*Расшифровка сносок вынесена в конец документа.

Раз уж мы являемся приверженцами точки зрения, что бред представляет собой возврат к фетальным воспоминаниям, то обойтись без привлечения к этому разговору знаний и наблюдений о фетальной жизни человека, мы не можем. Напротив, без их привлечения все наши размышления о бреде, станут ничем иным, как самим предметом размышления и обсуждения, чего хотелось бы избежать.

Сцены, на которых мы строим свои умозаключения, давно ушли из нашей памяти и воспроизводятся теперь чаще всего не как воспоминания, а как фантазии, или, что хуже, в форме бредовых утверждений, а поэтому, как отмечал З. Фрейд, “их приходится с трудом и постепенно угадывать – конструировать – из целого ряда намеков”[1] и выстраивать, а вернее сказать, восстанавливать из них новую, давно забытую психическую конструкцию фетальных представлений о жизни. Сделать это с помощью здорового человека не так трудно, поскольку он сам помогает интерпретировать свои видения. Но если мы пытаемся понять бредовые картинки, надеяться на помощь душевнобольного не приходится; и тогда нам должна помочь уже накопленная база, своего рода толковый словарь бреда, составленный при работе с другими пациентами. Поскольку эти видения не берут свои корни из мифов и сказок, а являются индивидуальным опытом каждого конкретного человека, к тому же сами являются инструментом формирования и мифов и сказок; являются объективно существующими психическими феноменами, мы вправе рассчитывать на помощь этого толкового словаря. В этой связи настоящая работа направлена на пополнение сознательных смыслов бредовых умозаключений.

Время от времени мы смотрим альбом с фотографиями и возвращаемся в своей памяти к отраженным на них событиям. Оживают не только изображения, но и звуки, запахи, прикосновения и, даже, аффекты. Все это свойство памяти – держать воспоминания. Но у нее есть еще одно свойство – откладывать эти воспоминания в глубинах психического аппарата (забывать).

С момента зачатия и до самой смерти мы получаем от окружающего нас мира ту или иную информацию. Эта информация влияет на наше поведение, которое переходит в опыт, который в свою очередь, в форме зашифрованных (утрамбованных, сгущенных) воспоминаний откладывается в точках фиксации. Мы вырастаем из детства, через отрочество и подростковый возраст проходим во взрослую жизнь и вместе с нами проходят этот путь воспоминания.

По каким-то непонятным для нас причинам те или иные воспоминания оживают и начинают формировать наше поведение. Поскольку в памяти находятся все наши воспоминания, у нас нет никаких уважительных причин, чтобы исключать из нее любое воспоминание, даже, если эти воспоминания относятся к самым ранним периодам нашей жизни и выглядят как бред. Конечно, некоторые воспоминания, а именно воспоминания, которые мы относим к фетальным и воспоминания раннего детства, от времени становятся более “тяжелыми” и им не хватает энергии оживиться, и пройти в сознание. Но существуют и такие моменты, когда эти воспоминания доходят до нашего сознания. И чем более они “тяжелы”, тем меньше ассоциативных связей о прошлом они за собой тянут, тем больше энергии нужно будет потратить на их дешифровку.

И, если мы задерживаемся в “новой – старой” форме поведения, находимся в плену этих воспоминаний – это состояние называется регрессией. Воспоминания, всплывшие в памяти в момент регрессии можно разделить на две группы. Одну составляют воспоминания, которые были заложены в память в период сознательной жизни: они логичны, объяснимы и не зашифрованы. Другие, непонятны, нелогичны, не имеют ассоциативных связей и представляют собой субпродукт воспоминаний. Эти воспоминания предстают перед сознанием постороннего (психиатра, психолога) в виде фантазий и бреда.  

В контексте данного изложения нас интересует только последняя группа воспоминаний, поскольку они интерпретируются нами как фетальные воспоминания. Однако, занимаясь этой группе воспоминаний, мы должны помнить, что им предшествуют воспоминания раннего детства, т.е. они должны характеризоваться регрессией до младенческого возраста. Важно помнить еще и о том, что раз энергия либидо двинулась назад, этим дело (младенческим) уровнем регрессия может не удовлетвориться – она обрушится до фетального периода.

Но не все так плохо.  Если либидо имеет хоть какой-то шанс вернуться к объектам реальности, она это будет делать также через период младенчества. В качестве примеров мы приведем случаи Рене и Шребера.

Поскольку мы говорим о фетальных воспоминаниях, мы должны (если не обязаны), показать, что всяким фетальным воспоминаниям предшествует регрессия к периоду младенчества. К примеру, если человек, давно прошедший детский период, вдруг возвращается к форме поведения ребенка, мы должны сделать заключение, что либидо этого человека тронулось в обратный путь. Возьмем, к примеру, случай 17 – 18 летней девочки[2] (Рене), описанной Маргерит Сешей[3], которая эту регрессию и зафиксировала. Она вдруг стала играть в куклы как маленькая девочка. При этом, как следует из данного случая: “Рене никогда не любила кукол”, и была “очень разочарована” данным подарком. Что представляли игры Рене в куклы? Она относилась к кукле так, как будто она являлась живой: “чувствовала легкое беспокойство и вину, что оставила куклу неукрытой”; “придвигала коляску к открытому окну и долго размышляла, как наилучшим образом расположить ее так, чтобы лучи солнца не попадали на голову Рикетт”; “тратила много времени на то, чтобы уложить куклу в постель”; “проводила целые часы в поисках самого удобного положения для куклы, чтобы ей было тепло, но при этом она не потела, чтобы у нее была возможность дышать прохладным воздухом и при этом не заболеть”; “часто заносила коляску на кухню, чтобы Рикетт не чувствовала себя одинокой”; если “к вечеру забывала укрыть ее потеплее, то бросала все дела и бежала к ней, ощупывала ее, растирала, чтобы она согрелась”. При этом Рене и сама понимала, что кукла не является живой. Ради справедливости отметим, что это поведение Рене, говорит о ее регрессии до уровня ребенка, не более. Хотя и здесь мы можем увидеть намеки на более глубокую регрессию, которая только намечалась. Разворачивая картину этих намеков, мы укажем на то, что своим “материнским” поведением она показывала, чего именно она была лишена в детстве или чего она хочет.

Однако, если бы все дело было в проблемах детства, Рене не стала бы регрессировать на предыдущую стадию развития. А поскольку она регрессировала до “зеленых вод”, то закрывать глаза на оживление ее фетальных воспоминаний мы не можем. Нужно отдать должное Маргерит Сешей за то, что она не пропустила этой регрессии, проработала ее, в том числе и с помощью положительных прикосновений, и вытащила девочку из рук болезни.

Другой случай, указывающий нам на регрессию, описан самим больным (Шребер). Не будем забывать и того, что работа Ф. Баймайера[4] так же явилась большим подспорьем в познании этого случая.

Ранее[5] мы уже утверждали, что иногда регрессия пациентов доходит фетального периода индивидуальной истории человека и именно оттуда идет поток, исковерканных цензурой до неузнаваемости и обретших форму бреда, воспоминаний. Не имея лучшего, нам не остается ничего иного, кроме как работать именно с этим материалом и именно из него формировать для себя картину видений больного. Возможно, что даже само предположение о существовании у каждого из нас фетальной памяти, покажется непостижимым допущением, мы все равно не можем закрывать глаза на то, что рядом с нами уже существуют люди, ведущие свой “репортаж” из этого положения. А, значит, нам нужно исходить из реальности фетальных видений, тем более, что во многом они схожи, что говорит об их общих корнях, но не о коллективном бессознательном. Со временем мы сможем обнаруживать следы фетальных переживаний и у абсолютно здоровых людей (при толковании сновидений это уже стало возможно), а пока мы находимся в начале этого пути и нам еще только предстоит свыкнуться с мыслью о роли этих воспоминаний в формировании бреда. И это будет сделать тем проще, чем яснее для себя мы оживим мир фетальных травм и удовольствий. Смеем надеяться, что, лишив бессознательное монополии на эти воспоминания, введя их в сознание, мы отберем у них энергию аффекта.

Размышляя о внутриутробном пребывании, можно было бы исходить из утверждений З. Фрейда[6], О. Ранка[7] и др. о том, что в матке тепло, темно и ничто не раздражает. Между тем из Мемуаров Шребера[8]^,[9], воспоминаний Рене[10], Василия Васильевича Степанова[11], бреда других душевнобольных, состояние которых мы расцениваем как форму регрессии к фетальному периоду, произведений искусства и др. следует нечто иное – внутриутробная жизнь плода богата не только положительными, но и негативными эмоциями, являющимися следствием борьбы за собственное существование. И если температурный комфорт, который отметили З. Фрейд и О. Ранк, возможно, никак не может быть изменен, то в отношении внутриутробной темноты и всевозможных раздражений возможны вариации. Конечно, плод не наблюдает за нашим миром, как мы наблюдаем жизнь из своего окна. Его способность наблюдать за миром мы, вообще бы, отнесли к сверхъестественным свойствам и чудесам. Как он это делает нам неизвестно, но по тому, что мы видим и слышим в реальности, он это делать умеет.

Эмбриологи утверждают[12], что к 18 неделе плод начинает фазно спать и двигаться; в 20-24 – органы слуха и зрения плода могут воспринимать соответствующие раздражения, вкусовые рецепторы приобретают чувствительность, а орган слуха способен воспринимать звуки из внешней среды, возникают рефлекторные мышечные движения; в 34-36 – плод может поворачиваться к свету – возникает способность к ориентации; на 8-м месяце внутриутробной жизни у плода регистрируются признаки активности мозга, сходные с активностью мозга доношенного плода. Иными словами, пусть и в своей последовательности, но органы и системы организма плода к моменту рождения или уже работают, или полностью готовы к работе. Соглашаясь с этим, нам невозможно себе представить, что психический аппарат плода развивается по каким-то иным законам, что плод, обладая способностью к рефлексии, осуществляет это не посредством своего психического аппарата, а посредством какого-то еще не открытого учеными механизма, который к тому же после родов бесследно исчезает. Проще согласиться с тем, что и взрослый и плод подчиняются одним законам психофизиологии, что основания повернуть голову, сменить положение своего тела, открыть или закрыть глаза, или рот, прислушаться – являются проявлением единого для наблюдаемых единиц психофизического процесса. Поэтому мы утверждаем, что плод наблюдает за окружающим миром и по-своему интерпретирует то, что происходит снаружи, а на полученную информацию реагирует.

Мы считаем, что даже самая абсурдная фантазия или бред целиком состоят из известного нам и существующего в реальности, или существовавшего в прошлом, психического материала, ставшего воспоминаниями. Другое дело, что изложение этих воспоминаний, бывает настолько запутанным, что сразу трудно понять, что к чему. Эти воспоминания трудны в понимании, потому что они деформированы работой цензуры. В этих воспоминаниях одни объекты имеют признаки и свойства другого, совершают действия, характерные для третьего, при этом напоминают четвертый[13]. При прорыве в сознание случайно происходит соединение части одного образа с частью другого, а в результате формируется некое мифическое существо, для которого характерны свойства всех этих образов. Тоже самое относится и к голосам, когда слова одного образа воспоминаний, приписываются другому. В силу того, что эти воспоминания (независимо от того, что в них предполагается определенный смысл) не имеют стройной логики и трудны для понимания, поскольку изложены на “основном языке”, в нашем мире и в нашем понимании они называются бредом.

При попытке посредством разделения этих воспоминаний, добраться до скрытого в них смысла, мы, не имея полного представления о картине, и какого-либо представления о личной истории каждого из них, можем ненароком разорвать, имеющиеся между ними природные и причинно-следственные связи и, напротив, оставить соединенными те, которые нужно было бы разделить. При этом существует очень высокая вероятность того, что в результате своих действий мы так и не сможем восстановить ту картину воспоминаний, которую нам мог бы поведать сам человек, будь он психически здоровым. У нас всегда получится нечто иное, возможно, где-то по-прежнему и не совсем непонятное, но уже доступное хоть для какого-то понимания. В качестве яркого примера того, что мы можем получить, являются картины Сальвадора Дали и особенно одна из них – (рис. 1). В его картинах образы, пусть и искусственно собранные, уже выделены из общей массы воспоминаний и хоть как-то напоминают символы, доступные нашему осознанию.

Мы не ограничиваем свои предположения о внутриутробном существовании теплом и темнотой. Кроме тепла и темноты плод должен получать и другие сигналы, в-первую очередь, нарциссического плана – удовольствие от своего состояния. Это удовольствие становится доступно его психическому аппарату достаточно рано, возможно, одновременно с моментом зарождения его жизни – образования зиготы.

Конечно наши предположения о фетальном состоянии плода не основаны на опросах новорожденных. К тому же глубинная психология этого и не требует. Мы можем восстановить картину фетальной жизни по сознательным, но чаще бессознательным воспоминаниям, которые нам предоставляет человечество и по всему тому, что так или иначе им соответствует. Поскольку визуализация – ведущий способ познания мира, то основную массу этих воспоминаний мы можем увидеть не только в бреде больных, но и в собственных сновидениях. Говоря о сновидениях, З.Фрейд писал: “Нельзя отрицать возможности того, что превращение мыслей в зрительные образы является результатом притяжения, которое изображенное в зрительной форме и стремящееся к повторному оживлению воспоминание оказывает на домогающееся изображение и изолированные от сознания мысли”[14]. Мы знаем, что работа психического аппарата спящего человека, не сильно отличается от его же работы в бодрствующем состоянии. Мало того, иногда объединяясь в совместной работе, они создают некое отдельное состояние сознания, которое мы называем просоночным.  Подтверждением этому служат и те картины видений, о которых нам ведают психически больные люди – промежуточное звено между плодом и здоровым человеком –  проводники в мир фетальных переживаний.

Нечто соответствующее нашим мысленным представлениям о фетальной жизни, но в красках, мы можем увидеть на полотнах огромного числа художников. Посмотрим, к примеру, на творчество художника Р. Дадда, в частности, на его картины “Спящая Титания”

(См. рис. 2)[15] и “Наблюдающий младенец” (см. Рис. 3)[16] и увидим, что в его картинах отображена ситуация внутриутробного наблюдения плода за реальным миром, позитивные и негативные ощущения. Возможно, что следовало бы более скрупулезно проинтерпретировать с позиций глубинной психологии эти картины, но это бы надолго отвлекло наше внимание от той мысли, которую посредством этих примеров мы хотим обосновать. Остановимся кратко только на том, что в этих картинах достаточно четко выражена центральная часть, основное место в которых занимают Титания и младенец. И тот, и другой, где дополнительными фигурами, где красками, выделены так, что у нас не остается сомнений относительно места их пребывания. В первом случае вокруг спящей Титании происходят динамические события – суетятся люди, что дает нам возможность понять картину ее сновидения, во-втором, за аналогичной же суетой наблюдает младенец. Только в данном случае эта суета не является порождением сна – она реальность, поскольку художник открыл младенцу глаза. Конечно, танцующие фигуры, имеют для нас еще одно значение: они выражают энергию. Но к этому энергетическому потоку мы вернемся несколько позднее, когда будем говорить о либидо. Центральные фигуры, привлекая к себе наше внимание, как бы размазывают, делают неотчетливой периферию, которую и художник, как бы давая нам понять, что не все так весело, выделил темными красками. Эти темные фигуры должны для нас обозначать неудобства и страхи, которые сопровождают веселые картинки фетальной жизни.

М. Решетников указывал: “Страх – это протяженное во времени переживание, связанное с ожиданием опасности и формированием общей готовности к ней, даже если ее суть неизвестна”[17]. Эти неизвестность, ожидания и готовность к опасности мы можем всецело приписать фетальному периоду. Они формируют картину первичного страха, которую мы наблюдаем у бредящих, после того как в их сознании оживились фетальные сцены жизни.

