вспять, хотя я не видел, чтобы стрелки двигались… Я ощутил тревогу, потому что вдруг почувствовал, будто движусь куда-то на своего рода конвейере… и не могу ничего с этим поделать, будто качусь и скольжу куда-то вниз… так сказать, спускаюсь с парашютом и.… э-э.… не могу сам остановиться. И… гм… меня охватила паника… Я помню, что вошел в другую комнату, чтобы понять, где я нахожусь, взглянуть на свое собственное лицо, но в той комнате не было зеркала. Я пошел в следующую комнату и посмотрел на себя в зеркало, и я выглядел как-то странно. Казалось, будто я смотрю на кого-то, кто… кого-то, кто мне знаком, но… э-э… какой-то очень странный и отличается от меня… а потом у меня возникло необычное ощущение, что я вполне могу сделать с собой все что угодно, что я управляю… всеми своими способностями, телом и всем остальным… и я начал что-то бессвязно болтать”.

Чувство полета, которое Джесси описал как «движение на своего рода конвейере», «скольжение куда-то вниз», «спуск на парашюте», должны нами восприниматься как процесс регрессия «первой, старой личности». И чувство паники, которое переживал Джесси, является не чем иным, как процессом вынужденной передачи «полномочий» другой личности, т.е. потерю собственных полномочий. Да и изменение внутреннего восприятия себя, неузнавания себя в зеркале, также могут быть последствием вступления «в должность» другого «Я». В словах Джесси: «Я возвращался назад и думал, что возвращаюсь в какое-то предыдущее существование…», «…что я умер», мы видим подтверждение наших умозаключений о том, как субъективно переживается регрессия.

* * *

Феномен, “увиденного впервые”, когда старое и хорошо знакомое предстает перед глазами пациента в новом свете, он как будто видит это впервые, приводит нас к мысли о том, что “Первое лицо”, которое и имело отношения с внешним миром вдруг исчезло, а вместо него появилось “Следующее”, которое хоть и было знакомо с окружающим миром, о чем мы можем судить по свободной ориентации в пространстве, но это знакомство не было полным, оно как будто состоялось со слов другого.  В качестве опоры для своих размышлений мы используем слова Джесси: “Я помню, что вошел в другую комнату, чтобы понять, где я нахожусь” и, “но в той комнате не было зеркала”. При этом “малознакомство” распространялось и на самого Джесси: “Посмотрел на себя в зеркало, и я выглядел как-то странно… Казалось, будто я смотрю на кого-то, кто… кого-то, кто мне знаком, но… э-э… какой-то очень странный и отличается от меня…”. Интересным нам кажется и феномен “обретения речи”, как будто она была “заперта” где-то в глубинах психического аппарата, но как только появилась возможность, стала выливаться наружу, что мы видим за словами: “И я начал что-то бессвязно болтать”.  

Не упустим из виду еще один момент – это проявившийся феномен всесилия и всемогущества, с которым мы уже встречались ранее и отнесли его к остаточным явлениям, связанным с фетальным периодом развития, где царит “Мега-Я”. На него обратил наше внимание сам Джесси, говоря: “А потом у меня возникло необычное ощущение, что я вполне могу сделать с собой все что угодно, что я управляю… всеми своими способностями, телом и всем остальным…”. 

Джесси, описывая свое состояние, он говорил: “Я возвращался назад и думал, что возвращаюсь в какое-то предыдущее существование, но очень смутно”. С учетом феномена всесилия это предыдущее существование, к которому он стремился, мы можем определить, как внутриутробное. Как именно происходит этот процесс, путем ли возвращения в фетальность “Первой личности”, либо подтягивание к сознанию “Следующей”, законсервировавшей в себе фетальные воспоминания, мы не можем. Однако, его детская послушность, что мы обнаруживаем в его словах: “Моя жена очень… гм… обеспокоилась. Она вошла и велела мне сесть или лечь в постель…”, говорят, что регрессия сознания произошла мимо детского периода.

