В настоящей статье хотел бы предпринять попытку объяснить сущность права с точки зрения психоанализа (психологии). Вопрос о сущности права в принципе является основным в общей теории права. Полярные классические воззрения на этот счет сводятся к двум теориям: естественного права и правового этатизма. В рамках первого утверждается, что право происходит из чего-то не зависящего от человека: от природы, от Бога, от человека и т.п. Правовой этатизм же, напротив, исходит из того, что право представляет собой творение государства [9, с. 82, 88].
Помимо этих двух классических вариантов правопонимания возникло целое множество других направлений, как-то: социологическая школа права, феноменологическая теория права и ряд других [9, с. 88, 174].
Обзор воззрений, в которых прямо или косвенно имело место объяснение сущности права с точки зрения психоанализа (психологии)
1. Начать следует с психологической теории права Л.И. Петражицкого. Это теория не имеет прямого отношения к психоанализу, хотя и восходит к началу XX века, когда З. Фрейд уже написал свои первые работы. Однако не остановиться на ней было бы неправильно.
Л.И. Петражицкий пишет об особых правовых эмоциях, которые человек испытывает в трех ситуациях: 1) когда испытывает колебания относительно того, исполнить ли ему свой долг или поддаться «искушениям»; 2) когда переживает негодование при оспаривании своего права, в том числе путем неисполнения обязанности перед ним; 3) когда переживает из-за того, что некое третье лицо нарушило или оспорило право другого лица [8, 87-89].
При этом сами правовые эмоции носят императивно-атрибутивный характер. Это означает, что мыслящий индивид осознает как наличие у него или у другого лица неких притязаний (требований), а у другого – обязанностей. Этим правовые эмоции отличаются от сугубо нравственных, которые носят только императивный характер, то есть предполагают только осознание обязанностей без корреспондирующих им прав [4, с. 91, 92].
Л.И. Петражицкий обращал внимание на важность санкционирования правовых норм неким высшим авторитетом. И если на ранних порах развития общества таковыми являлись некие мифические существа или божества, то впоследствии их роль стало играть государство или более абстрактный «правопорядок» [8, с. 91, 92].
Правда, в другом месте своей работы автор все же признавал некоторую фиктивность таких понятий, как «общая воля» или «единая воля государства» [8, с. 108]. Автор подчеркивал важность психологического механизма проекции в действии права [8, с. 74]. Л.И. Петражицкий объяснял сущность права скорее, с эмоциональной, чем с интеллектуальной стороны. По его мнению, всеобщность действия права достигается тем, что отдельный индивид, столкнувшись с фактами неправомерного поведения, ощущает негодование, если оно касается его прав, однако также может сочувствовать тому лицу, чьи права оказались попраны [8, с. 106, 107].
Подобное понимание права позволило автору существенно (и даже чрезмерно) расширить его границы, относя к таковому: правила азартных игр; правила, регулирующие внутрисемейные отношения; «детское право»; и даже право преступных организаций [8, с. 111-123]. Представить и спроецировать на внешний мир можно все, что угодно.
Интересно то, что Л.И. Петражицкий прослеживает генезис идеи суда (как воплощения действия норм права) в любом обращении к третьему авторитетному субъекту, чье решение будет иметь обязательное значение для спорщиков. Автор обращает внимание на сходство обращения для разрешения спора к государственному суду и обращения детей к взрослому для разрешения их бытового спора, например, при дележке игрушек или конфет [8, с. 194, 195].
Как мне кажется, автор зашел слишком далеко в своих рассуждениях, полагая, что раз права и обязанности существуют в силу их приписывания тем или иным субъектам, то мыслимы права животных, камней, мифических существ и т.п. [8, с. 131-151]. Другими словами, если право – это плод фантазий, то едва ли можно признать его объективное существование.
Эти воззрения Л.И. Петражицкого стали причиной достаточно серьезной критики его идей. Например, как отмечает А.В. Поляков, отрицание Л.И. Петражицким социальной природы права привело его к неизбежному (и ложному) выводу о том, что существует картежное право, разбойничье право и т.п. Если умалишенный человек вообразит себе, что заключает сделку с дьяволом и переживает в связи с этим атрибутивно-императивные эмоции, значит, что такое право тоже существует (в понимании Л.И. Петражицкого).