Конечно, давая нам понять, что в матке тепло и темно, Фрейд и Ранк всего лишь пытались обозначить разницу между фетальным и реальным состояниями. Конечно в матке ни тепло и не холодно. С самого первого и до последнего дня фетальной жизни в матке одна температура. Другое дело темнота. Бывают периоды, когда в полость матки не может проникнуть ни один “лучик” света, но бывают и такие моменты, когда она вся освещается особым, розовым светом (сомневающиеся в этом предположении могут посмотреть на солнце через закрытые веки).

Известно, что весь период своего внутриутробного развития плод находится в амниотическом мешке – детском месте. Этот мешок состоит из различных клеточных структур соединительной ткани, пропускающих свет и нам уже родившимся, напоминает, не имеющий ни начала, ни конца целлофановый или бумажный пузырь. Кроме всего этого плод ощущает водную среду, в которой он находится – околоплодные воды (первичный (околоплодный) бульон). Содержимое бульона знакомо ему с первых дней существования, хотя ближе к рождению, некоторые его составляющие могут выражаться более отчетливо и более настойчиво. Плод многого лишен, но и не нуждается во многом. Не нуждается в еде и просто не имеет представления, что это такое чувство голода и переедания; не нуждается в дыхании и не представляет, что такое нехватка воздуха и удушье, его окружает приятный розовый свет и успокаивающие звуки. Временами розовый свет исчезает, но это ничего не меняет – он появится снова. Плод видит массивный тяж, входящий в его тело, его кожа и органы чувств позволяют ему ощущать определенные дотрагивания “иного мира”; “радоваться” или “избегать” их.  Поворачиваясь и переворачиваясь в своем “теремке”, “варежке”, он может отворачиваться от внешнего (потустороннего) мира или поворачиваться к нему, делая его “задним”, “передним”, “верхним” или “нижним” …  Он растет, а значит его детское место становится для него все более и более тесным. Тяжесть, которая наваливается на его хрупкое тело, лишает его возможности свободно двигаться и поворачиваться. Он ощущает ее в форме физического дискомфорта и, возможно, впервые испытывает по этому поводу чувство неудовольствия. Вокруг него масса звуков; одни постоянные, другие нет, с одними он может “играть”, поворачиваясь и шевеля своими конечностями, другие вообще не поддаются никакому влиянию. Третьи несут для него опасность, заставляя его предпринимать физические и душевные движения, издавать на “основном” языке нечленораздельные, мычащие звуки. На своем уровне понимания, он ощущает разницу между тем, что было ранее и тем, что есть сейчас. Ранее, это тогда, когда он вообще ничего кроме темноты не ощущал, да и о темноте стало возможным “судить” только потому, что она исчезла и появился розовый свет, а к ним присоединились ощущения и звуки.

Кое-как “разобравшись” с тем, что с ним и “его миром” творится, он, разделил для себя все явления на три группы. Первую составили те, которые являлись частью “его мира” и на которые он мог влиять; в частности, он мог, не осознавая еще, что испытывает чувство неудовольствия, движениями своего тела и конечностей избавиться от этого чувства. Другие явления оставались неподвластны его желаниям и находились за пределами его возможностей и никак на его движения не реагировали, поскольку всецело принадлежали другому, “потустороннему” миру. В частности, он не мог повлиять на появление и исчезновение розового света, какофонию звуков и дотрагиваний. Они исчезали и появлялись по-своему, но не его желанию. Некоторые из них могли ему нравиться, другие, напротив отталкивали его своими пугающими характеристиками. Третью – составили явления, которыми кроме него мог управлять еще кто-то для него невидимый, но всесильный.

Не будем забывать, что все, что мешает нам, находящимся на этапе фетального развития, получать удовольствие, вселяет в нас страх и становится преследователем нашего удовольствия, а в этом и нас самих. Поэтому все, не входящее в мир плода окружение (звуки, свет, приходящие ощущения и т.д.), мы условно называем “Отцом”.

Раньше ему “нравилась” темнота и этот розовый свет, но постепенно они изменились и стали его пугать, потому, что вместе с ними приходило нечто бесформенное и страшное (назовем его “Нечто” или “Некто”), лишающее его возможности двигаться. Нетрудно догадаться, что это состояние является для него настолько мучительным, что он должен каким-либо образом выработать определенные защитные механизмы. И он их выработал; желая вернуться в раннее, более безмятежное состояние, отключая свое сознание, каким бы оно ни было – регрессировать. Тогда он становился “недоступным”, затихал и сидел, говоря языком Шребера, – “совершенно тупо и неподвижно”, – принимая на свое тело всю махину “потустороннего мира”, которую вообще не интересуют его ощущения, или, напротив, отворачивался и переворачивался, меняя свое положение. Пациент Шохема говорил: “Мне 45 лет, но выгляжу я намного моложе; думаю, это из-за того, что внутри меня все постоянно меняется и не остается никакого осадка. Время от времени я сбрасываю свою кожу”[18]. Вспомним, что “Божественные лучи” Шребера тоже восстанавливали все ранее разрушенное в его теле, не оставляя никакого осадка. Сбрасывание кожи, в данном случае понимается нами, как процесс смены одного участка кожи другим, что может осуществляться посредством разворота на одном месте, как мы это делаем во время загара[19] или у костра. Звуки, существовавшие задолго до появления самого плода, и к которым он ранее относился терпимее, теперь могли вызывать у него негативные чувства и даже ярость и агрессию. Вот что писала С. Плат: “Звук, похожий на хрюканье свиньи, раздражал меня, и на время мне показалось, что есть только один способ устранить его – взять кусок кожи и сухожилие, из которого она выросла, и скрутить ее в тишину между своими руками[20]. Этот эпизод мы отнесли к фетальным воспоминаниям, поскольку и звуки, “хрюкающей” во сне матери, и кусок кожи, и сухожилие, из которого она выросла, и которым она собиралась удавить мать, и бессилие, мы можем встретить в утробе, где звуки хрюканья являются звуками организма матери, кожа – оболочкой, а сухожилие – пуповиной.

Трудно сказать, когда же плод приобретает первые свойства сознания и начинает отображать в своем психическом аппарате реальности этого мира. Понимая, что полярность чувств плода мы не можем уловить так же отчетливо, как свои, а поэтому догадаться о них, определить и описать эти ощущения, мы можем только посредством разговоров детей, их поведения, из произведений искусства, сказок и рассказов, регрессировавших до младенческого или фетального уровня взрослых людей. Из этих источников информации мы можем узнать, что жизнь плода не ограничивается только приятными ощущениями. Периодически они превращались в неприятные, можно даже сказать, невыносимые, как бы заставляющие перед ними пасовать и, рождающие желание вернуться назад, в прошлое более безмятежное состояние. Именно тогда, как мы полагаем, некоторые “фетальные личности” принимают “решение” прекратить свое развитие, что заканчивается их смертью.

Присмотримся, например, к картине Р. Дадда “Спящая Титания”[21] и увидим, что за пределами светлого мира ощущений плода, приносящего ему определенное удовольствие, за пределами его детского места концентрируются темные, страшные, а иногда даже ужасные картины представлений о мире, сформированные и зафиксированные в его фетальном сознании. Эти представления возникают не из знания и понимания плода о тяготах жизни, а из его фетальных ощущений. Травматичные сами по себе эти представления сохраняются, фиксируются в сознании плода и при первой же возможности оживают в сознании ребенка в форме страшных воспоминаний о существах, обитающих под кроватью и выкрадывающих детей. В то время, когда за границами его детского места в своем мире и в своих отношениях существуют страшилища внешнего мира, внутри его домика все наполнено ощущениями приятных океанических чувств, ощущениями вечного блаженства.

Поскольку все мы прошли фетальный период развития, все мы сталкивались не только с радостями, но и с неудобствами внутриутробной жизни, каждый из нас носит в своей душе рубцы того периода. По заведенному природой регламенту, плод должен расти, а значит, предполагаемая безмятежность и комфорт рано или поздно должны уступить свое место неудобствам, связанным с теснотой. К переживаниям фетального нарциссизма с нарастающими свойствами примешиваются иные ощущения, трактуемые нами как чувство неудовольствия. А, как писал З. Фрейд: “Любое препятствие удовлетворению влечения ведет или может вести к росту чувства вины”[22]. И здесь нам становится близка природа чувства вины, которую открыл нам С. Гроф. Он писал: “Есть смысл рассматривать вину как результат отчаянного усилия рационализировать абсурдность страдания, обрушившегося на человека без всякой разумной причины”[23]. Таким образом, плод впервые сталкивается с состоянием, которое мы называем травмой. Получается, что первую свою психологическую травму мы переживаем задолго до момента своего рождения.

Своим наблюдением О. Ранк наиболее близко подошел к пониманию психофизической связи матери и плода. Если бы он заметил, что наряду с пациентами, идентифицировавшими себя с матерью, родившей ребенка, есть пациенты, идентифицировавшие себя с матерью периода беременности, есть пациенты, идентифицировавшие себя с новорожденным и есть пациенты, идентифицировавшие себя с плодом, то он написал бы книгу “Травмы фетального периода”, в которой раскрыл бы феномен регрессии пациентов до периода фетального развития – периода характеризуемого слиянием двух психофизических состояний, состояний матери и плода. Описал бы состоянием, когда плод и мать являлись единым целым[24]. В медицине есть такое понятие как система “Мать – Плод”, но это не то, что мы хотим сказать. Нам более важна иная – “Плод – Мать”. И, если бы, О. Ранк слово “детство” заменил на “фетальный период”, и ядром его исследования явились бессознательные мысли пациента о желании вернуться в матку, в фетальный период, то тогда он бы понял, что именно этому материалу, а не детству, отвечает приближение сознательных ассоциаций к той “первичной трансферентной установке, которой бессознательное пациента руководствуется с самого начала”. Ведь отмечал же он, что аналитическая ситуация, исторически развивается из гипнотической[25], что позволяет провести параллели между бессознательным и пренатальным состоянием. Писал же он, что: “В многочисленных сновидениях этой конечной стадии вновь и вновь мне бросался в глаза совершенно неоспоримый факт, что эта фиксация на матери, которая с очевидностью лежит в основе аналитической фиксации, несет в себе наиболее раннюю, чисто физиологическую связь с материнским телом”. Останавливаясь на словосочетании “материнское тело”, а не “матери” (если это не ошибка перевода), Ранк указывал на смысловую разницу между словами “материнское тело” и “мать”[26]. Другое подтверждение регрессии сознания пациентов до фетального уровня мы находим у Ш. Ференци[27], описавшего случай возникновения галлюцинаций у пациентки во время анализа: «Она внезапно обрывала нить свободных ассоциаций и вместо ассоциаций продуцировала подлинные галлюцинации страшного содержания: она вскакивала, отползала в угол комнату, с признаками сильного страха совершала судорожные защитные и оборонительные движения».

Анализируя добытую на раннем этапе развития психоанализа информацию, мы обратили внимание на то, что психическое развитие человека схематично можно себе представить следующим образом: зачатие, а до него небытие, т. е. смерть, сменяется фетальным сознанием, которое, в свою очередь, после рождения сменяется детской (инфантильной), а в последующем – зрелой психологией взрослого человека. Где последняя содержит в себе воспоминания о всех предыдущих формах самосознания, в т.ч. о всех удовольствиях и неудовольствиях фетального периода.

Впервые с темой фетальной жизни мы встретились, изучая случай Шребера, пытались ее обойти, но она всякий раз вновь и вновь обращала на себя внимание и, в конце концов, добилась своего, мы обратили на нее свой взор, и она легла в основу наших рассуждений. Напомним, что родился он в конце июля, когда световой день находится в своем максимуме. Полагаем, что одежды на его беременной матери в этот период было минимум, а поэтому длинный световой день оказывал влияние и на плод, проникая сквозь оболочки и ее одежду в его “теремок”, предлагая ему для обозрения свой розовый спектр. Только поздно вечером, или ночью, когда она ложилась спать, его вновь окружала темнота. Поскольку во время своего сна она (мать) могла оказывать на плод давление, в этот момент он мог испытывать неприятные ощущения, которые позднее (во время болезни) оживились в его памяти, и которые он определил, как “ужасные манипуляции” и неприемлемое поведение, приписав их Флексигу и др.

Пребывание в этот период в утробе матери могло быть для Шребера – плода настолько мучительным, что он мог желать вернуться в раннее, более безмятежное состояние, состояние, как говорил Ш. Ференци “смертного покоя неорганической экзистенции”. Возможно, не все, но кое-что из этого чудесным образом исчезало, когда появлялись лучи – свет. “Лучи” – это “божественное чудо” имели свойство исчезать, когда появлялось “Нечто”, или “Некто”, а вместе с ним и новые неудобства. Встречаться с этим “Некто-Нечто”, он больше не хотел, а поэтому по-своему пытался останавливать исчезновение розового света и “разговаривать” с ним. Его “слов” “божественное чудо” (лучи) не слышало и не понимало. Оно жило, появлялось и исчезало по своим законам и никак не могло стать его союзником. Он “слышал голоса и понимал, что они обращаются к нему. Поскольку это “ Некто – Нечто” мешало ему получать удовольствие, сама собой пришла и закрепилась мысль, что оно приходит за ним, что он является особым предметом внимания, что именно “его преследуют и хотят причинить ему вред”. Вспомним, что писал касательно этого состояния З. Фрейд: “Так “Я” противопоставляется некий “объект”, нечто находимое “вовне”, появляющееся только в результате особого действия. Дальнейшим побуждением к вычленению “Я” из массы ощущений, а тем самым к признанию внешнего мира, являются частые, многообразные и неустранимые ощущения боли и неудовольствия. К их устранению стремится безраздельно господствующий в психике принцип удовольствия. Так возникает тенденция к отделению “Я” от всего, что может сделаться источником неудовольствия. Все это выносится вовне, а “Я” оказывается инстанцией чистого удовольствия, которому противостоит чуждый и угрожающий ему внешний мир. <…> Так “Я” отделяется от внешнего мира. Вернее, первоначально “Я” включает в себя все, а затем из него выделяется внешний мир. Наше нынешнее чувство “Я” – лишь съежившийся остаток какого-то широкого, даже всеобъемлющего чувства, которое соответствовало неотделимости “Я” от внешнего мира[28]. Если мы примем, что это первичное чувство “Я” в той или иной мере сохраняется в душевной жизни людей, то его можно признать составляющей частью “Я” взрослого человека. Этим же объясняются представления о безграничности и связи с мировым целым, именуемые “океаническим” чувством”[29].

Поскольку нет и не может быть положительных свойств психики без отрицательных, мы должны предусмотреть в психике плода, кроме первичного стремления к удовольствию, место для его близнеца – устремления от неудовольствия, и Фрейд об этом говорил. Но куда может устремиться плод, если он находится в закрытой системе? Гроф писал: “А у ребенка, зажатого в узком пространстве родового канала, нет способа вывести поток эмоциональных и моторных импульсов, так как он не может двигаться, сопротивляться, выйти из ситуации или кричать” [30]. Здесь опять все относится исключительно к моменту рождения, как будто в матке он не находится в узком пространстве, его движения не ограничены, он может сопротивляться и кричать, а на его моторные импульсы кто-то чутко реагирует!? При этом, период рождения затягивается только у впервые рожающих. При повторных родах процесс ускоряется настолько, что может протекать в форме молниеносных родов. В таком случае, не то что плод, мать узнает о своих родах, как о неожиданности. Но что-то нам не приходилось слышать о том, чтобы психологи, работая с травмой рождения, да и у Ранка этого нет, выясняли очередность и скорость появления на свет. К тому же не все пациенты обладают этой информацией. Тот, кто наблюдал процесс родов, не мог не заметить, что новорожденный не выглядит заполненным до самых краев эмоциональными и моторными импульсами. Напротив, он производит впечатление, потерявшего сознание: в первый момент после родов его конечности, голова, да и все его тело “безжизненно” свисают с рук акушерки. Только чуть позже он приходит в себя, о чем можно судить по появившимся движениям конечностей. А когда его легкие расправляются, у него появляется возможность закричать. И в этот самый первый момент жизни новорожденного нам много раз приходилось ужасаться тому, что это распластанное, синюшного цвета существо родилось мертворожденным (зрелище и ощущения не для слабонервных), но, (Слава Богу!) наши страхи оставались пустыми. Возможно, что действительно, оберегая плод от переживаний кризиса рождения, природа лишает его сознания…, но не бессознательного, которое все это видит и переживает, за всем наблюдает.