Ранее мы уже говорили о том, что регрессия является болезненным процессом и в психическом, и в физическом смысле, а поэтому редко, когда обходится без психофизических кризов, заканчивающихся изоляцией или связыванием пациента. Об этом мы можем судить, по его словам, “ …в ту ночь я испытал ужасное переживание, потому что у меня… у меня было ощущение, что… гм… что я был… что я умер”. Это ощущение повлекло за собой проекцию “что вокруг меня на койках находятся другие люди, и я подумал, что все эти люди умерли… и они… просто ждут, чтобы перейти в следующее помещение…”. Лэнг писал: “Он не умер физически, но его Эго умерло. Наряду с потерей Эго, с этой смертью появилось ощущение увеличивающейся значимости и важности всего сущего. Потерю Эго можно спутать с физической смертью. Спроецированные образы собственного разума могут переживаться как преследующие человека. Собственный разум, лишенный Эго, можно спутать с собственным Эго и т. д. При таких обстоятельствах человек может паниковать, стать параноиком с идеями отношения и влияния, стать обуреваем манией величия и т. п. Сочетание спутанности Эго, паники, параноидным симптомов и мании величия” так же указывают нам на его возврат в фетальное состояние. В этом состоянии “животной жизни”, которое уже однажды было им пережито в чреве матери, он обнаружил архаическую связь с животным состоянием. Он говорил: “…Потом я начал входить в это… настоящее ощущение обратного движения времени. У меня было совершенно необычное ощущение… жизни, не только жизни, но… э-э… ощущение и… э-э… переживание всего, связанного с чем-то, что я ощущал… в общем, как нечто, вроде животной жизни и тому подобное. Один раз мне действительно показалось, что я брожу по какой-то местности… гм… пустынной местности… будто я какое-то животное, точнее… точнее, какое-то крупное животное. Это звучит нелепо, но я ощущал, будто я носорог или что-то наподобие этого, и я издавал звуки, как носорог, и в то же самое время боялся, и в то же самое время был агрессивен и бдителен”. Но на этом регрессия не остановилась, он продолжал регрессировать дальше, до более примитивного состояния, где еще нет психической функции. При этом, что интересно, говоря о том, что “я даже просто боролся, как нечто, не имеющее вообще мозга, будто я просто борюсь за собственное существование против всего остального, противостоящего мне”, Джесси использовал свой психический аппарат, который в виду “отсутствия мозга” не должен был функционировать. 

Здесь мы видим дилемму, из которой должны сделать вывод о том, что мозг и психический аппарат не совсем одно и тоже. Вероятно, наша психика, хоть и выражается посредством мозговых процессов, все же не является его исключительной функцией. 

Многим родителям знакома ночная ситуация, когда их ребенок во сне плачет. Конечно этот плач не является следствием того, что ребенка кто-то обижает. Возможно, что посредством ночного плача “Я” ребенка освобождается от воспоминаний фетальных потерь, но не исключено, что через плач, потерявшая свое лидерство, регрессировавшая “Первая личность” реагирует на потерю своего превосходства, на отток либидо. Иными словами, оно оплакивает свою регрессию. Обратимся к словам Джесси, который говорил: “… Временами я ощущал себя будто ребенок… Я даже мог… я… я даже мог слышать, как плачу, будто ребенок…”. 

* * *

Интересным нам кажется поведение “Первого Я”, которое оно демонстрирует при своей регрессии, потере полномочий, как мы это еще называем. Оно продолжает наблюдать за всем этим процессом как-бы со стороны. Джесси, описывая этот процесс следующим образом: “Я осознавал происходящее со мной… как-то смутно, я вроде бы наблюдал за самим собой, но, однако, все это переживал. <…> У меня были всевозможные ощущения… <…> Знаешь, я очень хорошо осознавал самого себя и окружающую обстановку. <…> …Когда я пошел в больницу, из-за этого ощущения, этого сильного ощущения способности… гм… управлять собой, своим телом и тому подобное, я сказал медсестре, которая хотела забинтовать мне палец: “Не нужно насчет этого волноваться”. Я снял повязку и сказал: “Завтра все будет в порядке, если вы вообще не будете этим заниматься, а просто оставите палец в покое”. И я помню, что у меня было страшное ощущение, что могу это сделать, – а рана была жуткая. Я не позволил перевязать палец, а мне сказали: “О, хорошо, он же не кровоточит” – и оставили его в покое, а на следующий день он абсолютно зажил, потому что… я вроде как уделял ему… э-э… напряженное внимание для того, чтобы это произошло. Я обнаружил, что я.… я подвергаю себя испытанию человеком из моего отделения, который временами бывал очень шумным; он перенес множество жутких операций на брюшной полости, и, полагаю, это подействовало на него и, вероятно, вызвало у него нервное расстройство. Он обычно вставал с койки, ругался, матерился и прочее, а я ощущал в отношении него небольшую тревогу и сострадание к нему, и я обычно садился на кровати и заставлял его лечь, глядя на него и думая об этом, и обычно он ложился. И, пытаясь понять, было ли это… просто случайностью, я попробовал это также в то же самое время на другом пациенте, и обнаружил, что он… что я могу заставить его лечь. <…> Я ощущал, что вроде как… гм… использую силы, которыми я каким-то смутным образом, по своим ощущениям, обладал или все обладали… Но временами у меня было ощущение предстоящего грандиозного путешествия, совершенно… э-э… фантастического путешествия, и казалось, что я обрел понимание вещей, которые в течение долгого времени пытался понять, проблем добра и зла и прочее, и я решил их настолько, что пришел к выводу, со всеми чувствами, которые у меня были в то время, что я больше, чем… больше, чем всегда себе представлял, что я существую не просто сейчас, но существовал с самого начала… э-э… с самой низшей жизненной формы до настоящего времени, и что это было суммой моих реальных переживаний, и что я теперь их вновь переживаю. А иногда передо мной открывался вид, будто я смотрю вниз… смотрю на огромный… или, точнее, на весь… не столько смотрю, сколько чувствую… передо мной открывается самое что ни на есть ужасное путешествие. Единственно я могу описать его как путешествие… путешествие х.… гм… к самому последнему делу… гм… осознания всего… сущего, и я ощущал это столь сильно, и внезапно ощущение этого так пугало, что я тотчас же отгораживался от этого, потому что не мог это созерцать, потому что это меня как бы раскалывало. Я.… это вгоняло меня в состояние страха, столь сильного, что я был не способен его воспринимать”. 

