В своей работе “Травмы и удовольствия фетального периода” мы выдвинули гипотезу, в соответствии с которой фетальный период имеет непосредственное отношение к последующим жизненным проявлениям, особенно к психологическим проблемам, которые проявляются у человека спустя много лет.
Особое место среди этих феноменов занимает синдромокомплекс, основное место в котором занимает такое явление, как недоверие к жизни. Мы считаем, что при сочетании с ним иных проявлений, может сформироваться психический феномен, который позже может быть диагностирован как паранойя.
Не пытаясь здесь повторять то, что уже было изложено в выше указанной работе, кратко напомним читателю о том, что мы считаем главным в генезе формирования позиции недоверия к миру.
Плод, погруженный в свои “мысли”, испытывает удовольствие от своего состояния. Внезапно это его состояние прерывается и его заменяет прямо противоположное, состояние, которое мы называем неудовольствием. Он, находясь в закрытой системе, не может ничего изменить и вынужден это просто пережить.
Спрашивается, какие чувства в этот момент он должен ощущать? Мы считаем, что страх, но не невротический, а имеющий для своего появления веские основания.
Легко предположить, что появление одного чувства рядом с другим образует новый конгломерат ощущений, который откладывается в глубинах психического аппарата плода в качестве опыта. И чем больше неудовольствия, тем больше места они занимают в воспоминаниях пациента. А поскольку эти воспоминания являются фетальными, они никак не могут пробиться в сознание, т.е. являются бессознательными. Можно даже сказать, что они оседают в верхних слоях бессознательного, подсознании. Они тем более не могут осесть в глубинах бессознательного, если в последующий период жизни подтверждаются жизненным опытом.
Но поскольку состояние неудовольствия не может длиться вечно, оно исчезает вслед за травмирующим фактором, или в результате длительного его существования, плод к нему привыкает и «посредством переработки представлений, окрашенных в тона неудовольствия», превращает в состояние удовольствия (Абрахам К. Подходы к психоаналитическому исследованию и лечению маниакально-депрессивного расстройства и родственных ему состояний). Сам собой напрашивается вывод о том, что существуют два пути утилизации неудовольствия и две возможности реагирования на него.
Если мы мысленно проследим второй путь, то увидим, что он приводит нас к проблеме мазохизма, который уже имеет свое понимание в теории психоанализа. Только в данном случае он не имеет никакого отношения к запрету на сексуальное удовлетворение, поскольку плод не может переживать именно это чувство, даже с учетом “знаний”, полученных от матери.
Теперь остановим свое внимание на первом пути.
Исчезновение неудовольствия снова заменяется удовольствием, и оно длится до тех пор, пока не вернется состояние неудовольствия. По каким-то причинам факторы, приводящие к рождению чувства неудовольствия снова исчезают и уступают место удовольствию – возникает определенная цикличность. Эта цикличность порождает два феномена. С одной стороны, ожидания прихода неудовольствия и связанного с ним ощущения страха, с другой, ожидание возврата удовольствия.
Поскольку плод ничего не может поменять в этой ситуации, то он “соглашается” с этим состоянием, загружается им, если использовать формулировки З. Фрейда, запоминает его и использует в дальнейшем для отстаивания и оправдания своих жизненных позиций. Возврат неудовольствия порождает у него “понимание” своей ненужности, а возврат удовольствия – своей необходимости. Его блаженство расколото состоянием до и состоянием после… Основание любить свой и чужой мир у него нет, он начинает испытывать чувство недоверия и к себе, и к миру. Наверное, мы не ошибемся, если предположим, что в этот момент плод испытывает состояние, которое у человека мы называем депрессией. А поскольку «любое невротическое депрессивное состояние, равно как и родственные ему состояния, всегда содержит тенденцию отказа от жизни», мы не должны удивляться тому, что плод прекращает свое существование. Если же попытка самоубийства плода не достигает своей цели, то и рождается он с соответствующим клиническим багажом, основу которого составляет недоверие и враждебное отношение к окружающему миру.
В качестве примера приведем следующий пример из практики.
Несколько лет назад к нам обратился молодой человек 25 лет. Его поведение не было асоциальным; он не страдал манией преследования и величия; у него отсутствовали странности, натянутость, неестественность в манере поведения и общения с окружающими; говоря о своем состоянии, он был адекватен в проявлении своих эмоций. Он обратил на себя внимание тем, что в своем разговоре давал понять, что в его отношениях с родственниками он чувствовал себя ущемленным и у него отсутствовал интерес к их бизнесу, где он работал. Поэтому он постоянно находился в угнетенном состоянии, которое можно было назвать плохим настроением.