 Между тем и отрицать травму рождения мы не можем. Другое дело, что к этой травме мы должны относить и период внутриутробного пребывания, богатого теми же самыми неприятностями.

К тому же симптомы больных своей устойчивостью и закрепленностью указывают нам на продолжительность травмирующего воздействия, что возможно только при длительном, в течении нескольких недель нахождения в матке. В литературе мы встретили только один случай продолжительных родов. Этим человеком стал Василий Васильевич[31], попавший через 25 лет в психиатрическую больницу. Его рождение протекало тяжело, он родился на пятые сутки. Мы сомневаемся, что роды могли длиться пять суток; скорее всего здесь закралась какая-то ошибка. Зато мы знаем, что во время беременности мать испытывала частые волнения, связанные с постоянным пьянством мужа. Суточное пребывание в родовом канале плода, что является невозможным, не может, как мы считаем, стать следствием такого феномена, как недовольство своим телом. При том, что именно в фетальном, а не перинатальном периоде мы усматриваем причины их неудовлетворения строением своего тела. Только “преследование” плода может объяснить нам тот феномен, что некоторые люди настолько покорены идеалом и всецело к нему тянутся, что даже сами не могут ему соответствовать. Отягощенные опытом “Внешнего неудовольствия” они еще в утробе пытались соответствовать его неопределенным требованиям, подставляя внешнему миру то одну, то другую часть своего тела. Эти люди всецело заняты тем, что перестраивают, перекраивают, переделывают свое тело, как будто они куклы[32]. Не обращая внимание на то, что, проводя свое тело через болезненные процедуры, они фактически демонстрируют навязчивые действия, связанные с бессознательным упреком матери (родителям) в том, что те не смогли подарить им более красивое тело: они переделывают работу своих родителей. В таком случае мы должны предположить, что мы имеем дело с незаконченным процессом идентификации и, даже, с отказом от своих родовых, а в некоторых случаях, и видовых черт.

Бивен[33], ссылаясь на случай, описанный Кафкой, сообщал о случае девочки-подростка, увечащей свою кожу лезвиями бритв и разбитыми колбами электрических лампочек. “На первом году жизни эта девочка была тяжело больна обширным дерматитом, который, как считали, был аллергической реакцией. Огромной проблемой для родителей было брать ребенка на руки и прикасаться к нему”. Кафка и Бивен не нашли в этом случае следов фетального периода. Но при возникновение дерматита на первом году жизни, с учетом каскада неприятностей (для ребенка), которые мы должны предполагать, мы не находим столько времени, чтобы вместить все эти неприятности в первый год жизни. Для этого нужно больше времени, а поэтому мы вынуждены сделать предположение, что корни этого процесса берут свое начало в периоде ее фетального развития. Где ребенок сопротивлялся дотрагиваниям до себя другого мира, прячась от него за “внутриутробными занавесками”, покрывая свое тело маскировочной сеткой и превращая свое тело в тело, которое никого не должно было заинтересовать, говоря словами М. Решетникова превратиться в неприятный сексуальный объект”[34]^, [35]. По мнению Кафки, пациентка была озабочена незавершенным процессом установления схемы своего тела, точнее – установления “Я” и “не-Я””. Мы же эту незавершенность видим в незавершенности систем обороны, которые никак не могут предотвратить интерес иного мира к плоду. И, в данном случае, трудно предположить, что этот синдром плод “заработал” в тот период, пока он находился в родовом канале. В качестве другого примера приведем случай миссис Б., который наблюдала Д. Пайнз[36]. Эта пациентка вспомнила о сознательно принятом решении “признать свое уродливое “Я” и никогда никому его не показывать”. Конечно эта пациентка, поскольку она уже прошла подростковый период, имела более, чем достаточно времени выработать человеческую форму защиты, но то, что теперь она могла позволить себе разоблачить “орган позорного тела, и безысходность состояния”, т.е. использует слова, намекающие нам на фетальный период самообороны, с учетом других случаев, не оставляют нам других вариантов, кроме как признать в этом баррикады фетального периода.

Кафка высказал идею “контактного голода”, сопровождаемого острой болью от контакта. Он выдвинул гипотезу о том, что интенсивность раннего контактного голода и боль от контакта закрепили точку травмирующей фиксации, ведущей к тому, что пациенты ощущают свою кожу как кожу не-Я. Мы же в этом амбивалентном желании увидели не только следы фетальной травмы, но и инфантильно-бесстрашный способ познания этого мира, образованного, вероятно, негативным прикосновением со стороны кожи, где под кожей (в данном случае) мы подразумеваем все то, что находится по ту сторону от “Я” – детское место.

Психический аппарат плода архаичен. Он не может отделить свой организм от организма матери. Он и есть тот мир, который он ощущает. Голос матери – это его голос, шумы организма матери – это его шумы. Все принадлежит ему. Фрейд, останавливаясь на этом моменте, ошибочно приписывал эти свойства только “Я” младенцев, хотя они всецело имеют отношение и к плоду. Он писал: “Младенец еще не отличает своего “Я” от внешнего мира как источника, приходящих к нему ощущений. <…> Сильнейшее впечатление на него должно производить то, что одни источники возбуждения все время могут посылать ему ощущения (позже он узнает в них органы собственного тела), тогда, когда другие источники время от времени ускользают”[37]. Тоже самое происходит и с плодом. Но периодически его сопротивления дают свои плоды. И тогда он изменением своего поведения в форме капризов может влиять на этот мир и “понимает”, что этот мир от него “зависит”.

Посмотрим на эту ситуацию иначе. Безусловно, что для беременной женщины доступны все те же физиологические реакции, что и для других людей. Ситуации страха, которые она переживает, влияют на уровень биологически активных веществ (в частности) адреналина ее крови.  Эти вещества попадают в кровь плода, вызывая и у него соответствующие реакции, “превращая его в клубок”[38]. Это влияние биологически активных веществ на плод, вызывают против его воли определенные реакции, которые чуть позже он может назвать “страшным животным”, существом под кроватью и др., по сути, являющимся “его собственной глубиной”[39]. Возможное головокружение от этих ли веществ, либо от собственной реакции страха с выделением уже своих собственных биологически активных веществ, мы можем увидеть в детских полетах во сне и на яву, качаниях и т.д. Это состояние девочка, пациентка С. Шпильрейн выразила следующим образом: “Часто я думала о том, что могла бы улететь против своей воли”[40].

 В качестве другого примера, свидетельствующего о фетальных переживаниях плода и его поведении, приведем следующий случай. “Одна маленькая девочка 3 лет, которая равно пугается как больших, так и маленьких собак, причем последних даже больше, боится также и насекомых (мух, пчел и т. д.). На вопрос матери о том, почему она так боится этих маленьких существ, которые ничего не могут ей сделать, малышка возражает без промедления: “Они же могут меня проглотить!” Но при этом она при приближении маленькой собаки делает такие же характерные защитные движения, как взрослые – при виде мыши: она, плотно стискивая ноги, сгибает колени так, что опускает свое платьице до земли и может укрыться им, как будто хочет не дать в себя “проскользнуть”. В другой раз на прямой вопрос матери о причине ее страха перед пчелами она резко поясняет, что она все-таки по-прежнему не хотела бы попасть в брюхо к пчеле”[41].

Смеем предположить, что, как и органы плода посредством пуповины связаны с матерью, так и психический аппарат матери является соединенным с психическим аппаратом плода, что психические осознанные и неосознанные процессы матери, не только выполняют определенную жизненную функцию в ее и его организмах, но и копируются в психический аппарат плода, “уча его жизни”. Как бы поддерживая нас в этой мысли, Фрейд говорил, что детский паралич является следствием “психических конфликтов матери” [42]. Сразу отметим, что, копируя в психический аппарат плода свои переживания, мать, “не стесняясь” этого, передает ему и свои сексуальные переживания, и ощущения. Поэтому права С. Шпильрейн, заметившая, что: “В инфантильных источниках удовольствия мы находим зародыши сексуального удовольствия у взрослого”. “Инфантильные ощущения удовольствия – это предварительный этап к более поздним сексуальным ощущениям удовольствия”[43]. Возможно, что именно по этой причине природа ограничила во времени копулятивный период многих видов животных, который никак не может совпадать с периодом вынашивания потомства. Иначе все у человека. Предлагая плоду свои сексуальные переживания, мать дает ему возможность узнать о существовании особой группы удовольствий. Здесь мы видим подтверждение того, что именно мать учит свой плод дифференцировать удовольствие от неудовольствия, где под неудовольствием мы понимаем не только само неудовольствие, но и состояние, при котором удовольствие отсутствует. Присмотримся к поведению матери пациентки М.М. Решетникова, который писал: “У одной из моих пациенток, обратившейся к терапии (когда ей было около 30) по поводу периодического недержания газов. Этот симптом впервые проявился в восемь лет, а травмой явилось соблазняющее поведение матери, которая после размолвок с отцом обычно приходила в постель к дочери и реализовывала там свои патологические комплексы, лаская себя и дочь. Не имея другой возможности избежать этого, пациентка продуцировала симптом защитного характера, делавший ее неприятной как сексуальный объект”[44]. Соглашаясь с С. Шпильрейн в том, что “каждое появляющееся в сознании содержание – это продукт дифференцирования из других, психологически более старших содержаний”[45], мы обязательно упремся в возраст фетального периода, где, собственно, все эти психологические феномены под чутким “вниманием” матери и зарождаются.

Это согласуется с теорией Дидье Анзьё, который считал, что для того чтобы психический аппарат стал обладателем собственной оболочки, он проходит через стадию отделения от психического аппарата матери[46] и Хана[47], который писал: “Мать выполняет для плода роль “вспомогательного Эго”, действующего на протяжении первых месяцев жизни”. А с позиций только что высказанных предположений, не исключено, что ее движения, в том числе и душевные он приписывает себе. Нечто подобное мы находим у Юнга (ошибочно имевшего в виду только ребенка), утверждавшего: “Как организм ребенка в эмбриональном состоянии есть исключительно только часть материнского тела и всецело зависит от состояния этого тела, так и психика раннего детства есть в известном смысле только часть материнской психики. <…>, что “первое психическое состояние есть состояние слитности с психологией родителей”[48]^,[49].

Ранее мы уже ссылались на некую, неизвестную пока структуру психики плода -“Мега-Я”. Здесь самое время попытаться разъяснить читателю, что же мы имеем в виду, вводя новый для него термин. Введение нового термина напрашивается, необходимостью объединения “Я” плода, которое мы у плода уже подозреваем, “Я” матери, которое, безусловно имеется и того внешнего мира, свойства которого плод приписывает себе, который его окружает и на него влияет, и которым он, как он “думает”, он “управляет”. Мы могли бы определить его как “Инфантильное-Я”, но этот термин уже используется в связи с другими обстоятельствами, да и не отражает сути “всемогущества”, которое он себе приписывает. Поэтому мы называем его “Мега-Я”, вкладывая в смысл этого термина “всемогущество” и “величие”, которое плод “имеет”. Введение нового термина, дает нам возможность объединить в одно целое “всемогущество” плода, его “всесилие”, “величие”, его “океанические чувства” и заподозрить их родство с идеями всемогущества и величия, переоценки своих способностей и возможностей, которыми богат период детства и которые встречаются в более поздние годы, особенно в моменты регрессий. Возможно, что именно этим объясняется то недоверие детей к взрослым, утверждающим, что ребенок вырос из зернышка в животе матери. Он не верит взрослым, потому, что знает, что в животе у мамы он не мог быть семечкой, поскольку всегда и даже в ее животе был больше, всегда был человеком.

Позвольте выдвинуть еще одно смелое предположение. Психический аппарат матери имеет собственное бессознательное и, как мы считаем, оно лежит на соме; там, где формируются рефлексы. Можно даже сказать, что оно и является сомой. Это бессознательное имеет свое представительство в каждой клетке организма, системой клеток (органа) и функциональных систем, и посредством прямых и обратных связей, функционирует с более высокими слоями психического аппарата человека, участвуя в формировании влечений. Вновь появившаяся часть тела организма женщины (плод) на обоюдной основе получает допуск к бессознательной матери, предоставляя допуск к своим глубинам. Бессознательное матери как бы делится, но до родов не разделяется совсем. Это предположение может быть подтверждено наличием необъяснимых связей между матерью и ребенком. Другим подтверждением мы могли бы считать формирование у родильницы (у кормящей матери) послеродовой депрессии, выступающей в форме своего рода фантомного синдрома, который, как известно, развивается при потере члена организма.

Но вернемся к фетальным переживаниям. Находясь в утробе матери, переживая, что говорится, “на своей шкуре” все ощущения фетальной жизни, у плода бывают моменты блаженства, когда он может позволить себе расслабиться и “наблюдать” за окружающими его “предметами”, в-первую очередь, за пуповиной. И получается интересная ситуация, В то время когда неприятные ощущения приходят со стороны, а поэтому не принадлежат “Я” плода, приятные – связываются с пуповиной и становятся частью его “Я”. И тогда само собой напрашивается еще одно допущение. Неудовольствие всегда является чужим, а удовольствие всегда свое, родное.

А теперь, поскольку мы подошли к теме пуповины, самое время остановиться на этом органе. В одном случае она будет подразумеваться в разговорах о нитях, в другом – лучей, в третьем – змеей. Змея – пуповина, это то, что на протяжении всего периода своего фетального развития видит плод; она является символом мудрости, познания и совращений, и заменой мужских гениталий[50]. В нашем случае эта мудрость соединяет собой тела плода и матери. То, что “Я” матери делает мудрее “Я” плода, приводит к гипертрофии плодного “Я”, чем превращает его в “Мега – Я”, мы говорили выше. Тема змеи и ее связь с пуповиной для нас является достаточно интересной, чтобы просто ограничиться только упоминаниями и ссылками. Раз уж эта тема всплывает в нашей работе, давайте отвлечёмся на некоторое время на случай пациентки Z., который описал К. Абрахам[51]. Поскольку не у всех читателей под руками может быть данная работа Абрахама, мы максимально доступно и одновременно кратко изложим ее смысл, а потом, поскольку имеем иное, чем то, которое нам предложил автор, толкование, попытаемся его проанализировать.

Пациентка г-жа Z. имела сложный ритуал подготовки ко сну. Когда она вечером собиралась спать, ей по-настоящему становилось неприятно. Чтобы устранить это чувство, она вплетала в распущенные волосы белую ленту: если вдруг она умрет во сне, то без этого она будет выглядеть неряшливо и не эстетично. Прическа, которую она делала на ночь была такой же в ее девичестве. Ночью ее кровать также должна оставаться в порядке, а для этого она неоднократно просыпалась и убирала с нее и со своей рубашки все складки («она всегда должна содержать в порядке постель и ночное одеяние, чтобы точно увидеть, что ее смерти не предшествовали сексуальные действия». От Абрахама мы так же узнаем, что ранее она рассказала ему о фобии змей и сновидении, где маленькая девочка играет со змеей (позднее в этой девочке она узнала себя). Дело доходило до того, что она почти каждую ночь со страхом вскакивала с кровати, думая, что в ней находится толстая змея. У нее был брат, который рано умер. С братом у нее были хорошие отношения, они демонстрировали друг другу свое голое тело и иногда оказывались в постели у друг друга. Брат увлекался индейцами и взял себе имя одного из них (Чинганчгук, Большая змея). Абрахам полагал, что она играла с гениталиями брата, а поэтому «толстая» змея обозначала противоположность еще инфантильного пениса брата. Ее страх змеи он рассматривал как ее страх перед мужскими гениталиями (возможно, отца). После того, как она сообщила аналитику, что: «После смерти матери она некоторое время спала рядом с отцом, и как он позже случайно шел через ее спальню», у нее возникли «яркие аффекты». Когда она еще не достигла пубертата, ее отец умер. «В то время у нее была прическа, какую она делала каждый вечер с педантичной аккуратностью». Когда она пробуждалась, – в интерпретациях Абрахама, – она находилась под влиянием фантазийной сцены инцеста, избавиться от которой ей помог страх. Интерпретируя тему смерти, Абрахам связал ее с отцом: «осознанно она ожидает не отца, а смерть»; «она ожидает сексуальной атаки мужчины – отца! – смерти.