Право же, по мысли А.В. Полякова, представляет собой явление интерсубъективное, а во многих случаях – еще и институционализированное. Представление о личном, индивидуальном характере права, свойственное психологической теории, противоречит представлениям, известным со времен Платона, о наличии некоего объективно существующего мира идей, к которому, относится и право [10, с. 17-24].
Не разделяю критику А.В. Полякова в адрес идей Л.И. Петражицкого; и преодоление этой критики вижу в качестве одной из основных задач своей статьи. Однако к этому вопросу я вернусь дальше.
2. Изложение собственно психоаналитической теории сущности права необходимо начать с труда З. Фрейда «Тотем и табу». Автор описывает некую ситуацию, которая весьма вероятно наблюдалась в истории разных народов. Подобный сюжет не нашел своего эмпирического подтверждения, однако исходя из устройства человеческой психики, весьма вероятно происходил в массовом порядке.
По мнению З. Фрейда, первоначально древние общества были организованы как некая орда, возглавляемая ревнивым и жестоким праотцом, который приберегал для себя всех самок и изгонял подрастающих сыновей за желание обладать ими. Однако в один прекрасный день изгнанные братья соединились, убили, съели отца и положили, таким образом, конец отцовской орде. Они сообща сделали то, что каждый из них не осмелился бы сделать в отдельности.
Но съев убитого, каждый унаследовал часть его силы. Нужно сказать и об амбивалентности чувств, что испытывал каждый из братьев к убиенному отцу. Они, с одной стороны, ненавидели его, поскольку он препятствовал удовлетворению их стремления к власти и сексуальных влечений. Но, с другой стороны, они любили праотца и восхищались им. Поэтому после совершенного убийства теплые чувства к нему возобладали, возникло и осознание вины.
И тогда братья символически отменили совершенный ими поступок, объявив священным некий тотем и запретив его убийство. Также они отказались от плодов совершенного убийства – от освободившихся женщин. Возник запрет инцеста. Именно он позволил сохранить возникшую социальную организацию, избавив мужчин от того, что их разъединяет. З. Фрейд указывал, что так возникла нравственность [14, с. 101-103].
Мы же добавим, что таков же механизм возникновения норм права. Больше того, право также основано на идее: «что нельзя одному можно всем». И действительно:
- отобрание имущества у другого в личных целях – это хищение, а в государственных интересах – налогообложение;
- убийство в личных интересах – это преступление, а убийство врага на войне (то есть в интересах всех) – это подвиг и т.д.
Продолжая излагать идеи З. Фрейда, отраженные в исследуемой работе, важно отметить, что автор приходит к идее наличия массовой психики, в которой протекают те же душевные процессы, что и в жизни отдельного лица. Применительно к исследуемой ситуации каждое новое поколение несло в себе чувство вины за когда-то совершенное убийство праотца, и это позволяло постоянно сохранять имеющуюся социальную организацию [14, с. 112].
Идея искупления первородного греха присутствует во многих религиях, в частности, в христианстве. Очевидно, что Христос, принеся в жертву собственную жизнь, освободил от греха «братьев», убивших праотца. Но религия, что важно для нас, также является элементом массового сознания.
3. Идеи, нашедшие отражение в книге «Тотем и Табу», нашли свое развитие в вышедшей позже книге З. Фрейда «Психология масс и анализ человеческого Я». Помимо пересказа сюжета, воспроизведенного в ранее проанализированном труде, в более поздней работе приводится следующий пассаж.
Прослеживая, как появляется чувство причастности к массе (некоему социальному образованию), З. Фрейд отмечает, что оно начинает появляться в тех семьях, где детей много, где есть старшие и младшие. Когда старший ребенок встречает младшего, он испытывает к нему некую начальную зависть. Он хотел бы вытеснить младшего, отдалить его от родителей, но это чревато негативными последствиями для него самого. И тогда он идентифицирует себя с массой детей, и это чувство общности далее (с началом школьного периода) только крепнет. Не получив единоличного права на родительскую любовь, ребенок начинает ревностно следить, чтобы такой возможности не было и у других. Возникает чувство справедливости, требование одинакового обращения со всеми.