Р. Лэнг, помогая Джесси подобрать нужные слова и выразить мысль говорил: “У него было “особо отчетливое ощущение”, что все разделилось на три уровня: уровень прихожей, или вестибюля, центральный мир и высший мир. Большинство людей ждали в прихожей того, чтобы войти в следующее помещение, в которое он теперь вступил”. Понимая, что Лэнг его понимает, Джесси говорил: “…Они как бы пробуждались. Я также осознавал… гм… так сказать, некую высшую сферу. В смысле, я очень осторожен при употреблении таких выражений, потому что они использовались множество раз… знаешь же, люди говорят о сферах и всем прочем, но… э-э… единственное, что я чувствовал… и когда я описываю все это, я описываю скорее чувства… э-э… более глубокое переживание, чем при взгляде не вещь… осознание… гм… еще одной сферы, еще одного слоя существования, лежащего над… не только над прихожей, но и над настоящим… лежащего над ними двумя, своего рода трехслойное… гм… существование… <…> Я не просто жил в… движущемся мгновении, в настоящем, но я двигался и жил в… в другом временном измерении, добавленном к временной ситуации, в которой я нахожусь сейчас… Я хочу отметить, что у меня не было никакой идеологии. Единственной идеологической частью того, о чем я рассказал, была часть, где я проходил через христианские посты, потому что в то время я вроде как связывал это с идеологией. Я часто думал о том, через что я тогда проходил. Я пытался это как-то… гм… осмыслить, потому что, по моим ощущениям, это не было бессмысленным. Хотя, полагаю, для окружавших меня я был… э-э… сумасшедшим настолько же, насколько я не жил в настоящем времени, а если я не жил в настоящем времени, я и не был способен должным образом с ним бороться. Но все время у меня было ощущение… э-э… движения назад… даже назад и вперед во времени, так что я не просто не жил в настоящий момент. И мне было намного легче двигаться назад, чем вперед, потому что движение вперед мне было достаточно трудно воспринять. <…> У меня было ощущение… э-э… богов, так сказать, не только Бога, но богов, существ, которые намного больше нас способны… э-э… бороться с ситуацией, с которой я бороться был не способен, которые заправляли и управляли всем, и… гм… в самом конце каждому приходилось взять на себя работу на вершине. И именно это занятие делало созерцание таким опустошительным, потому что в какой-то период в существовании… а-э… самого себя человеку приходилось брать эту работу на себя, пусть только на мгновение, так как ты приходил тогда к осознанию всего сущего. Что находилось за этим, я не знаю. В то время я чувствовал, что… гм… что сам Бог -безумец… потому что у него было это огромное бремя осознания и управления вещами… гм… и всем нам приходилось подниматься и в конечном итоге достигать той точки, где мы должны были переживать это сами… Я знаю, что это звучит совершенно безумно, но в то время я ощущал именно так”. 

* * *

А теперь, ориентируясь на воспоминания Джесси Уоткинса, попытаемся объединить фетальные воспоминания и процесс передачи своих полномочий от одной, “Первой” личности, ко “Второй”, иной приходящей на смену “Первой”. Джесси говорил: “Я столкнулся с чем-то, что было намного больше меня самого, с таким множеством переживаний, с таким осознанием, которое нельзя было воспринять”. 