К этой интерпретации К. Абрахама мы бы сделали следующее дополнение. Маленькая девочка, играющая со змеей – плод, «играющий» с пуповиной; постель и все, что связано со смертью – внутриутробное место; разглаживание постели и ночной рубашки – приведение постели в гладкое, ровное (надутое) пространство, как это было в детском месте. Воспоминания о пенисе брата – покрывающие воспоминания; эротическая подоплека – напоминания об фетальном удовольствии и фетальных «знаниях» о сексуальном удовольствии, полученных от матери. Ночные вскакивания с кровати, страх – свидетельства «неудобств» фетальной жизни.

Исходя из наших интерпретаций у девочки оживились фетальные воспоминания.

Нетрудно догадаться, что плод, воспринимая угрозу своей жизни, и в поисках лучшей доли, вынуждается к защите своих интересов, к борьбе с тем, что ему угрожает и начать сопротивляться тому, что его не устраивает – воевать против тех неудобств, которыми так богато детское место. Отголоском этой борьбы мы должны считать двигательную активность, а за ее прекращение (поражение) – бездействие и отказ от борьбы, соглашательство против своих исследовательских интересов, интересов жизни – возвращение в состояние абсолютного нарциссизма – внутриутробную смерть, или, на крайний случай, предварительный отказ от амбиций своего “Я”. Эта внутриутробная борьба проявляется непрекращающимися попытками поиска более удобного для себя положения. Это подтверждается наблюдениями, из которых следует, что “кинестетический опыт, предшественник последующих кинестетических ощущений, мы приобретаем уже в материнском теле”[52]. И в то время, как детское место (а для него это окружающий мир) пытается сделать его более компактным, сам он, двигая ручками, головой и ножками, пытается расширить свою лежанку и сделать ее более удобной.

Не будем далеко ходить за примерами, а обратимся за примерами животного мира. К примеру, детеныши животных, несущих яйца, сами расклевывают изнутри оболочку своего детского места. Детеныш кенгуру, нежелающий больше жить в тесноте, раньше положенного срока перебирается в сумку матери.

Примеры, говорящие о том, что ребенок к моменту рождения “пресытился и устал” от внутриутробной жизни, а также не удовлетворён исчезающим удовольствием от внутриутробного пребывания, а также о том, что он не только готов защищаться, но и уже защищается, мы можем найти в литературе. И. Задгер[53] в своей работе “Эротика и перверсия” привел случай из первого дня новорожденного, который в первый же день рождения расцарапал себе лицо[54]. <…> На второй день пару царапин получает бабушка, нежно склонившаяся к ребенку, пальчики вцепились так крепко, что у нее вырвался крик боли”. Затем (из пятого месяца): “Большое удовольствие ребенку доставляет сильно ударять игрушкой по столу, бить ею себя и, наконец, с размаху бросать ее на землю”. <…> “На девятом месяце “ребенок внезапно крепко схватывает, склонившегося к нему отца за бороду и проводит на ней своего рода гимнастические подтягивания”. И в тот момент, когда ручки ребенка причиняли родным лицам боль, а он слышал крики жертв, “в глазах мальчика часто появляется действительно жуткий свет; ноздри раздуваются, и с величайшим усердием и алчностью он продолжает свои попытки, вырывает отдельные волоски, тычет в глаза, щипает и царапает, если высовывают язык, он ликующе взвизгивает и дико впивается в него ногтями… Как остры уже его зубы, больно испытывает при ежедневном очищении рта его материнский палец, в который ребенок вгрызается энергично и с почти дьявольской алчностью”[55].

В этом месте И. Задгер специально остановил наше внимание на эротике кожи, слизистой и мышц, обусловливающей жестокое поведение ребенка. Не сделал он только малое – не перенес эту форму поведения в матку и не сделал ее первичной.

Зададимся вопросом, что же могло так “испортить”, ожесточить только что родившегося ребенка? Нам кажется, что это внутриутробная борьба за жизнь, борьба со страхом, борьба за старый образ существования. Вспомним, что говорила Рене в “Дневниках шизофренички”: “В этой бесконечной тишине и напряженной неподвижности у меня возникало ощущение, что что‑то ужасное и жестокое должно произойти и взорвать эту тишину. Я ждала, не дыша, истощенная тревогой, но… ничего не происходило. Неподвижность становилась еще более незыблемой, тишина – еще более безмолвной, предметы и люди со своими жестами и шумами становились все более искусственными, оторванными друг от друга, безжизненными, ирреальными. И мой страх нарастал, становился невыносимым, жутким. <…> Вначале, когда я страдала из‑за страха и напряженных состояний ирреальности, я несколько раз произносила эти пугающие и необдуманные слова: „Я предпочла бы спастись бегством в безумие, чтобы только избавиться от этого всепроникающего страха” [56].

И здесь мы не можем пройти мимо слов Рене о бегстве. Получается, что если страх является пережитком фетальной жизни, то безумие – еще более раннего состояния. Из ее слов следует, что страх и безумие располагаются на разных уровнях психики, где безумие является более ранним приобретением. А, значит, мы его должны отнести к феноменам раннего фетального периода. Правда этот феномен, появившись однажды, уже не исчезает. Безумие не болезнь, а физическое состояние, которое прячется в фетальном периоде. Рене вспоминала: “Но безумие не являлось для меня болезнью, я не считала себя больной. Для меня оно было территорией, противоположной Реальности, где царил беспощадный свет, который не оставлял места для тени и который ослеплял нас. Это было беспредельное, необозримое пространство, абсолютно плоское; неживой, лунный край, холодный, как снега Северного полюса. В этой бесконечности все было незыблемым, застывшим, оцепеневшим, закристаллизованным. Предметы казались декоративными макетами, разбросанными тут и там, как геометрические кубики, которые потеряли свое значение. Люди двигались странным образом. Их жестикуляция, движения были полностью лишены смысла. Это были фантомы, которые двигались по бесконечной равнине, обволакиваемые безжалостным электрическим светом. А я – я была потеряна среди всего этого, одинокая, холодная, голая под ярким светом и не имеющая какой‑либо цели. Бронзовая стена отделяла меня от всех и вся. Я была там, посреди этого уныния, в неописуемой тоске. Ни от кого не поступало никакой помощи. Я была страшно одинока – абсолютно. Это было оно – безумие. Свет был восприятием Ирреальности. Все это означало постоянное пребывание в полнейшей ирреальности. Я называла это „Царством света“ по причине сверкающего, ослепляющего и холодного звездного света и состояния невероятного напряжения, в котором находилось все, включая меня саму. Все выглядело так, будто электрический ток невероятной силы проходил через все предметы, и напряжение все усиливалось и усиливалось до тех пор, пока не происходил страшный взрыв”[57].

Пытаясь понять видения и ощущения Рене, мы приходим к предположению о том, что она описывала свой период новорожденности. Конечно, если бы мы знали, что Рене появилась на свет посредством кесарева сечения, мы бы, учитывая “страшный взрыв”, подумали о ее появлении на свет, тем более, что в “бронзовой стене” мы узнаем оболочки детского места.

На примере болезни Рене мы находим не только примеры, подтверждающие существование индивидуальной фетальной истории, но и травму рождения, возникшую после ее отделения от матери. Сам феномен существования травмы рождения, указывает нам на существование дотравматического периода, который, бесспорно, богат не только удовольствием, но и неудовольствием от вмешательства в “пренатальные дела” плода.

Разделить синдром травмы рождения от синдрома фетальных травм невозможно. Один вид травм, зародившись в фетальном периоде, вместе с телом ребенка переносится в постнатальный период, младенчество и детство и даже во взрослую жизнь. Другие – ятрогенные состояния – появившись в момент родов, ищут для себя энергетической подпитки в фетальном периоде, а на поверхность реальности выносят только плоды своей деятельности. Рене вспоминала: “Первые два года психоанализа прошли в борьбе против страха и Света. Это была титаническая борьба. Я чувствовала себя слабой и беспомощной перед лицом „Царства Света“, как я его называла”. Против этого света я боролась вместе со своим аналитиком, которая чуть позже стала моей „Мамой“. Лишь рядом с ней я чувствовала себя в безопасности, особенно, когда она садилась рядом со мной на диван и клала руку мне на плечо. О! Какое счастье, какое облегчение чувствовать жизнь, тепло, реальность! С момента, когда я от нее уходила, как только заканчивался мой сеанс, я начинала отсчет часов и минут до следующей встречи: остались сутки, двадцать три часа и тридцать минут, восемнадцать часов и так далее”[58].

В момент регрессии обычная картина претерпевает изменения, которые говорят об оживлении более ранних воспоминаний и их наложение на существующие.  Эту картину мы видим в воспоминаниях Рене, где она писала: “Увы, это счастье, этот островок реальности вскоре будет у меня отнят. В конце концов я увидела, как лицо „Мамы“ стало холодным, как будто вырезанным из картона, ирреальным. Несмотря на мое сильное, даже безудержное желание „чувствовать“ ее, иметь с ней контакт, – единственное, что мне оставалось, это наблюдать, как она постепенно переходит на сторону Света. Тогда я говорила ей: „Ты переодеваешься, ты маскируешься, чтобы наказать меня”. Иногда, поскольку она отрицала это и была со мной нежна, особенно когда крепко держала меня рядом с собой и говорила: „Но мама всегда одна и та же. Она сильнее Света. Посмотри, как крепко она тебя держит“, – я узнавала ее вновь – это опять была она, мое спасение, моя жизнь, мой драгоценный островок реальности посреди опустошенного мира моей души”[59]. Как тут не вспомнить сказку “Семеро козлят” где волк переодевался мамой-козой, или сказку “Теремок” (“Варежка”), в которой за сменой героев, мы должны разглядеть “переодевания” одного из них (чаще всего это последний), который, собственно, и затеял всю эту вакханалию.

Но жизнь, хоть фетальная, хоть реальная существовала всегда.  Всегда она наносила травмы телу, а через них и сознанию человека, и всегда человек пытался эти травмы залечить, а, если было бы возможно, то и предотвратить. Рудольф Шварцкоглер (1940-1969), при всем шокировании тогдашней публики, осуществлял свои акции как можно более бережно, намекая на фетальную рану, обматывая свое израненное тело (читай душу) бинтами (см. Рис 4, 5)[60], то уже другие ни в чем себя не стали ограничивать. И если они в своих фетальных видениях наблюдали мясо, кровь и “обрубки” плоти, то и в своих акциях демонстрировали тоже самое (см. Рис 6)[61].  

Фетальные воспоминания шагнули из психиатрических больниц в наш дом. Но пока они не совсем завладели бессознательными образами нашего сознания, мы должны выложить их бессознательное содержание под свет сознания, прививая тем самым его от психотического заражения. Травма, как известно, переживается в повторении, а это повторение невозможно без оживления в памяти фетальных переживаний. Если в обычной жизни о детском месте в щадящей форме нам могла поведать фата невесты и свадебные костюмы, то в искусстве эти воспоминания художников никогда не выходили за пределы дома художника, его чердака или частных коллекций. С приходом в искусство акционизма, все изменилось. Мы стали ближе к индивидуальному “началу времен”. Стали способны заглянуть и разобраться в своем фетальном прошлом, а не только в травме рождения, о которой нам поведал Отто Ранк.

Борьба с “Некто – Нечто” всегда оборачивалась борьбой против своего детского места, роль которого в реальной жизни стала играть кожа. Б. Бивен писал: “Перверсивное мазохистское желание причинить максимальную боль, содрав с тела кожу, известно со времен Древней Греции до наших дней. Марсий проиграл в соревнованиях с Аполлоном. В соответствии с соглашением, победитель осуществил наказание на свой выбор. В данном случае Марсий выбрал подвешивание к сосне и сдирание всей кожи. <…> Сообщалось, что во время Вьетнамской войны американские морские пехотинцы иногда сдирали кожу с мертвых вьетнамцев” [62]. Ссылка Б. Бивена на Столороу, “утверждавшего, что “структурно дефицитный мазохист ищет эротической стимуляции и согревания поверхности кожи, поскольку это придает большое значение очертаниям его ненадежного телесного образа и восстанавливает его чувство Я-связанности” [63], должно подтолкнуть нас к связи “эротической стимуляции и согревания поверхности кожи” с периодом внутриутробного существования.

Здесь мы можем наблюдать отголоски внутриутробной борьбы плода с тенью. И эта борьба уже никогда не закончится, а только будет менять форму своего проявления, где временами будет выступать реальный объект, а временами его тень, т.е. только подозрения.

Эта борьба, хоть и не описана, как фетальная форма поведения, достаточно хорошо характеризует именно этот период. Д. Мельцер писал: “Эти пациенты в своей жизни во сне и при бодрствовании подвергались состоянию временной дезинтеграции, подобно младенцам. Внезапно они теряли способность делать что-либо. Им приходилось присесть и их начинало трясти. Они не были встревожены в обычном смысле приступа тревоги, они чувствовали именно помутнение, парализованность и замешательство и не могли ничего делать. Они должны были только сидеть или стоять до тех пор, пока это состояние не проходило. Все эти люди имели нарушения, связанные с кожей или переживанием кожи, – не столько дерматологические расстройства, сколько переживания по поводу кожи, что она слишком тонкая, ее легко повредить, легко порвать, что она не ощущается, как если бы она обладала некой силой для этого и т.д.”[64]. Он описывал сновидение аутичного ребенка, который называл себя монстром и во сне видел себя тоже монстром. Этот ребенок не работал с глиной и не рисовал, по большей части он писал на стене. В этом действии мы должны увидеть попытку плода изменить, украсить свое детское место. Разукрашивая стены, он разукрашивал дополнительными узорами стенки (оболочку) своего детского места. Однако, мы должны понимать, что внешняя оболочка тела, кожа, как и стенки детского места, являются для сознания плода одним и тем же, означают одно и то же. Возможно, даже биологически они являются исходными одной ткани. Вспомним, что ожог кожи формирует на ней волдыри – модель детского места, ограждающий подлежащие ткани от дальнейшего травматичного влияния внешнего мира.

Задолго до мальчика-монстра Дональда Мельцера природа сама разукрашивала кожу: сначала плода, потом ребенка и взрослого человека. У плода первородной смазкой и сосудистыми рисунками (гемангиомами), ребенку и взрослому сначала кожными высыпаниями, а затем и рубцами. Но поскольку человек желает отобрать у природы не только милость, но и формы выражения, он, игнорируя требования природы, (в противном случае у него возникли бы рисунки кожного заболевания), сам посредством татуировок заворачивает себя в узоры. Не будем забывать, что узоры тюли и штор, как и свадебные наряды и вообще одежда, прикрывают нас от постороннего взгляда, т.е. носят функцию защиты. Так же, как и многие татуировки содержат знаки защиты, а то и сами являются вечными амулетами-оберегами.