Дух общественности изначально происходит из зависти. Никто не должен иметь желания выдвинуться, каждый должен быть равен другому, все должны обладать одинаковыми ценностями. Человек отказывается от многого для того, чтобы и другие отказались от этого же. Это требование равенства является корнем социальной совести и чувства долга [13, с. 62, 63].
От себя добавим, что отсюда недалеко и до основополагающей для права ценности – формального равенства, означающего наделение всех одинаковыми правами и обязанностями [5, с. 353].
4. Одну из самых значимых попыток объяснить право с использованием знаний по психоанализу предпринял представитель американской школы правового реализма Дж. Фрэнк.
Автор начинает свою книгу «Право и современное мышление» с того, что, несмотря на потребность обывателя иметь четкий и предсказуемый закон на практике, это оказывается невозможным [1, с. 11]. Однако общественный запрос на то, чтобы закон был максимально статичен и точен, все равно остается достаточно сильным. В итоге создается соответствующий социальный миф. «Но зачем?» – вопрошает автор [1 с. 11].
И здесь Дж. Фрэнк в лучших традициях психоанализа обращается к детству, и именно в нем он ищет исток всех последующих мифов и иллюзий. Автор начинает с того, что отмечает травмирующий характер самого факта рождения и следующую за этим потребность в чувстве всемогущества. Затем с ростом и взрослением ребенка чувство собственного всемогущества заменяется представлением о всемогуществе родителей, которые могут объяснить все, защитить от всего, окружить понятными и исчерпывающими правилами поведения. Именно они защищают от хаоса внешнего мира со всей его непредсказуемостью [1, с. 13, 14].
При этом автор акцентирует внимание на том, что роль «законодателя», «правоприменителя» и жесткого бескомпромиссного судьи, как правило, берет на себя отец. Именно он устанавливает непогрешимые и точные правила поведения [1, с. 15]. Но далее по мере взросления индивида он все больше понимает, что его отец – обычный человек со своими слабостями и проблемами. Однако потребность в сильном отце не ослабевает. Его роль начинают играть другие: священники, лидеры неформальных групп и т.п. [1, с. 16].
Только единицы, то есть наиболее психически развитые люди готовы принять жизнь с ее неминуемыми опасностями, находящимися вне сферы контроля отдельного человека [1, с. 17]. Большинство же бежит в «контролируемый отцом мир». Часто это выражается в обращении к религии. Но, как подчеркивает Дж. Фрэнк, нельзя сбрасывать со счетов и обращение к праву. Именно желание иметь четкие и однозначно толкуемые законы – это выражение стремления жить в «отцовском» мире [1, с. 18].
Можно погрузиться еще глубже и увидеть в обращении к праву стремление вернуться к внутриутробной жизни с царящим в ней полным умиротворением [1, с. 19]. По мысли Дж. Фрэнка, само право не следует воспринимать как нечто застывшее, неподвижное. Зрелый взгляд на право предполагает признание правотворческой роли судов. Они суть – не только говорящий закон, но и его создатели [1, с. 33]. Правда, тогда придется признать, что права и обязанности сторон спора устанавливаются ретроспективно, и на момент вступления в правоотношение его стороны еще точно не знали, каковы они [1, с. 34]. Отрицание правотворческой роли судов, по мнению Дж. Фрэнка, – своего рода юридический инфантилизм [1, с. 35]. Оно, в конечном итоге, привносить ложь и фальшь в профессию юриста [1, с. 36].
Как полагал Дж. Фрэнк, инфантильной является вся идеалистическая философия, восходящая к Платону, поскольку она стремится построить некую безупречную картину мира [1, с. 76].
Далее автор обратился непосредственно к процессу принятия судьями решений. С точки зрения эталонного хода судебного процесса, судья должен сначала задуматься о предпосылках решения, и лишь затем вынести его: сначала точно установить обстоятельства дела, понять, какой закон применим к спорной ситуации и лишь потом сделать свои выводы. Однако в реальности дело обстоит в точности наоборот: судья сначала думает о том, какое решение он хочет вынести в соответствии с его представлениями о справедливости, и лишь затем под это решение подгоняются мотивы [1, с. 100].