Эти слова демонстрируют нам, что в момент регрессии энергии от “Первой” личности человек, ранее испытывавший дефицит энергии, теперь окунается в нижележащий источник энергии, который и является тем самым “намного большим меня самого”. Поскольку ранее мы говорили о том, что при регрессии “Я” к нижележащим точкам фиксации, “Я” обнаруживает там старые воспоминания, теперь нам становится понятно, что именно там находится “множество переживаний”. Отсутствие возможности воспринять то, что осознается, является примером сочетанного появления и фетальных воспоминаний, и нового прилива энергии от “Второй” личности, вступившей к исполнению своих обязанностей, и работы “Первой” личности, т.е. “Я”, которое ранее демонстрировало себя в личности Джесси Уоткинса.

Дефицит энергии и регрессия, как следует из воспоминаний Джесси, в прямом и переносном смысле воспринимается человеком как движение, которое осуществляется “в течение пары мгновений”. Это движение напоминает озарение, “внезапную вспышку света, порыв ветра, направленные против “Первой” личности”. Поскольку “Я” регрессирует до фетального уровня, человек чувствует себя “чересчур обнаженным и одиноким, чтобы быть способным этому противостоять”, у него (у “Первой” личности), вследствие дефицита энергии недостаточно сил для этого. Его “Вторая” личность еще только приступает к исполнению обязанностей “Первой” личности, она хоть и присутствовала ранее в компании “Первой” и исполняла определенные обязанности, теперь вынуждена за все браться сама, а поэтому чувствует себя, как “ребенок или животное внезапно столкнувшееся с переживаниями взрослого человека или осознавшее их”. 

Знания, способности и все то, что мы называем словом “опыт” в какой-то части имеются и в распоряжении “Нового Я”, но их явно недостаточно. Эту мысль достаточно ясно выразил Джесси. Он говорил: “Взрослая личность (то, что мы называем “Первой” личностью, прим. автора) пережила много всего за время своей жизни, люди постепенно укрепляли свою способность переживать жизнь и смотреть на вещи… и… э-э… понимать их, даже переживать их по разным причинам: по эстетическим причинам, по художественным причинам, по религиозным причинам. По самым разным причинам мы переживаем вещи, которые для… если бы ребенок или, скажем, животное внезапно столкнулись с такими вещами, они не смогли бы их воспринять, потому что они еще недостаточно сильны, у них для этого нет оснащения. А я тогда встал лицом к лицу с вещами, для борьбы с которыми у меня просто не было оснащения. Я был чересчур мягким, чересчур ранимым”. 

В качестве примера, который хоть как-то смог бы показать это состояние в обычной жизни, мы можем привести ситуацию потери одного из главных членов семьи. Тогда его дела и заботы, о которых оставшиеся члены семьи имели только смутное представление, вдруг оголяются, выходят на первый план, а без их исполнения возникают большие проблемы, что вынуждает оставшихся взять на себя исполнение этих функций, зарабатывать деньги, к примеру, и т.д.

“Новая” личность, “Новое Я” испытывает большие трудности при своем становлении. Человек, который олицетворяет эту личность “в таком состоянии может стать для других “трудным”, особенно когда все переживание испытывается в причудливо нелепом контексте больницы для душевнобольных, какой она является в настоящее время”. Но не будем так уж категоричны, приписывая это состояние только душевным болезням. Ребенок, который только начинает учиться читать, также считает, что чтение невыносимо трудный процесс.

В заключении обратимся к Фрейду, который говоря об объектных идентификациях “Я”, писал: “Может быть, эта идентификация и вообще является условием, при котором «Оно» покидает свои объекты. Во всяком случае этот процесс – особенно в ранних фазах развития – очень част и дает возможности представлению, что характер «Я» является осадком покинутых загрузок объектом, т. е. содержит историю этих выборов объекта. Поскольку характер какой-нибудь личности отвергает или воспринимает эти влияния из истории эротических выборов объекта, то надо, конечно, с самого начала признать шкалу сопротивляемости. У женщин с большим любовным опытом можно, по-видимому, легко доказать в чертах характера остатки из загрузок объектом. Следует принять во внимание и одновременность загрузки объектом и идентификации, т. е. изменение характера в момент, когда объект еще не покинут. В этом случае изменение характера по длительности могло бы пережить отношение к объекту и в известном смысле это отношение консервировать”.

Именно в загрузках и идентификациях мы видим условия для появления и существования новых “Я”.

Юрий Бажин