В качестве примеров приведем случаи, которые, возможно еще встретить и сейчас; когда, в надежде избежать расстрела, на левую сторону груди наносились татуировки вождей. Роуз (Rose, 1963) представил нам материал случая из психотерапии художника, где холст как символическая кожа представляла собой хрупкую защиту от мощных депрессивных аффектов. Художник отмечал, что его картины отчасти были похожи на прозрачную кожу. Он говорил, что в слабой и замысловатой паутине штриховки можно разглядеть лежащие в ее основе структуры и случайные подтеки. <…> В другом случае он описывает манеру художницы-любительницы утолщать свои холсты с помощью краски, выражая тем самым потребность усилить свой “стимульный барьер”. <…> Кожная и мышечная стимуляция давали ей “возрастающее чувство обладания внешней оболочкой, помогающей ее стимульному барьеру”[65]. “Дополнительное использование субститутов кожи в качестве средств, защиты от самоповреждения, было продемонстрировано мальчиком подросткового возраста (Biven, 1977). Он использовал пластиковые сумки и другой материал, надевая их на свою голову как субтитуты кожи”[66]. Интерпретация, последовавшая вслед за этим имела предположение, что мальчик играл роль полового члена, а пластиковую сумку использовал как презерватив. Мы считаем, что эта интерпретация возможная, и в чем-то мы с ней согласны, тем более, что ребенок находился в подростковом возрасте, но считаем, что смысл она имела еще один – создание (восстановление) внутриутробной ситуации. Другой пример, где роль детского места выполняет целлофановый мешок, а матки – грязный таз (См. Рис. 7)[67], мы видим в произведениях акционистов.  Конечно для целей искусства можно было найти и, если не новый, то, хотя бы, чистый таз. Но в этом и есть посыл перформанса, который мы все должны уловить: кожа, детское месте и матка не должны восприниматься зрителем как нечто святое для “Я”; они являются свидетельством нашего “грязного” происхождения. Фактически это новая волна борьбы против греховности нашего происхождения. Следующим этапом будет искоренение сексуальных отношений, поскольку они грязны изначально. Того, что они стеклом и бритвами изрезали свое тело, им стало уже недостаточно: они хотят и нас приобщить к этому процессу.

Однако, возвратимся к мальчику-монстру Дональда Мельцера. “Во сне он видел, что пришел в консультационную комнату и там была машина; надо было что-то написать на кусочке бумаги, положить это в машину, вернуться через шесть месяцев и получить ответ. Когда через шесть месяцев он вернулся назад, ответ состоял из коробки, в которой находилась маленькая глиняная модель монстра”[68].

Что в этом сновидении означают шесть месяцев, комната, машина, коробка, монстрик?

Под комнатой мы подразумеваем нечто, что содержит в себе все остальное, как, к примеру, сундук Кощея-Бессмертного. Мы считаем, что это организм матери. Машина – составная часть целого организма – матка. Коробка – детское место, поскольку именно туда должна была быть положена записка и взят монстрик. Положить записку – поместить в матку семя, со всеми, причитающимися в таком случае пожеланиями. Иными словами, мы считаем, что речь идет о желательной беременности.

Но возникает вопрос, почему сновидение о беременности возникло у мальчика и почему срок этой беременности ограничился шестью месяцами?

Мы все время говорим о фетальном периоде, не указывая конкретное время формирования сознания плода. Было бы отлично знать точно, какой период фетальной жизни является наиболее опасным в плане формирования психологических особенностей?

Из сновидения мальчика – аутиста следует, что монстрик вырос в течение шести месяцев. Если верить эмбриологам, то к этому моменту у плода уже функционируют сердце, почки, сформированы и дифференцированы по половому принципу наружные гениталии. Примерно в это же время развиваются голосовые связки и плод начинает издавать звуки; двигать головой, ногами, челюстью (12-15 нед); на 16 -18 – плод фазно спит и бодрствует. Исходя из этого, мы склоняемся к мысли, что созревание психики полным ходом идет, начиная с третьего месяца беременности.

Обратим внимание еще на то, что так и не дождавшись от матери рождения еще одного такого же ребенка, мальчик решил сам “зачать и выносить” ребенка. Подготовил для этого стены (здесь рисование выступает в форме формирования нового образа), оставил в машине записку (семя и желания) и так далее т.е. взял на себя функцию матери.

Полагаем, что второй ребенок нужен был ему для общения и компенсации его аутизма – следствия фетального молчания. Д. Мельцер интерпретировал этот случай как то, что мальчик смог принять свой образ, осознать и смириться со своей внешностью. Не отрицая этого толкования и не имея иной информации об этом случае, мы бы подумали о фактически состоявшемся зачатии, вынашивании и рождении еще одной личности. Если отбросить срок на биологическую подготовку к вынашиванию новой личности, то последних шести месяцев для этого вполне достаточно, особенно, если учесть, что для обычного человека достаточно девяти. Здесь мы несколько с другой стороны подошли к состоявшемуся расщеплению личности, которое мы подозреваем у мальчика. Ведь ему не нужно проходить эмбриональный период. Второй личности достаточно и той биологической основы, которая уже имеется – тело самого мальчика.

Раз уж мы заговорили о кожных рисунках, рубцах, татуировках и т.д., мы не должны уходить от осознания мысли, что все это есть форма донесения до внешнего мира какой-то очень важной для человека информации. Не имея возможности все это перенести на обычный язык, архаичная личность начинает говорить на “основном” языке, выстраивая свои замки. Взглянем на рисунок анатомического фарша, элементы которого с такой любовью и настойчивостью были выведены художником, и увидим массу болезненных кожных проявлений (см. Рис. 8[69]). Как указывал Ф.Н. Досужков: “Всякое показывание себя кому-нибудь с выгодной или красивой стороны имеет сексуальный корень в раннем детском влечении показывать свое голое тело”[70].

Но куда мы денем те болезненные проявления, который нам также демонстрируются? А мы их отнесем к феноменам переживания травм. 

В этом мы видим рождение такого психологического феномена, как эксгибиционизм и его зеркального профиля – вуайеризма и садомазохизма, которые берут свое начало на фетальной стадии удовлетворенного или неудовлетворенного нарциссизма – “Мега-Я”, а не в раннем детстве, как это ошибочно принято считать. Полагаем, что феномен проекций, так характерный для патопсихических состояний, также формируется в фетальный период, когда плод на границе двух сред (околоплодные воды и детское место), одна из которых (оболочка детского места) имеет какую – никакую отражательную способность, а также своеобразной игры света и тени в которых плод, возможно, видит части своего отражения, т.е. непонятный ему образ. Это не только хоть как-то объясняет для плода присутствие “Некто – Нечто”, но и объясняет формирование для него “авторитетов”, из которых впоследствии развивается совесть. И здесь следует согласиться с Б. Бивеном, утверждавшим: “Таковы случаи, при которых части нашего собственного тела или даже душевной жизни – наши восприятия, мысли, чувства – кажутся нам как бы чужими, не принадлежащими нашему “Я”“[71].

Об использовании кожи в качестве символического образа физиологической сущности, мы можем догадаться, взглянув на произведения акционистов, бодиартистов и др., отыгрывающих внутриутробную ситуацию на своем теле. Собственно, любую ситуацию, когда в процесс переживания травмы включается кожа и ее дериваты, даже ужаса и страха, когда “волосы поседели” или “встали дыбом”, а по коже “пробежали мурашки”, мы можем считать внутриутробными приобретениями. Внутриутробная борьба против “экспериментов”, о которых говорил Шребер, начинается с разрушения оболочек детского места, роль которой после рождения берет на себя кожа. В этом смысле слова “вылезти из кожи” однозначны по смыслу словам “заново родиться”, “измениться”, “появиться”, “преодолеть барьер”, “слинять” (и в смысле смены кожи, и в смысле убежать, скрыться) и так далее. Обратимся к словам Береса (Beres, 1960), заметившего, говоря о пациентке: “Она переживала кожу как физический барьер, сквозь который необходимо проникнуть, который нужно снять или растворить. Она наделила кожу страшными качествами, и из-за этих качеств ее необходимо было сбросить”[72].

Уж если мы приходим к выводу, что “желание соединения с доэдиповой матерью, является ядром бессознательных фантазий о возвращении в утробу, то именно в материнской утробе”[73] мы должны найти ту резинку, которая пытается притянуть обратно, удаляющийся объект. В этой связи показательно следующее сновидение С. Плат.  “Она заползала в постель к своей матери и почувствовала растущий ужас слабости сонного состояния. Не было больше убежища в мире”. “Перебравшись затем в собственную постель, она подняла матрац, втискиваясь в щель между ним и пружинами кровати, желая быть раздавленной тяжелой плитой”[74]. Где под сновидением во сне мы должны понимать возвращение во внутриутробное состояние, а желание быть раздавленной – возвращение в тесную матку, т.е. умереть.

Дотрагивания внешнего мира, доходящие до плода, должны быть им отреагированы. Если мы исходим из того, что боль, скованность и другие неудобства у ребенка зарождаются в форме агрессии, ярости, плача, страха, тревоги и повышение локомоторной активности, то и у плода мы должны заподозрить, как минимум один, если не все эти механизмы. Что может сделать человек, испытывающий боль? Уйти от нее тем или иным образом. Что может сделать плод, испытывающий боль? Закричать? Нет! Убежать? Нет! Он ничего не может, кроме того, как пережить ее. И в таком случае “если внутреннее возбуждение при угрожающей ситуации на находит “разрядки”, оно провоцирует патологические формы поведения и двигательной активности, нередко неподконтрольные волевому управлению в связи с подавлением “Эго” (личности)[75], развивается паника, либо запредельное торможение, что приводит к потере сознания (обморокам). Кожа (детское место), из-за пределов которой приходят неприятности, в таком случае наделяется токсичными свойствами, избавление от которых становится, если не самоцелью, то, в крайнем случае, одной из важнейших целей плода. Поэтому, когда плод воспринимает кожу (детское место), как некий барьер, у него появляется соблазн познать то, что находится за его пределами, а для этого нужно ее “сбросить, снять или растворить”. Тем более это нужно сделать, если кожа наделяется страшными качествами[76]. Но зададимся вопросом, а готов ли психический аппарат плода предпринять эти шаги? Думаем, что нет. Единственное, что он может сделать, так это отключиться, потерять сознание, как мы бы сказали, если бы говорили о взрослом человеке, – заснуть, уйти в себя, регрессировать до предсмертного состояния. Вот, где кроится ошибка.

Считается, что новорожденный не испытывает боль. А он просто не умеет на нее реагировать, он не знает какой сигнал подать внешнему миру, кроме как заплакать, тем более, что этот процесс является рефлекторным. Поэтому среди обилия негативных, вызывающих крик и слезы (для ребенка и больного) ситуаций так ценны положительные прикосновения. Вспомним, что, когда кошки мурлыкают, это дает нам понимание того, что в данный момент они получают удовольствие. Если бы только так! Кошки мурлыкают не только в состоянии, которое мы могли бы охарактеризовать как состояние удовольствия, но и в состоянии неудовольствия, когда их истязают. Мы считаем, что это мурлыканье является защитной функцией, без которой кошки могли бы от переживаемых ими истязаний “сойти с ума”. Они достают из прошлого состояние удовольствия и “разбавляют” ими свои мучения. Вероятно, что аналогично кошачьему, есть такие же механизмы и у плода.

А теперь давайте вспомним об амбивалентных чувствах, которые возникают у нас во время почесывания, щекотания и т.п.! Карябанье ногтями ног и рук стенок детского места, отталкивание от внешнего мира, расширение своей лежанки, все это мы должны воспринимать как реакцию плода на свое заключение и свои двигательные ограничения. Окружающий мир, так негативно относящийся к нему, должен получить свое, а его накидки, скрывающие его лицо, должны быть сорваны. Поэтому у людей так живуче желание завладеть чужими занавесками (отодвинуть их и заглянуть в тайны чужого мира), как и скрыть за ними свою собственную жизнь. Но кроме врожденного желания сдернуть чужие занавески, в человеке живо перверсивное мазохистское желание причинить максимальную боль, содрав с другого тела кожу, сохранив, посредством наращивания свою. Бинты на теле акционистов – это еще одна кожа, преграда между внутренней сущностью и реальным миром. Но в отличии от душевнобольных, искренне стремящихся снять свою кожу, или вытряхнуть из своего “Я” ненужные части тела, акционисты предлагают нам подмену – чужое (чаще свиное) тело, чужие ребра, чужие внутренности, чужую кровь (чаще краску).

Амбивалентные чувства – желание и нежелание царапать свою кожу и следующие за ним чувство вины и стыда за то, что не удержался и поцарапал, а тем самым “оголил” свое “Я”, из-за факта нанесения повреждений своей коже, только во взрослом состоянии может быть расценено как конфликт “Суперэго” и “Эго”. В утробе, где еще нет надзорной инстанции, царапанье мы должны понимать, как архаичную попытку плода расколупать свое яйцо и выйти наружу. Раннее вскрытие плодного пузыря, разве не об этом нам говорит?  

Фетальная неспособность плода при огромном желании покинуть свою оболочку, приводит его к смирению и дальнейшему пребыванию в стесненных условиях, но после родов этот незавершенный процесс, переходя на новый этап своего развития, оживает, а вместе с ним появляются и смутные, и не до конца оформленные воспоминания, о пережитой чудом угрозе жизни – раннего появления на свет – выкидыше. И тогда надзорная инстанция посредством чувств вины и стыда может сформировать замкнутый цикл, целью которого является охрана жизни – привет от кожи (детского места) –  вечное напоминание о недостойном поступке, совершенном в фетальном периоде.

Только травмы кожи способны подвести хоть какую-то оправдательную базу (рационализировать) под чувство вины. Переживания телесной боли несравненно легче переживания чувства вины за совершенный в прошлом поступок; да и “Суперэго” не так строго наказывает за экскориации, как могло бы наказывать только за одно воспоминание о фетальной попытке самоубийства.

Но иногда “Суперэго” не соглашается на подмену причины предлогом и продолжает посредством чувства вины, без оглядки на сроки давности, как ворчливая старуха, забывшая, когда это было и было ли вообще, выговаривать в затылок удаляющейся фигуре свои упреки.  И скрыться невозможно, и помощи ждать неоткуда, и тогда остается одно –  посредством разрезания кожи, сбросить ее и сбежать из собственного тела, а вместе с ней сбросить и фетальные воспоминания о детском месте.

Фантазии о телесном образе, а в особенности о границе тела, оказываются глубоко связанными с факторами, включенными в восприятия контакта в раннем возрасте. По мнению Хартманна (Hartmann et al., 1946), такие восприятия не являются абсолютно хаотичными. Он считал, что при рождении младенец обладает “внутренним моделированием” или “квази-огранизацией”, способствующей формированию образа тела”[77]. Однако, если внутреннее представление ребенка о “квази-огранизации” его тела не согласуются с тем, что он воспринимает кожей в реальности, т.е. где-то задним мозгом он понимает, что часть его кожи (пуповина) осталась в матке, то у него так и остается расколотое представление о собственном оболочечном (кожном) строении.  Поиск пениса потому так характерен для обоих полов, что ранее на его месте была пуповина.

Архаичное представление о строении собственного тела, оставленное нам эволюцией, живет в каждом из нас по сей день и не зависит от наличия или отсутствия тех или иных заболеваний. Кроме того, что каждый из нас, возможно, так или иначе все еще связан с оболочкой детского места, каждый из нас где-то на подсознательном уровне понимает, что границы нашего тела не соответствуют фактическим, а поэтому мы, притягивая к себе кого-либо (особенно это заметно в системе “Мать – Ребенок”), испытываем удовольствие от воссоединения “единого целого”, а для этого сочинили сказку о двух половинках, которые ищут друг друга, либо о царевне, которую должен поцеловать только принц, а никак не “работник конюшни”. Кроме того, подтверждение этого мы имеем и в нашем теле. К примеру, расположение половых органов, которое мы видим внутренним зрением (ощущениями), располагаются не там, где они находятся фактически, а выше, в нижней части живота, как мы это можем наблюдать у быков, кобелей и др. животных. Ощущения сексуального возбуждения, равно как и болезненные, в первую очередь формируются внизу живота, а потом уже распространяются на сами органы. И, как бы в подтверждении значимости этой зоны и привлечения к себе внимания, она подчеркивается лобковым оволосением. Правы были Fisher S. & Fisher R. L., 1964, утверждавшие, что “образ нашего тела находится в бесконечном состоянии конструирования, пересмотра и разрушения”[78].  