Судья – обычный человек. И как сложно ожидать от обычного человека то, что он будет мыслить силлогизмами, то тем более это сложно ожидать от судьи [1, с. 101]. С этой точки зрения мотивировка решения тем лучше, чем лучше сам судья может честно признаваться в своих слабостях и предубеждениях [1, с. 103]. Получается, что для судьи написание судебного решения – элемент самоанализа.
Судебное решение всегда несет в себе элемент спонтанности, поскольку никогда заранее не известно, какие факты суд сочтет установленными [1, с. 116]. И с другой стороны, судьи не должны считать, что решение дела приходит к ним свыше («потому что таков закон…»), а ощущать собственную ответственность за принимаемые решения [1, с. 122]. Решая дело, судья неизбежно создает новое правило: хотя бы для конкретных спорящих сторон [1, с. 126]. И поэтому право – это не правила, а решения [1, с. 128]. Правила же лишь призваны облегчить судьям объяснение собственных выводов. Однако, сами правила необязательно делают мир проще, они, напротив, часто затеняют истинное положение вещей [1, с. 103].
Для того, чтобы добиться полного единообразия в применении закона, нужно достичь полного единообразия в личностях судей, а это невозможно [1, с. 133]. Больше того, мотивы принимаемых решений зачастую иррациональны, эмоционально детерминированы [1, с. 142].
С этой точки зрения на должность судьи полезно назначать людей, способных к саморефлексии [1, с. 161], получающих удовольствие от поиска решений [1, с. 166], осознающих иллюзорность любых правил поведения [1, с. 167]. Это не значит, что такие правила не ценны; нужно просто различать идеалы и иллюзии [1, с. 168].
Также нельзя не признать, что работа судьи при таком понимании права больше сродни искусству, а потому судьям в чем-то нужны качества, присущие поэтам [1, с. 169]. Особенно условность любого правоприменения наглядно видна при рассмотрении дел с участием присяжных заседателей. Решение уголовных дел судом присяжных представляет собой абсолютно допустимое вторжение обывательского мироощущения в сухой мир текстов законов; это своеобразная прививка гуманизма; в сущности, жюри присяжных решает, насколько обвиняемый заслуживает снисхождения [1, с. 178].
В завершении своей работы Дж. Фрэнк все же признает, что право наиболее совершенно тогда, когда образует разумное сочетание относительно стабильных правил поведения и одновременной вариативности их применения. Постоянное восстание против любых правил – тоже проявление инфантилизма, поскольку образует беспрекословное следование правилам, но со знаком «минус» [1, с. 250, 251]. Современное мышление, как указывает автор – это мышление, свободное от детских предрассудков, это зрелое мышление [1, с. 252].
Проанализировав труды авторов, чьи работы могут пролить свет на объяснение сущности права с точки зрения психоанализа, хотел бы перейти к следующему пункту.
Изложение собственной концепции
Начну с частичного дезавуирования критики в адрес Л.И. Петражицкого со стороны А.В. Полякова. С одной стороны, автор психологической теории права, действительно, зашел слишком далеко в утверждении индивидуально-психологического характера права, признавая возможность сделки с дьяволом, существования бандитского права и т.д.
С другой стороны, как мне кажется, Л.И. Петражицкий не имел в виду полного отрыва права от социальной реальности. Вспомним, что ключевым психическим механизмом в действии права в его понимании является механизм проекции на иных лиц принадлежащих им прав и обязанностей. По всей видимости, автор имел в виду то, что большинство людей не имеет существенных психических отклонений и транслирует на иных лиц адекватные представления об их правах и обязанностях. Ввиду этого нельзя считать, что право в понимании указанного автора полностью лишено интерсубъективности.