Выяснить причины возникновения этого состояния оказалось невозможным, поскольку оказалось невозможным идентифицировать сами жалобы; они носили общий характер, и он никак не мог зацепить и разглядеть их. Тема родственников оказалась более податливой. Удалось выяснить, что его родственники имеют свой бизнес и всячески потенцируют его к участию в нем, не лишая его при этом возможности, начать свой собственный. Но какая то, непонятная молодому человеку вязкость, под которой мы подразумеваем бессознательные воспоминания, не позволяла ему начать свое дело. Он никак не мог накопить для этого определенное количество жизненной энергии. Накопленной энергии хватало только для нового выращивания тех же самых симптомов и претензий, реанимации мысли все бросить и начать свое дело. Подобное состояние нарастало, пока не вынуждало его вновь обратиться за помощью.
Новый цикл работы ничем не отличался от предыдущих, также предъявлялись жалобы, которые не влекли за собой ассоциаций, вместо этого он снова и снова повторялся: жалуясь на неудовлетворительные отношения со своими родственниками в их бизнесе. Походив два, три раза на прием, размазав свое неудовольствие внутри своего «Я», он исчезал до тех пор, пока разрушительная энергия не переставала быть терпимой, что вынуждало его, доведя родственные отношения и дела до крайности, снова явиться на прием. В себе он никаких проблем не видел – во всем были виноваты родственники. Его попытки уйти из бизнеса родственников и начать свой, заканчивались тем, что он так из него и не ушел, хотя на стороне имел и свой приработок.
Свое состояние он понимал, как депрессивное, но о суицидальных попытках никогда не думал.
В процессе работы его внимание обращалось на цикличность, возникновения симптомов, о которых можно было судить по периодичности его обращений. До его сознания доводилось, что его состояние свидетельствует о неосознаваемом недоверии к жизни, что скорее всего связано с опытом фетального периода. Предлагалось поговорить с матерью на тему его родов и о периоде вынашивания. Всякий раз на эти вопросы он отвечал, что все у него было хорошо, пояснял, что он неоднократно говорил с матерью, слова которой он до нас и доводил. Нам ничего не оставалось, как путем рациональных размышлений разъяснять ему, что его симптомы указывают на недоверие к миру, которое могло возникнуть только в период его внутриутробного пребывания и последующей травмы рождения. Разъясняли, ссылаясь на отношение к нему его родственников и цикличность появления его симптомов, что в этой жизни есть люди, которым он важен, которые им дорожат и которые его любят. Формально соглашаясь, он бессознательно настаивал на своем и предъявлял претензии к своим родственникам и своей жизни. Так мы по кругу и ходили. Периодически состояние его то улучшалось, то возвращалось в стадию недовольства.
В промежутках между посещениями он женился и у него родился ребенок. За что мы не упустили возможность уцепиться и снова дать ему понять, что в этом мире есть ещё кто то, кому он важен, кто его любит и кому он необходим для защиты, кто нуждается в его любви и нежности. Согласившись с нашими доводами, он ушел.
В очередной его приход по поводу прежних жалоб мы снова обратились к нему с интерпретацией, что его состояние связано с периодом его внутриутробной жизни и родов. Он снова стоял на своем, но мы понимали, что больше с матерью насчет своего вынашивания и родов он не говорил, а тему считал закрытой. Интуитивно понимая, что пришло время для главного аргумента и интерпретации, мы попросили его рассказать сказку о варежке, либо о теремке, что одно и тоже по заложенному в них смыслу и истолковать смысл этих сказок. Не подозревая подвоха, он согласился, что в принципе они идентичны, но глубинный их смысл объяснить не смог. Мы обратили его внимание на то, что в этих сказках речь идет от имени плода и рассказывает она о его внутриутробной жизни; о том, как хорошо ему было в этом теремке (варежке) одному, пока кто-то не решил туда заглянуть. Он согласился с интерпретацией того, что увеличивающийся размер животных, не столько говорит о череде и размерах самих животных, сколько о том неудовольствии, которое накапливалось и росло у плода, в связи с периодическим посещением его убежища (домика, теремка, варежки) непонятным существом и чувстве страха, что эти посещения приведут к разрушению его убежища, что в конце концов и произошло. Мы обратили его внимание и на тот факт, что в определенном смысле ситуация, которую переживал плод так или иначе идентична тем переживаниям, которые характеризуют и его состояние. Наши интерпретации его заинтересовали и были приняты. Стало понятно, что пациента эта история задела и у него началась глубинная психологическая работа. Не желая забалтывать удовлетворивший нас результат, мы оставили молодого человека один на один со своими размышлениями.