Возможно, что объяснения И. Задгера[79] болезненных ощущений внизу живота при сексуальном возбуждении и имеют под собой основу, но тогда нам необходимо ответить на вопрос о функциях такого смещения. 

Фетальная смена слуховых и зрительных образов, ощущений, перемещение их вокруг плода и одновременное “вывешивание” (фиксация) их в определенном месте, привлекает к себе психическую энергию плода, которая формирует для себя психологическую колею, по которой, уже после рождения, движется или не движется эротика кожи, а вместе с ней кожные проявления, своего рода верстовые столбы.

Отсюда и из того, что было изложено выше, мы можем утверждать, что эротика кожи первичнее оральной, поскольку функционирует уже в фетальном периоде развития. Ребенок сначала усваивает ощущения, идущие с кожи, а потом уже оральные. Поэтому в утверждениях Фенихеля[80] о природе “рецептивной оральности” мы должны усмотреть обратный порядок, где ведущую роль отвести “рецептивным кожным эротизмам”, основанным на потребности единения со всемогущественной матерью. Соглашаясь с тем, что проблема отделения от матери неизбежно фокусируется на поверхности тела”.

Фетальное существование плода накладывает некоторый отпечаток на удовлетворение им фетальных функции удаления из организма вредных веществ. Получаемое несколько позже “удовольствие от функционирования органов” для плода является недоступным. Он не может испытывать ощущение движения по его телу теплой жидкости (мочи и кала), поскольку эта жидкость имеет температуру окружающей плода среды, однако у него уже есть физическое ощущение движения жидкости и того, что он (пусть и под внешним давлением) опорожняет свой кишечник и мочевой пузырь. Это вынужденное опорожнение кишечника и мочевого пузыря в какой-то степени противоречит его “желанию” держать все при себе, либо опорожняться “по своему желанию и по своему усмотрению”. Поэтому первый удар по нарциссизму ребенка наносится не тогда, когда его приручают к порядку и аккуратности удаления из организма шлаков (как это принято было считать во времена З. Фрейда[81]), а еще во время внутриутробного существования.

До плода каким-то образом доходит, что чувство неудовольствия, связанное с переполненным кишечником и давлением на него со стороны другого мира, после удаления кишечного содержимого, приносит ему облегчение, а вслед за ним и удовольствие от уменьшения давления, от исчезновения внутренних неприятных ощущений, связанных с переполненностью кишечника. Его чувство всесилия и всемогущества, возможно, никогда не распространилось на его способность противостоять требованиям фетальной дефекации, но после подчинения этим требованиям, намного раньше, чем об этом принято думать, стал получать удовольствие. Это позднее, уже после рождения, ребенок получает удовольствие другого рода и от других лиц – удовольствие от овладения функцией испражнения и мочеиспускания по чужому желанию, сопровождаемому похвалой родителей. Только теперь физическое давление на весь его организм, заменилось давлением психическим – посадкой против его желания на горшок.

Здесь необходимо вернуться назад к периоду фетальной жизни. Плод, находящийся на стадии “Мега-Я” и испытывающий удовольствие от приписываемых себе свойств хозяина своего положения, негативно относится к оказываемому на него давлению со стороны. Он, находясь в матке периодически переживает моменты удовольствия – неудовольствия, которые первично не являются результатом его жизнедеятельности. При неудовольствии накапливается напряжение, которое им воспринимается как тягостное чувство. Избавление от этого чувства происходит сразу, как только оно исчезает – появляется чувство удовольствия. Цикличность появления этих чувств, кроме положения тела, связано с цикличностью опорожнения внутренних емкостей плода – кишечника и мочевого пузыря.

Легко предположить, что давление на беременную матку, отражается на плоде. Происходит сдавливание его тела, ног, головы, рук, которые посредством передачи усилий распространяют его на внутренние органы (кишечник, мочевой пузырь, голову, грудную клетку), чем повышают внутреннее давление и из плода начинают выходить (выдавливаться) моча и меконий. Это давление плод воспринимает “как атаку на органы своего тела” о чем писал Э. Гловер, рассматривая фантазии наркозависимых[82]. Зевота во время анализа, которую отметил Ш. Ференци[83], может быть следствием регрессии до фетального уровня: плод, испытывающий боль, может открывать рот, так же, как и мы, при ощущениях внезапной боли. Вспомним, что писал Шребер, когда находился в фетальных переживаниях: “Одним из самых отвратительных пережитых мною чудес было так называемое чувство сдавливания грудной клетки… При этом вся грудная клетка так сильно сдавливалась, что состояние стеснения, вызванного одышкой, передавалось остальному телу”. Нам достоверно неизвестно, способен ли плод определять свои конечности, передающие давление на его тело, как свои, но из Мемуаров следует информация о том, что такое неудобства конечностей, плод хорошо знает. Находясь в регрессивном состоянии Шребер писал: “Едва ли есть одна конечность или орган моего тела, хоть один мускул, которые не были временно повреждены и приручены чудесами” … “Даже по сей день чудеса, которые я испытываю каждый час, являются частью такого характера, что они должны подвергать любого другого человека смертельному ужасу”.

Из этих воспоминаний мы можем сделать выводы не только о том, что плод воспринимает свои конечности, но и о том, что его конечности находятся под внешним управлением, поскольку они “приручены чудесами”. Это управление плод воспринимает как повреждение, которое должно вызывать “смертельный ужас“. Как можно догадаться, под внешним управлением мы имеем в виду то давление на конечности, которые они передают его телу, вдавливаясь в него. Здесь, несколько с другой стороны мы подошли к теме второй прегенитальной фазы эротики – садистическо–анальной организации. Под давлением чудес, как мы думаем, происходило “введение объекта в свое тело”, как говорил З. Фрейд. Правда он приписывал это “введение” самой ранней, оральной фазе организации. Не оспаривая очередность наступления фаз, все же отметим, что, как мы считаем, анальная фаза формируется все же раньше оральной, поскольку развивается в пассивной форме еще в матке и является следствием насильственного опорожнения кишечника и мочевого пузыря. Ш. Ференци писал: «У определенных пациентов на сеансе анализа появляется сильный позыв к мочеиспусканию. Некоторые сдерживают опорожнение мочевого пузыря до конца сеанса, другим же внезапно приходится встать и удалиться из комнаты для отправления этой нужды – иногда с признаками страха»[84]. И если мы вспомним, что в момент аналитической терапии пациенты находятся в регрессивном состоянии, нам станет понятна природа этого острого желания опорожниться.

Постепенно плод привыкает к этой периодичности и с ней же он связывает свое благополучие. Он “делает” вывод, что моча и кал должны периодически выводиться, а следит за этим процессом некая инстанция, расположенная за пределами его детского места. Проследим эту линию размышления и увидим, что первичное очищение кишечника является не подарком внешнему миру (родителям, подарком испражнения становятся позже), а устоявшаяся к этому моменту под влиянием давления внешнего мира, форма поведения. Удовлетворив желания родителей, ребенок чувствует (фетальное) облегчение в теле, которое впоследствии он интерпретирует как чувство очищения кишечника, избавление от чужих требований и психологическое наслаждение от наступившего покоя.

При этом регрессировавшие пациенты, по-разному пытаются проинтерпретировать этот симптом. К примеру, пациентка С. Шпильрейн[85] выделение мочи маленьким ребенком, объясняла исцелением, простуженного мочевого пузыря, а “вымоченность” ее собственной постели – происками “другой интриганки”, т.е. внешнего фактора. Родительское требование к детям опорожнить кишечник, посадка на горшок, являются продолжением тех же самых требований фетального периода. С другой стороны, неконтролируемые сознанием ребенка ночные выделение мочи и кала, мы также должны отнести к остаточным формам фетального поведения. Говоря словами К. Абрахама это давление “воспитывает в ребенке строгую регулярность экскреции, чем подвергает нарциссизм ребенка первому суровому испытанию”[86].

Не будет откровением, если мы предположим, что всякое воздействие на плод должно восприниматься им как угроза жизни, поскольку осуществляется оно независимо от его желания и против его удовольствия. Шпильрейн С. привела несколько примеров детских сновидений, из которых следует, что ночное недержание мочи часто сопровождает сновидения о пребывании ребенка в воде. В одном случае, Вася 10 лет (случай 1) мочился в кровать, когда ему снилось, что он почти захлебнулся; в другом (случай 3), Володя 12 лет мочился, когда ему снилось, что он купается в море; сновидение Феди 9 лет (случай 2) показалось нам интересным и относящимся к данному изложению мыслей, хотя ребенок во время ночного недержания мочи в своих сновидениях не находился в воде – он летал. Он говорил: «Все мчится за мной, а я лечу» [87].

Мы понимаем это сновидение следующим образом. Полеты означают отсутствие контактов с какой-либо поверхностью. Во время мочеиспускания, ребенок чувствует движение мочи по уретре и у него создается иллюзия собственного перемещения. Но это иллюзия возникает только при мочеиспускании ребенка. Если мочится плод, то он, как и подобает соответствующим законам гидродинамики смещается со своего места. Этим мы и объясняем Федины полеты[88]. 

Здесь нам необходимо разделить всех родившихся на две группы. Первая, – лица, которые в период их фетального развития молча или с минимальными для себя издержками, подчинялись требованиям внешнего мира и под его давлением (присмотром) опорожняли свой кишечник. Вторая, – те, кто неохотно подчинялся требованиям внешнего давления и после каждого такого “грубого” обращения пытались ему противостоять фетальным (примитивным, как это говорится у Абрахама) правом на самоопределение и связано оно было с нежеланием оставлять в горшке, ожидаемый родителями продукт. Таким образом, ничего не меняя в учении об анальной эротике и анальном характере мы сдвинули эту борьбу в фетальный период.

Отметим, что мстительность анального характера базируется на желании не подчиняться чужой воле. Поэтому получается, что вторая группа людей составляет группу “активистов” защищающих право испражняться по своему усмотрению и по своему желанию. Они хоть и обладают свойствами анального характера, но они же и являются их антиподами. Поскольку фетальную стадию развития проходят все люди, для всех людей характерны те или иные проявления анальной эротики.

В психоанализе принято говоря о регрессии, подразумевать либидо. Следует отметить, что после выдавливания из тела плода мочи и фекалий, они попадают в околоплодные воды, а оттуда в рот и нос плода. Поскольку удовольствие от испражнения проходит не сразу, а длится некоторое время, то выведенные в околоплодную воду шлаки, успевают достичь рта и носа плода, фиксируя это удовольствие еще двумя системами чувств организма. Ш. Ференци, обращаясь к пациентке говорил, что “когда она еще была «лягушкой» (эмбрионом), она действительно находилась в самом интимном соприкосновении с женским телом (с телом матери), прячем именно вблизи органов и экскрементов, запах которых ей очень противен”[89].

У новорожденных кишечник не всегда работает самостоятельно. Ему периодически требуется помощь в продвижении фекалий. Время от времени кишечник, как бы вспоминая о фетальной лени, останавливается в ожидании толчков, без них он раздувается и у ребенка начинаются кишечные колики. В данном случае рудиментом фетальной жизни является то, что плод еще не овладел, или еще не может управлять функцией кишечника. Что проявляется в рассогласованной работе кишечника (перистальтика) и ануса, системы, контролирующей опорожнения кишечника. Если плод накопил в ампуле прямой кишки достаточное для дефекации количество масс, но не выпускает их, а посредством функции ануса их старается удержать (что может нам указывать на то, что ребенку что-то не нравится, а сам он находится в состоянии сжатого клубка), то хотим мы этого, или не хотим, но по аналогии со взрослым человеком, удерживающим каловые массы, мы должны предположить возникновение у него особого чувства, обозначаемого нами как чувство полноты наполненности ампулы прямой кишки.

Отсюда следует наше предположение, что фиксация либидо происходит не на стадиях развития, а на стадиях овладения функциями, где апогей является моментом окончательного овладения функцией. Следует предположить, что регрессия либидо может ходить по шкале потери функции, как, к примеру, при потере памяти или ранее полученного того или иного навыка, или оттекать от органов, как это происходит при ипохондрии.

Надеемся, что свои мысли о фетальном периоде развития человека мы изложили достаточно ясно и нам удалось показать, что этот период развития человека является не менее, а более важным, чем детство, поскольку из него детство и питает свои формы поведения.

Однако, травмы и удовольствия фетального периода, о которых мы поведали выше, имеют непосредственное отношение к возникновению Эдипова комплекса. И не остановив на этом внимание читателя было бы неправильно.

При том, что у каждого из нас есть свои родители, живем мы на разных континентах, относим себя к представителям различных рас, имеем различные религиозные взгляды или не имеем никаких, с учетом всех известных и неизвестных различий между нами, все мы в своем поведении и в реализациях жизненного сценария объединены условно невротическим комплексом Эдипа. При том, что Фрейд достаточно понятно изложил либидозную природу происхождения Эдипова комплекса, он имеет еще и чисто биологическую природу, оставшуюся пока незаметной.

Казалось бы, раз все мы имеем этот комплекс, значит и причины его появления должны быть идентичными. Поскольку Фрейд обнаружил его корни в глубоком детстве, как-то так само собой стало понятно, что и берет он свое начало в детстве. Мы могли бы согласиться, что развитие этого комплекса связано с удовлетворением инстинктов жизнеобеспечения со стороны ухаживающего лица, но этому согласию не дают возможность появиться примеры неполных семей, где отсутствует, к примеру, один из родителей.

Как же так получается, что, не имея никаких общих, объединяющих нас условий жизни, мы с каждым поколением получаем один и тот же результат? При всей логичности наших рассуждений, и сколько бы мы не бегали по этой цепочки в поисках ошибки, мы все равно обнаруживаем отсутствие общих причин для развития комплекса при наличие самого комплекса.

Все дело в том, что ошибка наших размышлений на эту тему, является ошибкой размышлений на эту тему Фрейда. Она заключается в периоде, который мы берем для обозначения поля поисков.

Мы считаем, что обязательность присутствия этого комплекса в человеческой жизни должна предполагать еще и биологические механизмы своего присутствия. У нас есть собственный взгляд на природу возникновения этого чуда, которыми мы и хотим поделиться.

Начнем с того, что каждый человек когда-то имел маму, которая его зачала и выносила, проведя через период фетального развития. Это и есть то общее, что мы искали ранее, что нас всех (людей) объединяет. Она единственная и никто, кроме нее, предоставила ему (плоду) возможность купаться в фетальном эфире удовольствия; познакомила с чувством удовольствия от собственного существования, «научила» сексуальное удовольствие отличать от других удовольствий. Все это стало возможным только потому, что, психический аппарат матери и психический аппарат плода образуют одно целое.

Плод развивается, его голова наклонена вперед и до самого момента родов он видит перед собой пуповину. Поскольку пуповина является для плода ценностью, она так же становится целью обладания извне, ценностью для кого-то еще, находящегося за пределами детского места. После родов пуповина исчезает, но смутные воспоминания о ней остаются. Не находя ее у себя, он, наблюдая за миром животных, обнаруживает и у них “ее” остаток, что укрепляет его в мыслях о ее потере. Пытаясь подтвердить свои подозрения, его пытливый ум ищет ее и у близких людей; находит у братьев, отца, мальчиков и никогда не обнаруживает ее у девочек. В конце концов, если это мальчик, то обрезок “пуповины” он обнаруживает и у себя. Только это обретение его нисколько не радует, поскольку в памяти жива картина другой, более крупной пуповины: он помнит, что его «пенис» был больше, чем у отца… Сравнивая себя с девочками, он понимает, что ему еще повезло, что у него хоть что-то осталось. В любом случае, в выигрыше, а поэтому подозрение, в-первую очередь падает на него, остается отец. Отец, имеющий большую «пуповину», способный лишить “пуповины” всех остальных, кроме себя, становится кастрирующей фигурой со всеми вытекающими из этого последствиями. Мать, так же, как и он (ребенок), лишенная “пуповины”, но, как более пострадавшая сторона, заслуживает сочувствия, утешения и любви, т.е. всех тех нежных чувств, которые он у себя к ней обнаруживает. Отец же, напротив, должен быть их лишен. Что происходит дальше, нам уже известно.