Не могу согласиться с А.В. Поляковым и в том, что психологическое всегда индивидуально, а потому хаотично, в противовес всеобщему, трансцендентному, которое всегда постоянно. Если и полагать вслед за Г.В.Ф. Гегелем, что, например, в основе исторического процесса лежит развитие всеобщей идеи, то нельзя не признать, что сама эта идея не развивается линейно, она не лишена спонтанности и противоречивости. Немецкий философ писал о законах диалектики, таких как: отрицание отрицания, исключение третьего и взаимный переход количества в качество [3, с. 31, 87, 119, 145, 205, 214, 219, 276-288; 4, с.55, 185].
Очевидно, что лежащая в основе всего общая идея также подчиняется этим законам. И в этом смысле войны, революции, эпидемии и иные социальные потрясения, очередной виток которых мы наблюдаем сейчас – это тоже часть мировой истории. Более того, они суть способы борьбы со старым, отжившим, расчищающие путь для нового развития.
Поэтому я вполне убежден, что всеобщее, трансцендентное не лишено спонтанности, нелинейности. Именно поэтому действия больших масс людей, целых сообществ подвержено скачкам, колебаниям. Исторический процесс – это тоже поле борьбы разных влечений: череда преобладания созидания или разрушения.
В своих более поздних работах З. Фрейд указывал на два основополагающих влечения, движущих человеком: влечение к жизни и влечение к смерти; по-другому – любовное и агрессивное влечения [12, с. 152-161]. Большие массы людей, целые общества, я убежден, тоже движимы этими двумя влечениями, их противоборством и столкновением. И право представляет собой продукт этой борьбы, в промежутках которой оно играет свою стабилизирующую для общества роль.
В праве, безусловно, есть место сублимированному любовному влечению: оно лежит в основе возникновения правоотношений: гражданско-правовых, семейно-правовых и т.д. Но, конечно, право, как ассоциирующееся у нас с принуждением – это прежде всего хорошо контролируемое выражение агрессивных устремлений: право четко устанавливает за что и каким способом принуждать: путем взыскания убытков, признания сделки недействительной и т.п.
Можно утверждать, что право нейтрализует социальную агрессию, ставит ее под контроль, направляет в нужное русло. Больше того, это отличный механизм подчинения зла добру. Наказывая нарушителя норм права, общество в лице своих социальных институтов, безусловно делает зло конкретному нарушителю (например, лишая свободы преступника). Но тем самым делается добро для всего остального общества. Больше того, наказание ему назначается от имени всех.
Немного вернувшись к тезису о непротивопоставлении психического и трансцендентного, я хотел бы подчеркнуть, что представление о наличии некой коллективной психики – это важный мостик между психологическим и трансцендентным. О психических качествах социальных общностей писал З. Фрейд в вышеприведенной работе; о коллективном бессознательном писал К.Г. Юнг. В последнем случае коллективность бессознательного понималась автором как наличие общих архетипов в сознании совершенно разных людей [15, с. 55-62].
Отмечу, что мне ближе идеалистическое представление о сознании. В моем понимании оно не является продуктом деятельности головного мозга [см. 11], скорее, напротив, сознание использует его для достижения своих целей. Оно представляет собой часть трансцендентного с теми оговорками о спонтанности последнего, о которой я писал выше.
Далее необходимо ввести такой термин, как синкретизм сознания, означающий, что в его умозрительной структуре есть как та часть, которая образует индивидуальную психику, а есть та часть, которая отвечает за сознание индивида как части общества. И именно совокупность индивидуальных сознаний, содержащих в себе коллективный элемент, и образует единую коллективную психику.
Стремясь найти эмпирическое подтверждение существованию коллективного сознания (и правосознания как его части), отметил бы следующее. Современное общество, как и исторически существовавшие общества, безусловно, характеризуется многообразием форм девиантного поведения. Но тем не менее, эти общества существуют, развиваются, созидают и т.п. Точно так же сейчас, выходя из дома, можно быть практически уверенным в том, что вас тут же не убьют, не обворуют и т.д.