Вечером того же дня он позвонил по телефону. Судя по времени звонка и его эмоциональному подъему, было понятно, что разговор для него очень важен и не терпит ожидания.
Разговор был коротким и практически состоял из его истории о том, что он поговорил со своими старшими родственниками, которые рассказали ему о том, что родился он в плохом состоянии, с обвитием шеи пуповиной.
На этом наша терапия и закончилась.
О том, что в своей работе мы достигли ядра травмы, может служить улучшение (с его слов) состояние пациента и его длительное (многолетнее) отсутствие.
В качестве правильности своих интерпретаций этого случая, сошлемся, на сновидение пациента К. Абрахама, который вспоминал: “Я стою перед домом моих родителей, в местечке, где я родился. И вот по улице поднимается вверх вереница повозок. На улице совершенно тихо и нет людей. Каждая из повозок состоит из двух упряжек. Рядом с лошадью идет извозчик, ударяя ее кнутом. Повозка имеет высокие стенки, так что нельзя рассмотреть ее содержимое; она имеет в себе что-то таинственное. Но под дном повозки висит прикованный мужчина, который цепляется за веревку. Веревка намотана вокруг шеи, и только через большие промежутки времени он мог с трудом немного глотнуть воздуха. Взгляд человека, который не мог ни жить, ни умереть, очень потряс меня. Затем я увидел с ужасом, что за этой первой повозкой следуют еще две, которые представляют ту же самую ужасную сцену”. Далее в своей работе “Характер и развитие” К. Абрахам писал: “В сновидении пациент (по собственным показаниям) хотел заявить протест против ударов лошади, так и против ужасного обращения с прикованным человеком, но чувствовал себя очень испуганным. Его сочувствие выдавало идентификацию собственной персоны с несчастным”.
В этом сновидении мы увидели родные пациенту места – связь с семьей; повозка, высокие стенки, таинственность, невозможность рассмотреть содержимое повозки – детское место, беременная матка; извозчик, стегающий лошадь – отец, влияющий на поведение матери и плода; невозможность увидеть содержимое повозки – забытые воспоминания; прикованный ко дну мужчина – плод, сновидец; веревка вокруг шеи – пуповина; ни мертвый, ни живой мужчина – плод; еще две такие же повозки – повторяющиеся эпизоды; невозможность вздохнуть – скованность движений головы. “Как-то пациент высказался, возвращаясь к подвешенному: “Его голова была закреплена недалеко от пуповины””.
Эти примеры интересны тем, что подводят нас к той же самой точке начала травм. Только у Абрахама она находится в детстве, а у нас в фетальном периоде. Наш пациент, если бы он читал Абрахама и, описанный им случай, мог бы сказать словами его пациента: “Уже ребенком я всегда о чем-то печалился”.
Таким образом, тем более с учетом этого случая, мы должны согласиться с тем, что формы поведения, выработанные во время фетального существования, переходят в детство и далее в жизнь. Если мы вспомним, что развитие идет по спирали, что за одним периодом развития идет другой, что перед каждым периодом существовал предыдущий, все подозрения о похожести травм и удовольствий фетального периода с травмами и удовольствиями, которые мы имеем в реальной жизни, найдут свои подтверждения.
Поскольку все травмы и удовольствия, с которыми мы сталкиваемся сейчас, нами уже переживались и хорошо нам знакомы, нам есть смысл без каких-либо предубеждений взглянуть на свое прошлое и настоящее, согласиться с тем, что когда-то мы это уже переживали; что, к примеру, навязчивые действия, в основу которых легла борьба между ненавистью и любовью, садизмом и мазохизмом, эксгибиционизмом и вуайеризмом, маниакальностью и депрессивностью, другими позитивами и негативами нашей жизни, все они являются врожденными формами поведения и дарованы каждому его собственным фетальным периодом развития.
Нам не было бы никакого смысла искать аналогии настоящего в прошлом, если бы они не являлись колеей для будущего. Плод, переживший вместе со своей матерью все формы деспотии «Отца», сам будет, когда придет для этого время, таким же деспотичным и жестоким. Плод, переживавший вместе с матерью состояние алкогольное опьянение и абстиненции, после рождения будет искать возможность вновь пережить это состояние, либо демонстрировать поведение пьяного или абстинентного человека.