Однажды Отто, пациент С. Шпильрейн, философствовавший о жизни, заявил, “Бога нет! Человек состоит из доброго человека, червяка и злого человека”[90]. Отметим сразу, что Отто отождествлял червяка, как промежуточную форму человека. Не может ребенок быть настолько прозорливым, чтобы рассуждать об эмбриональной стадии развития человека, на которой он, действительно может напоминать червяка. Скорее всего у ребенка оживились воспоминания о пуповине, которая на протяжении нескольких недель фетальной жизни стояла у него перед глазами в форме червяка. К. Абрахам и змею, и червяка интерпретировал как половой член. С ним согласуются наблюдения С. Шпильрейн, констатировавшей: “Червяк каким-то образом связан с наслаждением запретным плодом любви”[91].  Художник Христоф Хайтцманн, описывая дьявола, отмечал, что тот “имеет огромный, переходящий в змею пенис”[92].

Таким образом мы утвердились в мыслях, что penis, змея, червяк и пуповина по смыслу тождественны друг другу.

Судьбу выводов на историю потерь и обретений Эдипова комплекса, об его связях с фетальным периодом, о травмах и удовольствиях этого периода мы оставляем на попечение читателя.

Литература

1. Daniel Paul Schreber. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken nebst Nachträgen und einem Anhang über die Frage; “Unter welchen Voraussetzungen darf eine für geisteskrank erachtete Person gegen ihren erklärten Willen in einer Heilanstalt festgehalten werden?”
2. http://forum.arimoya.info/attachments/richard-dadd-titania-sleeping-1841-jpg.56633/
3. http://gutenberg.spiegel.de/buch/denkwurdigkeiten-eines-nervenkranken-4989.
4. http://psymagazine.moscow/articles/240615
5. http://vmede.org/sait/?page=25&id=Gistologiya_embriol_cit_afanasev_2012&menu=Gistologiya_embriol_cit_afanasev_2012
6. http://www.kicken-gallery.com/thumbs/newsletters/mixed-media-iv/otto-muehl_copyright-vg-bild-kunst-bonn-2018-courtesy-kicken-berlin-1000×1016-q50.jpg
7. http://www.kicken-gallery.com/thumbs/newsletters/mixed-media-iv/otto-muehl_copyright-vg-bild-kunst-bonn-2018-courtesy-kicken-berlin-1000×1016-q50.jpg
8. http://www.postergrad.ru/izobrazhenie/53513/richard/puck.jpg
9. http://www.psychoanalyse.ru/practice/shreber_1.html.
10. https://imgprx.livejournal.net/79f9aa3ebd6ddea06c286180e1535f28d7d9831e/hOTWoN_nhGUaLMOGDFKJFSQ3c5OTJ1xl-IT8nLG44eGHLaJvcjaRo89blGVGIpQr8EGBX1DPXbK5aPNOE3Ks3w0mKKsIn7F_eYi6bMj8Tck
11. https://s.mediasole.ru/images/646/646128/6709400_900.jpg
12. https://sun9-41.userapi.com/c9579/v9579326/f33/hlSG2Fkrb-0.jpg
13. ttps://imgprx.livejournal.net/79f9aa3ebd6ddea06c286180e1535f28d7d9831e/hOTWoN_nhGUaLMOGDFKJFSQ3c5OTJ1xl
14. Абрахам К. Исследование самой ранней стадии развития. в кн. Абрахам, К. Характер и развитие. / Карл Абрахам. – Пер. с нем. Под научн. Ред. С.Ф. Сироткина. Предисловие В.М. Лейбина. – Ижевск: ERGO, 2007. – XVIII+180 с.
15. Абрахам К. О сложном церемониале невротических женщин (1912d). / В кн. Психоаналитические труды: в 3 т. (т. 1) / Карл Абрахам. – пер. с нем. под научн. ред.  С.Ф. Сироткина, И.Н. Чирковой. – Ижевск: ERGO, 2009.
16. Абрахам, К. Характер и развитие. / Карл Абрахам. – Пер. с нем. Под научн. Ред. С.Ф. Сироткина. Предисловие В.М. Лейбина. – Ижевск: ERGO, 2007. – XVIII+180 с.
17. Бажин Ю.А. Шребер. Другой взгляд на случай / https://psy.media/expert-mnenie/teoriya-psikhoanaliza/67-schreber-drugoj.html
18. Бажин Ю.А. Шребер. Другой взгляд на случай / https://psy.media/expert-mnenie/teoriya-psikhoanaliza/67-schreber-drugoj.html
19. Баймайер Ф. Случай Шребера / http://фройд.рф/freud/schreber/baymeyer.htm. Перевод В. Николаева.
20. Бивен Б. Роль кожи в нормальном и аномальном развитии с заметкой о поэтессе Сильвии Плат. Сборник Психология и психопатология кожи: тексты/ Сост. и научн. Ред. С.Ф. Сироткин, М.Л. Мельникова. – Ижевск: ERGO; М.: Когито-Центр, 2011. М-384 с.
21. Виттельс Ф. Фрейд. Его личность, учение и школа. Пер. с нем. Л., “Эго”. 1991.197 с.
22. Гловер Э. Об этиологии наркотической аддикации. Психоаналитические концепции наркотической зависимости. Тексты / Сост. и науч. ред. перев. С.Ф. Сироткин. Ижевск: Издательский дом “Удмурдский университет”, 2004. 474 с.
23. Гроф С. За пределами мозга. Пер. с англ. – М.: “Соцветие”, 1992. 336 с.,
24. Дидье Анзьё. Феномены аутизма и Я-кожа. Сборник Психология и психопатология кожи: тексты/ Сост. и научн. Ред. С.Ф. Сироткин, М.Л. Мельникова. – Ижевск: ERGO; М.: Когито-Центр, 2011. М-384 с.
25. Досужков Ф.Н. / Психоанализ, неврозы и практический врач. Статьи из журнала “Русский врач в Чехословакии” (1935 -1940) / Ф.Н. Досужков. Ижевск: ERGO, 2017. – 148с.
26. Задгер И. Эротика и перверсия; пер. с нем. Под научн. Ред. С.Ф. Сироткина, М.Л. Мельниковой. – Ижевск: ERGO, 2012. – VIII, 172 с.
27. Коган Я.М. Переживание гибели мира и фантазия о повторном рождении при шизофрении [текст] / Я.М. Коган. – Ижевск: ERGO, 2011. – 48 с.
28. Маргерит А. Сешей . Дневник шизофренички. Самонаблюдение больной шизофренией во время психотерапевтического лечения / Пер. с фр. – М.: Когито-Центр, 2017. – 203с. (Библиотека психоанализа).
29. Мельцер Д. Адгезивная идентификация. Сборник Психология и психопатология кожи: тексты/ Сост. и научн. Ред. С.Ф. Сироткин, М.Л. Мельникова. – Ижевск: ERGO; М.: Когито-Центр, 2011. М-384 с.
30. Невроз дьявола в семнадцатом веке в кн. Зигмунд Фрейд. Навязчивость, паранойя и перверсия. М.: ООО “Фирма СТД”. 206. 336с.
31. Пайнз Д. Кожная коммуникация: Ранние кожные расстройства и их влияние на перенос и контрперенос. Сборник Психология и психопатология кожи: тексты/ Сост. и научн. Ред. С.Ф. Сироткин, М.Л. Мельникова. – Ижевск: ERGO; М.: Когито-Центр, 2011. М-384 с.
32. Ранк О. Травма рождения и ее значение для психоанализа/Пер. с нем.-М.: ”Когито-Центр”, 2009.- 239 с. (Библиотека психоанализа).
33. Решетников М.М. Психическая травма. СПб.: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 2006. – 322 с.
34. Ференци Ш. Об образовании проходящих симптомов во время анализа: Проходящая конверсия, субституция, иллюзия, галлюцинация, “регрессия характера” и “смещение выражения” (1911 – 1912f). Шандор Ференци. Собрание научных трудов / Пер. с венг. и нем. под научн. ред. С.Ф. Сироткина. – Ижевск: ERGO, 2013. Т. 2: Работы 1908 – 1912г.г. – 2013. XIV, 386 с.
35. Ференци Ш. Случай «Deja vu» (1911 – 1912g). Шандор Ференци. Собрание научных трудов / Пер. с венг. и нем. под научн. ред. С.Ф. Сироткина. – Ижевск: ERGO, 2013. Т. 2: Работы 1908 – 1912г.г. – 2013. XIV, 386 с.
36. Фрейд З. Введение в психоанализ: Лекции / Авторы очерка о Фрейде В.Ф. Бассин и М.Г. Ярошевский. – М.: Наука, 1989, – 156 – (Серия «Классика науки»).
37. Фрейд З. Из истории одного детского невроза. Человек-Волк и Зигмунд Фрейд. Сб. / Пер. с англ. – К.: “Port-Royl”, 1996. – 352 c.
38. Фрейд З. Неудобства культуры / Сборник Художник и фантазирование: Пер. с нем. / Под ред. Р.Ф. Додельцева, К.М. Долгова. – М.: Республика, 1995. – 400 с.: ил. – (Прошлое и настоящее).
39. Фрейд З. Толкование сновидений. – Ер.: “Камар”, 1991. – 448с.
40. Шпильрейн С. Детские рисунки при открытых и закрытых глазах (1931а). В кн. Психоаналитические труды. / Сабина Шпильрейн. – пер. с англ., нем., фр. под научн. ред. С.Ф. Сироткина, Е.С. Морозовой. – Ижевск: ERGO, 2008. – XII+466с.
41. Шпильрейн С. Несколько маленьких сообщений из жизни детей (1927 – 1928а). В кн. Психоаналитические труды. / Сабина Шпильрейн. – пер. с англ., нем., фр. под научн. ред. С.Ф. Сироткина, Е.С. Морозовой. – Ижевск: ERGO, 2008. – XII+466с.
42. Шпильрейн, С. Вклад в познание детской души (1912b). В кн. Психоаналитические труды. / Сабина Шпильрейн. – пер. с англ., нем., фр. под научн. ред. С.Ф. Сироткина, Е.С. Морозовой. – Ижевск: ERGO, 2008. – XII+466с.
43. Шпильрейн, С. Деструкция как причина становления (1912а). В кн. Психоаналитические труды. / Сабина Шпильрейн. – пер. с англ., нем., фр. под научн. ред. С.Ф. Сироткина, Е.С. Морозовой. – Ижевск: ERGO, 2008. – XII+466с.
44. Шпильрейн, С. Психоаналитические труды. / Сабина Шпильрейн. – пер. с англ., нем., фр. под научн. ред. С.Ф. Сироткина, Е.С. Морозовой. – Ижевск: ERGO, 2008. – XII+466с.
45. Юнг К. Г. Собрание сочинений. Конфликты детской души / Пер. с нем. – М.: Канон, 1995. – 336 с. – (История психологии в памятниках).

[1] Фрейд З. Из истории одного детского невроза. Человек-Волк и Зигмунд Фрейд. Сб. / Пер. с англ. – К.: “Port-Royl”, 1996. – 352 c.

[2] Сама Рене говорила, что куклу ей подарили в пятнадцать с половиной лет.

[3] Дневник шизофренички. Самонаблюдение больной шизофренией во время психотерапевтического лечения / Пер. с фр. – М.: Когито-Центр, 2017. – 203с. (Библиотека психоанализа)

[4] Баймайер Ф. Случай Шребера / http://фройд.рф/freud/schreber/baymeyer.htm. Перевод В. Николаева.

[5] Бажин Ю.А. Шребер. Другой взгляд на случай / https://psy.media/expert-mnenie/teoriya-psikhoanaliza/67-schreber-drugoj.html

[6] Фрейд З. Введение в психоанализ: Лекции / Авторы очерка о Фрейде В.Ф. Бассин и М.Г. Ярошевский. – М.: Наука, 1989, – 156 – (Серия «Классика науки»).

[7] Ранк О. Травма рождения и ее значение для психоанализа/Пер. с нем.-М.: ”Когито-Центр”, 2009.- 239 с. (Библиотека психоанализа).

[8] Daniel Paul Schreber. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken nebst Nachträgen und einem Anhang über die Frage; “Unter welchen Voraussetzungen darf eine für geisteskrank erachtete Person gegen ihren erklärten Willen in einer Heilanstalt festgehalten werden?”

[9] http://gutenberg.spiegel.de/buch/denkwurdigkeiten-eines-nervenkranken-4989.

[10] Маргерит А. Сешей . Дневник шизофренички. Самонаблюдение больной шизофренией во время психотерапевтического лечения / Пер. с фр. – М.: Когито-Центр, 2017. – 203с. (Библиотека психоанализа).

[11] Коган Я.М. Переживание гибели мира и фантазия о повторном рождении при шизофрении [текст] / Я.М. Коган Я.М. – Ижевск: ERGO, 2011. – 48 с.

[12]http://vmede.org/sait/?page=25&id=Gistologiya_embriol_cit_afanasev_2012&menu=Gistologiya_embriol_cit_afanasev_2012

[13] Фрейд З. Введение в психоанализ: Лекции / Авторы очерка о Фрейде В.Ф. Бассин и М.Г. Ярошевский. – М.: Наука, 1989, – 156 – (Серия «Классика науки»).

[14] Фрейд З. Толкование сновидений. – Ер.: “Камар”, 1991. – 448с.

[15] Источник: http://forum.arimoya.info/attachments/richard-dadd-titania-sleeping-1841-jpg.56633/

[16] Источник: http://www.postergrad.ru/izobrazhenie/53513/richard/puck.jpg

[17] Решетников М.М. Психическая травма. СПб.: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 2006. – 322 с.

[18] Бивен Б. Роль кожи в нормальном и аномальном развитии с заметкой о поэтессе Сильвии Плат. Сборник Психология и психопатология кожи: тексты/ Сост. И научн. Ред. С.Ф. Сироткин, М.Л. Мельникова. – Ижевск: ERGO; М.: Когито-Центр, 2011. М-384 с.

[19] То, что пациент, сделавший такое заявление, являлся гомосексуалистом и то, что “внутри него все постоянно менялось, не оставляя никакого осадка”, безусловно, имеет свою внутреннюю связь с внутриутробными разворотами его тела, но поскольку исследования этого вопроса не относится к задачам этой работы, мы не будем на нем останавливаться, заметим, однако, что плод в силу невозможности иного, всегда находится в связи со своими родителями, даже в момент их копуляции.

[20] Бивен Б. Роль кожи в нормальном и аномальном развитии с заметкой о поэтессе Сильвии Плат. Сборник Психология и психопатология кожи: тексты/ Сост. И научн. Ред. С.Ф. Сироткин, М.Л. Мельникова. – Ижевск: ERGO; М.: Когито-Центр, 2011. М-384 с.

[21] Источник: http://forum.arimoya.info/attachments/richard-dadd-titania-sleeping-1841-jpg.56633/

[22] Фрейд З. Неудобства культуры / Сборник Художник и фантазирование: Пер. с нем. / Под ред. Р.Ф. Додельцева, К.М. Долгова. – М.: Республика, 1995. – 400 с.: ил. – (Прошлое и настоящее).

[23] Гроф С. За пределами мозга. Пер. с англ. – М.: “Соцветие”, 1992. 336 с., илл.