Существуют относительно единые общества, объединенные под эгидой национальных государств. И это подтверждает то, что, в общем и целом большие массы людей разделяют некие основополагающие нормы. Выше я не зря акцентировал внимание на тех работах по психоанализу, в которых подчеркивалось наличие некой массовой психологии, коллективной психики. Подобная мысль позволяет перенести на коллективные образования некоторые тезисы, сформулированные применительно к сознанию индивидуальному. Для целей написания этой статьи меня прежде всего интересуют те мысли, которые были сформулированы применительно к такой части психики как «Супер Эго» (или «Сверх Я»).
Как известно, генезис тех обязанностей и запретов, которые налагает «Супер Эго» – это родительские требования к ребенку. Но как подчеркивается в литературе, по мере взросления индивида усвоенные в детстве нормы и правила постепенно интроецируются и отрываются от своего первоначального источника [6, c. 345]. Безусловно, что такой ход событий является благоприятным и приводит к формированию зрелой психики взрослого человека. При патологическом же формировании психики, обусловленном задержками в развитии, человек до конца не интроецирует родительские нормы и правила, возможно, ввиду сопротивления этому, и до конца жизни остается зависимым от внешних авторитетов, становится патологически слабым и подчиняемым.
То же самое актуально и для человеческого общества. В зрелом социуме, как мне видится, право должно стать достаточно стабильным социальным регулятором, относительно независимым от тех, кто принимает соответствующие нормы. Конечно, эти нормы имеют своих первоначальных авторов, например, единоличного правителя или депутата парламента. Дальше они должны жить собственной жизнью и стать относительно автономными от своего первоначального источника.
Однако, для этого необходима кропотливая работа по последовательному отстаиванию населением своих прав, в том числе в отношении государства. В этом контексте я хотел бы сослаться на работу известного немецкого правоведа Р. Иеринга «Борьба за право», в которой автор утверждает, что борьба за собственные права – это не только обязанность конкретного индивида перед самим собой, но и его долг перед обществом [5, с. 24].
Например, должен ли крестьянин возбуждать судебный спор из-за того, что сосед отпахал у него несколько футов земли или набросал камней на его поле? «Да, должен!» – отвечает, Р. Иеринг. Несмотря на незначительность нарушения права в данном случае потерпевший должен инициировать спор для защиты своей личности, своего правового чувства. Таким же образом, по убеждению автора, и целый народ должен вступить в войну, если соседнее государство займет квадратную милю его территории, ведь если можно безнаказанно отнять милю, то можно отнять и все остальное [5, с. 23].
Определенная диалектика состоит в том, что право, традиционно ассоциирующееся с порядком и спокойствием, является результатом многолетней борьбы населения за свои права [5, с. 11-14]. Другими словами, высокий уровень защищенности прав и свобод человека и гражданина в том или ином обществе свидетельствует о том, что предыдущие поколения достаточно активно занимались отстаиванием свои прав, в том числе в судах, на массовых мероприятиях и т.д.
И в этом тоже есть своя диалектика: зрелое Супер-Эго нации как коллективного образования формируется в результате борьбы на свое Эго, то есть за свои права, за свое личное пространство каждого члена общества в отдельности. Как я уже указал выше, зрелое Супер-Эго становится независимым от того лица, под чьим влиянием оно изначально сформировалось. Человек становится психически зрелым и не нуждается во внешнем авторитете. Перенося этот вывод на общество в целом, следует сказать, что общество, имеющее развитую правовую систему, высокий уровень правовой культуры становится более стабильным и менее зависимым от персонального состава органов управления. Напротив, общества со слабым уровнем развития права более зависимы от того, кто конкретно у власти. И хорошо, если это честный и добросовестный правитель, который четко представляет себе, куда ведет страну. А если нет?!
Конкретно в истории России часто бывали периоды, когда после десятилетий деспотичного правления в стране наступала смута. Самый яркий пример – Смутное время начала XVII века после правления Ивана Грозного. Чуть менее явные примеры – эпоха «дворцовых переворотов» после правления Петра I и 90-е годы XX века как отдаленное последствие сталинской эпохи.
Почему это происходит? Потому что нет зрелого Супер-Эго в виде стабильной правовой системы. Супер-Эго – это личность правителя. Нет сильного правителя – наступает хаос.
Есть и еще одна грань проблемы. Общество, не имеющее крепкого правового фундамента, не имеющее зрелого Супер-Эго, порой «боится» отпустить на покой конкретного правителя, даже когда он становится все менее способным управлять государством.
Я уверен, что в своей практике многие психоаналитики сталкивались с ситуацией, когда две личности с пограничной личностной организацией ради сохранения «хорошести» друг друга, устраивают вокруг выжженное поле, круша вокруг все социальные связи. Не происходит ли так же с обществом и правителем, которого оно боится отпустить? Вопрос, безусловно, риторический.
Есть и еще одна мысль, производная от представления о праве как о коллективном Супер-Эго. В последнее время в нашей правовой действительности налицо тенденция по разрастанию законодательного материала, по бесконечной конкретизации норм, росту их объема. Некоторые статьи законов насчитывают уже по 20-30 пунктов и более, занимают по несколько страниц печатного текста (например, статья 93 Федерального закона от 05.04.2013 № 44-ФЗ «О контрактной системе в сфере закупок товаров, работ, услуг для обеспечения государственных и муниципальных нужд» насчитывает 60 пунктов). При этом само качество законодательного материала оставляет желать лучшего. Для того, чтобы обозначить это явление, Р.С. Бевзенко использовал ироничный термин «законорея» [2].
В основе такого явления лежит распространенное заблуждение: закон работает тем эффективнее, чем детальнее он регламентирует общественную жизнь, чем больше он направлен на «закручивание гаек», на ликвидацию любой вариативности поведения и т.д. Если погрузиться еще глубже, то за этим стоит то, что описал Дж. Фрэнк: инфантильное желание жить в искусственном «родительском» мире, где все ясно и понятно, где не приходится сталкиваться с неопределенностью, принимать самостоятельные решения и т.д.
Однако к законам применим тот же тезис, что и к Супер-Эго отдельного человека: соответствующая система норм работает лишь тогда, когда соблюдать ее достаточно просто и это не сопряжено со слишком большой фрустрацией. Безусловно, что у каждого человека есть некоторое стремление следовать правилам, поскольку их соблюдение ассоциируется с получением похвалы от родителей в детстве. Но это лишь до некоторого предела. Если правила слишком жесткие, архаичные, то неизбежно появляются те сферы жизни, где их можно не соблюдать. Несоблюдение нормы становится более выгодным, чем следование ей. Но тогда это не правило, если его можно иногда не соблюдать. Смысл правила в его всеобщности, тотальности (оговоримся, что правило может устанавливать исключения из себя самого).
Архаичность правила и желание его где-то не соблюдать приводит к расщеплению психики: человек при соблюдении правила как бы поворачивается к миру одной частью своего Я («хорошей»), но быстро устает, и на сцену выходит хаотичная часть «Я» [7, c. 25]. Подобное расщепление может иметь место и на уровне целого общества, когда легальный (то есть признаваемый государством) правопорядок слишком жесткий и потому непривлекательный. В таком случае возникает некий альтернативный, теневой порядок отношений. Но когда противоречия между двумя порядками становятся критическими, может случиться распад общества и государства.
Именно это произошло к нашей стране в начале 1990-х годов. Этому предшествовал резкий рост теневого сектора экономики в 1980-е годы, обусловленный неудовлетворенностью социалистической системой хозяйствования, подавлявшей частную инициативу. Нормы, запрещающие предпринимательскую деятельность, как слишком архаичные не устраивали все большую часть общества, стал возникать альтернативный порядок отношений. И вот в начале 90-х годов первоначально начались крайне резкие рыночные реформы, более известные как «шоковая терапия», ввергшие общество в пучину хаоса и анархии. Российское общество повернулось к миру другой стороной своей психики, где бурлили нешуточные страсти, включая самые низменные. В связи с этим к середине 2000-х годов имелся устойчивый запрос в новом «закручивании гаек».