[24] Прав был О. Ранк, заметивший сходство аналитической ситуации с внутриутробной, когда “человек пребывает в расслабленном положении в полутемном помещении, в полузабытьи, в почти свободном от требований реальности состоянии фантазирования (галлюцинирования); объект его либидо присутствует и в то же время невидим и т. д.” с “первичной ситуацией общения с матерью”, желанием “возвратиться в детство и тем самым указать аналитику на значимость инфантильного материала и инфантильных впечатлений”. Но это положение анализируемого не являлось его изобретением. Оно явилась следствием небольшого конфликта З. Фрейда и его пациентки, перебившей Фрейда, отказавшейся ему подчиняться и принявшей постепенно горизонтальное положение. Да и сама она была всего лишь орудием в руках фетальных воспоминаний, овладевших ее телом. Думаем, что она и сама не сразу обратилась к бунтующей форме поведения, а, как и подобает цивилизованной даме, сдерживала себя до последнего – она не могла лечь в присутствии мужчины, а поэтому сессию за сессией мучилась от неудобства своего сидячего положения, рекомендованного воспитанием одного и другого. Ребячливость и детское неповиновение требованиям аналитика, равно как и тема воспоминаний, возможно, что и поведение Фрейда, остановили понимание аналитического процесса на стадии детства и не дали пациентке нырнуть в свои более глубокие воспоминания, установив тем самым порог для темы разговора. Странным нам кажется, что Фрейд прошел мимо момента компоновки тела пациентки во время их разговора. Здесь нам видится отсутствие очень важной информации, которую, мы позволим себе восстановить. Поставим себя на ее место. Мы сидим на кушетке и разговариваем. Разговор затрагивает наши воспоминания, он становится нам интересным и возбуждающим память, наши ноги сами по себе поднимаются на диван и прижимаются к телу. Чем не эмбриональная поза? Мы сомневаемся в том, что пациентка Фрейда, устав от сидячего положения, минуя позу эмбриона, находясь на стадии переноса, сразу растянулась в горизонтальном положении.

[25] Гипнотический сон, который, как и все подобные состояния в сновидениях о “повторном” рождении, является типичным элементом внутриматочного состояния, наталкивает на догадку, что сущность самого гипноза и гипнотической подверженности влиянию извне сводится к первосвязи ребенка с матерью. Впрочем, уже много лет назад сходные мысли высказывал Поль Бьер (“Das Wesen der Hypnose”).

[26] Впрочем, если это и ошибка перевода, оно ничего не меняет; не О. Ранк, так Е.Н. Баканов, смог заметить эту разницу.

[27] Ференци Ш. Об образовании проходящих симптомов во время анализа: Проходящая конверсия, субституция, иллюзия, галлюцинация, “регрессия характера” и “смещение выражения” (1911 – 1912f). Шандор Ференци. Собрание научных трудов / Пер. с венг. и нем. под научн. ред. С.Ф. Сироткина. – Ижевск: ERGO, 2013. Т. 2: Работы 1908 – 1912г.г. – 2013. XIV, 386 с.

[28] В этом единении “Я” плода и внешнего мира, мы видим “Мега-Я”.

[29] Недовольство культурой

[30] Гроф С. За пределами мозга. Пер. с англ. – М.: “Соцветие”, 1992. 336 с., илл.

[31] Коган Я.М. Переживание гибели мира и фантазия о повторном рождении при шизофрении [текст] / Я.М. Коган. – Ижевск: ERGO, 2011. – 48 с.

[32] В данном случае под куклами мы подразумеваем плод.

[33] Бивен Б. Роль кожи в нормальном и аномальном развитии с заметкой о поэтессе Сильвии Плат. Сборник Психология и психопатология кожи: тексты/ Сост. И научн. Ред. С.Ф. Сироткин, М.Л. Мельникова. – Ижевск: ERGO; М.: Когито-Центр, 2011. М-384 с.

[34] Решетников М.М. Психическая травма. СПб.: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 2006. – 322 с.

[35] Вспомним из сказок, что чудовище должно раз в год забирать к себе самого красивого ребенка.

[36] Пайнз Д. Кожная коммуникация: Ранние кожные расстройства и их влияние на перенос и контрперенос. Сборник Психология и психопатология кожи: тексты/ Сост. и научн. Ред. С.Ф. Сироткин, М.Л. Мельникова. – Ижевск: ERGO; М.: Когито-Центр, 2011. М-384 с.

[37] Фрейд З. Неудобства культуры / Сборник Художник и фантазирование: Пер. с нем. / Под ред. Р.Ф. Додельцева, К.М. Долгова. – М.: Республика, 1995. – 400 с.: ил. – (Прошлое и настоящее).

[38] Шпильрейн, С. Вклад в познание детской души (1912b). В кн. Психоаналитические труды. / Сабина Шпильрейн. – пер. с англ., нем., фр. под научн. ред. С.Ф. Сироткина, Е.С. Морозовой. – Ижевск: ERGO, 2008. – XII+466с.

[39] Шпильрейн, С. Деструкция как причина становления (1912а). В кн. Психоаналитические труды. / Сабина Шпильрейн. – пер. с англ., нем., фр. под научн. ред. С.Ф. Сироткина, Е.С. Морозовой. – Ижевск: ERGO, 2008. – XII+466с.

[40] Шпильрейн, С. Вклад в познание детской души (1912b). В кн. Психоаналитические труды. / Сабина Шпильрейн. – пер. с англ., нем., фр. под научн. ред. С.Ф. Сироткина, Е.С. Морозовой. – Ижевск: ERGO, 2008. – XII+466с.

[41] Ранк О. Травма рождения и ее значение для психоанализа/Пер. с нем. – М.: “Когито-Центр”, 2009. – 239 с. (Библиотека психоанализа).

[42] Виттельс Ф. Фрейд. Его личность, учение и школа. Пер. с нем. Л., “Эго”. 1991.197 с.

[43] Шпильрейн, С. Деструкция как причина становления (1912а). В кн. Психоаналитические труды. / Сабина Шпильрейн. – пер. с англ., нем., фр. под научн. ред. С.Ф. Сироткина, Е.С. Морозовой. – Ижевск: ERGO, 2008. – XII+466с.

[44] Решетников М.М. Психическая травма. СПб.: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 2006. – 322 с.

[45] Шпильрейн, С. Деструкция как причина становления (1912а). В кн. Психоаналитические труды. / Сабина Шпильрейн. – пер. с англ., нем., фр. под научн. ред. С.Ф. Сироткина, Е.С. Морозовой. – Ижевск: ERGO, 2008. – XII+466с.

[46] Дидье Анзьё. Феномены аутизма и Я-кожа. Сборник Психология и психопатология кожи: тексты/ Сост. и научн. Ред. С.Ф. Сироткин, М.Л. Мельникова. – Ижевск: ERGO; М.: Когито-Центр, 2011. М-384 с.

[47] Цит. по Б. Бивену.

[48] Юнг К. Г. Собрание сочинений. Конфликты детской души / Пер. с нем. – М.: Канон, 1995. – 336 с. – (История психологии в памятниках).

[49] Забегая несколько вперед, отметим, что следующие его утверждения о том, что “собственная психология (имеется в виду психология ребенка, прим. автора) наличествует лишь зачаточном виде”, являются ошибочными, а поэтому уводящими его внимание от фактов в зону ложных представлений. По нашему мнению, психический аппарат ребенка развит достаточно для тех условий, в которых он находится. Другое дело, что для нас этот психический аппарат кажется зачаточным.

[50] Абрахам К. О сложном церемониале невротических женщин (1912d). / В кн. Психоаналитические труды: в 3 т. (т. 1) / Карл Абрахам. – пер. с нем. под научн. ред.  С.Ф. Сироткина, И.Н. Чирковой. – Ижевск: ERGO, 2009.

[51] Абрахам К. О сложном церемониале невротических женщин (1912d). / В кн. Психоаналитические труды: в 3 т. (т. 1) / Карл Абрахам. – пер. с нем. под научн. ред.  С.Ф. Сироткина, И.Н. Чирковой. – Ижевск: ERGO, 2009.

[52] Шпильрейн С. Детские рисунки при открытых и закрытых глазах (1931а). В кн. Психоаналитические труды. / Сабина Шпильрейн. – пер. с англ., нем., фр. под научн. ред. С.Ф. Сироткина, Е.С. Морозовой. – Ижевск: ERGO, 2008. – XII+466с.

[53] Задгер И. Эротика и перверсия; пер. с нем. Под научн. Ред. С.Ф. Сироткина, М.Л. Мельниковой. – Ижевск: ERGO, 2012. – VIII, 172 с.

[54] Собственно, это не является новостью для тех, кто растил ребенка. С этой целью новорожденных ранее пеленали, а теперь на кулачки одевают рукавички.

[55] Задгер И. Эротика и перверсия; пер. с нем. Под научн. Ред. С.Ф. Сироткина, М.Л. Мельниковой. – Ижевск: ERGO, 2012. – VIII, 172 с.

[56] Маргерит А. Сешей . Дневник шизофренички. Самонаблюдение больной шизофренией во время психотерапевтического лечения / Пер. с фр. – М.: Когито-Центр, 2017. – 203с. (Библиотека психоанализа).

[57] Там же.

[58] Там же.

[59] Там же.

[60] Источник: https://sun9-41.userapi.com/c9579/v9579326/f33/hlSG2Fkrb-0.jpg

[61] Источник: ttps://imgprx.livejournal.net/79f9aa3ebd6ddea06c286180e1535f28d7d9831e/hOTWoN_nhGUaLMOGDFKJFSQ3c5OTJ1xl

[62] Бивен Б. Роль кожи в нормальном и аномальном развитии с заметкой о поэтессе Сильвии Плат. Сборник Психология и психопатология кожи: тексты/ Сост. И научн. Ред. С.Ф. Сироткин, М.Л. Мельникова. – Ижевск: ERGO; М.: Когито-Центр, 2011. М-384 с.

[63] Там же.

[64] Мельцер Д. Адгезивная идентификация. Сборник Психология и психопатология кожи: тексты/ Сост. и научн. Ред. С.Ф. Сироткин, М.Л. Мельникова. – Ижевск: ERGO; М.: Когито-Центр, 2011. М-384 с.

[65] Бивен Б. Роль кожи в нормальном и аномальном развитии с заметкой о поэтессе Сильвии Плат. Сборник Психология и психопатология кожи: тексты/ Сост. И научн. Ред. С.Ф. Сироткин, М.Л. Мельникова. – Ижевск: ERGO; М.: Когито-Центр, 2011. М-384 с.

[66] Там же.

[67] Адрес изображения http://www.kicken-gallery.com/thumbs/newsletters/mixed-media-iv/otto-muehl_copyright-vg-bild-kunst-bonn-2018-courtesy-kicken-berlin-1000×1016-q50.jpg

[68] Мельцер Д. Адгезивная идентификация. Сборник Психология и психопатология кожи: тексты/ Сост. и научн. Ред. С.Ф. Сироткин, М.Л. Мельникова. – Ижевск: ERGO; М.: Когито-Центр, 2011. М-384 с.

[69] Адрес изображения: https://s.mediasole.ru/images/646/646128/6709400_900.jpg

[70] Досужков Ф.Н. / Психоанализ, неврозы и практический врач. Статьи из журнала “Русский врач в Чехословакии” (1935 -1940) / Ф.Н. Досужков. Ижевск: ERGO, 2017. – 148с.

[71] Бивен Б. Роль кожи в нормальном и аномальном развитии с заметкой о поэтессе Сильвии Плат. Сборник Психология и психопатология кожи: тексты/ Сост. и научн. Ред. С.Ф. Сироткин, М.Л. Мельникова. – Ижевск: ERGO; М.: Когито-Центр, 2011. М-384 с.

[72] Там же.

[73] Там же.

[74] Там же.

[75] Решетников М.М. Психическая травма. СПб.: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 2006. – 322 с.

[76] Там же.

[77] Там же.

[78] Там же.

[79] Задгер И. Эротика кожи, слизистой и мышц (1911) / Эротика и перверсия; пер. с нем. Под научн. Ред. С.Ф. Сироткина, М.Л. Мельниковой. – Ижевск: ERGO, 2012. – VIII, 172 с.

[80] Там же.

[81] Абрахам, К. Характер и развитие. / Карл Абрахам. – Пер. с нем. Под научн. Ред. С.Ф. Сироткина. Предисловие В.М. Лейбина. – Ижевск: ERGO, 2007. – XVIII+180 с.

[82] Гловер Э. Об этиологии наркотической аддикации. Психоаналитические концепции наркотической зависимости. Тексты / Сост. и науч. ред. перев. С.Ф. Сироткин. Ижевск: Издательский дом “Удмурдский университет”, 2004. 474 с.

[83] Ференци Ш. Об образовании проходящих симптомов во время анализа: Проходящая конверсия, субституция, иллюзия, галлюцинация, “регрессия характера” и “смещение выражения” (1911 – 1912f). Шандор Ференци. Собрание научных трудов / Пер. с венг. и нем. под научн. ред. С.Ф. Сироткина. – Ижевск: ERGO, 2013. Т. 2: Работы 1908 – 1912г.г. – 2013. XIV, 386 с.

[84] Ференци Ш. Об образовании проходящих симптомов во время анализа: Проходящая конверсия, субституция, иллюзия, галлюцинация, “регрессия характера” и “смещение выражения” (1911 – 1912f). Шандор Ференци. Собрание научных трудов / Пер. с венг. и нем. под научн. ред. С.Ф. Сироткина. – Ижевск: ERGO, 2013. Т. 2: Работы 1908 – 1912г.г. – 2013. XIV, 386 с.

[85] Шпильрейн, С. Психоаналитические труды. / Сабина Шпильрейн. – пер. с англ., нем., фр. под научн. ред. С.Ф. Сироткина, Е.С. Морозовой. – Ижевск: ERGO, 2008. – XII+466с.

[86] Абрахам К. Исследование самой ранней стадии развития. в кн. Абрахам, К. Характер и развитие. / Карл Абрахам. – Пер. с нем. Под научн. Ред. С.Ф. Сироткина. Предисловие В.М. Лейбина. – Ижевск: ERGO, 2007. – XVIII+180 с.

[87] Шпильрейн С. Несколько маленьких сообщений из жизни детей (1927 – 1928а). В кн. Психоаналитические труды. / Сабина Шпильрейн. – пер. с англ., нем., фр. под научн. ред. С.Ф. Сироткина, Е.С. Морозовой. – Ижевск: ERGO, 2008. – XII+466с.

[88] Этим мы не противоречим умозаключениям Фрейда о том, что полеты во сне связаны с эрекцией. Даже, напротив, считаем, что они являются проявлением одного и того же явления – уретральной эротики: ночная эрекция – тот же самый «взлет», только одной части тела. В одном случае он (пациент) «мчится», а в другом (половой член), «взлетает».

[89] Ференци Ш. Случай «Deja vu» (1911 – 1912g). Шандор Ференци. Собрание научных трудов / Пер. с венг. и нем. под научн. ред. С.Ф. Сироткина. – Ижевск: ERGO, 2013. Т. 2: Работы 1908 – 1912г.г. – 2013. XIV, 386 с.

[90] Шпильрейн, С. Вклад в познание детской души (1912b). В кн. Психоаналитические труды. / Сабина Шпильрейн. – пер. с англ., нем., фр. под научн. ред. С.Ф. Сироткина, Е.С. Морозовой. – Ижевск: ERGO, 2008. – XII+466с.

[91] Шпильрейн, С. Вклад в познание детской души (1912b). В кн. Психоаналитические труды. / Сабина Шпильрейн. – пер. с англ., нем., фр. под научн. ред. С.Ф. Сироткина, Е.С. Морозовой. – Ижевск: ERGO, 2008. – XII+466с.

[92] Невроз дьявола в семнадцатом веке в кн. Зигмунд Фрейд. Навязчивость, паранойя и перверсия. М.: ООО “Фирма СТД”. 206. 336с.

Юрий Бажин