Вот так, даже на небольшом историческом отрезке видно, как «шатает» общество, не обладающее зрелым Супер-Эго в виде права. Мои мысли оказались созвучны тому, о чем писал упомянутый выше Р. Иеринг. Он указывал, что здоровое правовое чувство – основа государства. И в этом смысле любой деспотизм начинает с того, что попирает частное право (служащее интересам отдельных лиц в противоположность праву публичному). Однако люди, разучившиеся отстаивать самих себя, едва ли смогут сделать это в отношении своего государства. Р. Иеринг приводит пример из истории Германии, когда находясь под властью крепостного права и абсолютизма, она потеряла Лотарингию и Эльзас [4, с. 57-58].
Надеюсь, что наше общество все же достигнет некоего равновесия между стремлением к порядку и хаотичностью страстей. Последние, безусловно, тоже нужны на социальном уровне, поскольку развитие зачастую происходит именно благодаря менее организованной, но оттого более спонтанной части общества. Транспонируя мои рассуждения на область права, хотел бы выразить надежду на то, что будет найден разумный компромисс между статичными и стабильными нормами закона, гарантирующими порядок и спокойствие, и более спонтанной и непредсказуемой судебной практикой, которая неизбежно берет на себя правотворческую функцию.
В последнем случае нужно быть готовым признать тяжелую правду: мы узнаем, какая норма права подлежала применению к нашей ситуации, только тогда, когда суд вынесет решение. Хотя, конечно, по моим личным наблюдениям, взгляд на право со стороны не-юристов обычно состоит в том, что закон должен быть чем-то точным, однозначным, раз и навсегда установленным и не допускающим какой-либо вариативности.
Принятие этой спонтанной части права – элемент психической зрелости, в том числе целого общества. Такие размышления мне навеяло представление о праве как о коллективном Супер-Эго общества. Надеюсь, что они покажутся читателю интересными и будут способствовать лучшему пониманию сущности права.
Библиографический список:
- J. Frank. Law and the Modern Mind. 1949: Stevens & Sons Limited, – London. – 368 p.
- Бевзенко Р.С. Законорея или Почему у нас такие плохие законы // И почему они в ближайшем будущем вряд ли станут лучше // Интернет-портал «Закон.Ру» / zakon.ru (дата обращения: 02.11.2022).
- Гегель Г.В. Наука логики: в 3 кн. Объективная логика. Кн. 1: Учение о бытии. – М.: Академический проект, 2021. – 347 с.
- Гегель Г.В. Наука логики: в 3 кн. Объективная логика. Кн. 2: Учение о сущности. – М.: Академический проект, 2021. – 188 с.
- Иеринг Р. Борьба за право. – М.: Издание К.Т. Солдатенкова, 1874. – 80 с.
- Кернберг О.Ф. Тяжелые личностные расстройства: Стратегии психотерапии М.: Независимая фирма «Класс», 2000. – 464 с.
- Мак-Вильямс Н. Психоаналитическая диагностика: Понимание структуры личности в клиническом процессе. – М.: Независимая фирма «Класс», 2001. – 480 с.
- Петражицкий Л.И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности. – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. – 800 с.
- Поляков А.В. Общая теория права: Проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода: Курс лекций. – СПб.: Издательский дом С.-Петерб. гос. ун-та, 2004. – 864 с.
- Поляков А.В. Петербургская школа философии права и задачи современного правоведения // В кн.: Петербургская школа философии права: К 150-летию со дня рождения Льва Петражицкого / под общ. ред. А.В. Полякова, Е.В. Тимошиной. – СПб., Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2018. – С. 7-25.
- Решетников М.М. О нематериальной природе психики \ Видеолекция \\ Видеохостинг YouTube \ https://www.youtube.com/watch?v=1SVBFpxYMzw (дата обращения 07.11.2022).
- Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. В кн.: «Я и Оно (сборник)» – «Эксмо», 1905, 1920, 1923 (доступ с сайта litres.ru).
- Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого Я [пер. с нем. Я. Коган]. – М.: Издательство «Э», 2016. – 96 с.
- Фрейд З. Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии. «OMIKO», 1913. – 220 с.
- Юнг К.Г. Архетипы и коллективное бессознательное. – М.: Издательство АСТ, 2020. – 496 с.
доцент кафедры финансового права НИУ «ВШЭ» (Санкт-Петербург), кандидат юридических наук