Ганс. Другой взгляд на случай

Гансу еще не было «полных трех лет», когда он стал объектом психоаналитического наблюдения. Начинается описание случая с диалога матери и сына. Темой диалога был «wiwimacher» (так Ганс, как считали родители, называл свой половой член). Причиной возникновения этой темы явился, проснувшийся у мальчика интерес к собственному половому члену. Чуть позже этот интерес распространился на поиск «wiwimacher`а» у близких ему людей; начал он с матери. 

Однажды он спросил мать: «Мама, у тебя есть Wiwimacher?» и получил утвердительный ответ: «Само собой разумеется. Почему ты спрашиваешь?». Пойманный встречным вопросом матери врасплох, Ганс ответил: «Я только подумал». Чуть позднее он спросил отца: «Папа, и у тебя есть wiwimacher?», а когда отец подтвердил его предположения, он ответил: «Но я его никогда не видел, когда ты раздевался».

Таким образом, мы впервые встречаемся с некими бессознательными мотивами, формирующими тот самый интерес мальчика к половым органам родителей. Но нас должен интересовать не сам интерес к строению определенной части человеческого тела, а нечто иное, пока не уловимое – это внутренние процессы, происходящие в психике Ганса. Среди них мы можем увидеть очень важный для нас момент, на котором я и хочу остановить внимание читателя. Речь идет о внезапно проснувшемся (появившимся) желании наверстать упущенное и, если так можно сказать, «восстановить» знание. 

Присмотримся к этому диалогу и проанализируем его. 

Из него следует, что wiwimacher отца Ганс должен был увидеть в тот момент, когда тот раздевался, т.е. оголял свой торс (ведь никто не будет утверждать, что отец раздевался перед Гансом догола, но у него не было полового члена, поскольку Ганс его не видел). Отсюда делаем вывод о том, что на самом деле Ганса половые органы отца (как и матери) вообще не интересовали, а, если и интересовали, то не более морщин на лице, волос на бороде, родинок на руках. В сознании Ганса то, что он называл wiwimacher`ом, а родители половым членом, должен был располагаться на видимой части торса – животе; другое место на торсе для него я не нахожу. Если wiwimacher отца, по мнению Ганса, должен был находиться на животе, но теперь он его там не обнаруживает, мы должны спросить себя, а почему ребенок решил, что он должен был там находиться, какие для такого предположения у него есть основания? 

Для ответа на этот вопрос мы должны оглянуться назад, в прошлое Ганса. Этим прошлым является более ранний период его развития. Но поскольку возраст Ганса к моменту состоявшихся диалогов, еще не достиг четырех лет, во время которого никаких физических потерь Ганс не понес, нам не остается ничего иного, как расширить исследуемый период за счет периода его внутриутробного развития. Сделав это, мы тут же обнаружим, что в его развитии действительно существовал период, во время которого на животе Ганса имелось нечто, что можно было бы назвать wiwimacher`ом – это пуповина. 

С учетом того, что было выявлено ранее, само собой возникает предположение, из которого следует, раз эти воспоминания всплыли в памяти Ганса, что плод имеет бессознательное представление о том, что ранее у него существовала, теперь уже потерянная часть тела, которую мы называем пуповиной. Не можем же мы в самом деле исходить из того, что в матке сидит безмозглая болванка, не способная в интересах собственного выживания наблюдать за окружающим миром и рефлексировать на его воздействие должным образом. А допуская мысль о существовании у плода собственного сознания, мы не можем отрицать, что самым первым предметом его интереса должна быть пуповина, торчащая из его живота (я думаю, что он, даже, понимает ее функциональное предназначение). 

Все это указывает на то, что ребенок ранних лет (если за модель ребенка ранних лет мы берем Ганса) помнит о ней и через обман своих органов чувств, видит или надеется увидеть ее там, где ее уже нет, и не может быть. Возможно, что ребенок бы и отказался от своих заблуждений, но как от них откажешься, если реальность в виде некоторых видов животных, в частности жирафов, настойчиво демонстрировали ему, что wiwimacher располагается там, где он и должен был располагаться – на животе. 

Косвенным доказательством того, что речь должна идти не о половом члене, а о пуповине, я нахожу в следующем диалоге, из которого следует утверждение, что wiwimacher матери должен быть как у лошади. 

«В другой раз он напряженно смотрит на мать, когда та раздевается, готовясь ко сну. Она спросила: «Чего ты так смотришь?»

Ганс: «Я смотрю только, есть ли у тебя wiwimacher?»

Мать: «Конечно. Разве ты этого не знал?»

Ганс: «Нет, я думал, что так как ты большая, то и wiwimacher у тебя как у лошади»». 

Ничего не заметили? Почему у матери wiwimacher должен быть как у лошади, а у отца нет? Раз уж в качестве измерительного эталона wiwimacher`а Ганс избрал лошадиный, но у лошади пуповины нет, я делаю вывод, что в данном случае, Ганс одно принял за другое. Здесь я должен сделать еще одно напрашивающееся предположение, что слово «wiwimacher» означает и половой член, и пуповину. И сразу оговорюсь, что, поскольку Ганса половой член, как таковой, не интересовал (в этот момент он еще не догадывался (не осознавал) о его существовании), думаю, что весь его интерес был направлен на поиск wiwimacher`а; он все, что располагалось на животе и внизу живота, относил к остаткам последнего. Сделав такое предположение, я обнаруживаю, что в сознании Ганса имеется путаница между тем, что он видит в реальности и тем, что дают ему его собственные воспоминания, находящиеся за пределами осознания.

Фрейд этого допущения не сделал, и два вида wiwimacher`ов принял за один, в смысле полового члена. В этом я вижу его принципиальную ошибку.

Хотелось бы обратить внимание читателя еще на один момент. Ганса никак не смущало, что тот wiwimacher, который он искал на животе, у разных животных располагался или на животе, или ниже. 

Я объясняю это следующим. Пока ребенок рос, весь не используемый опыт прежней жизни в форме воспоминаний, отходил на задний план и постепенно оседал в бессознательном. Среди них были и воспоминания о пуповине. Только воспоминания о ней из-за ее демонстрации животными, оседали не так быстро и их смог захватить, развивающееся сознание юного исследователя, чему способствовала его отличная память.

Теперь я могу вернуться к диалогу матери и сына и объяснить временно пропущенный мною момент, почему wiwimacher матери должен был быть, как у лошади. Надеюсь, что читатель согласится со мной в том, что предполагаемым wiwimacher`ом матери также должна являться пуповина, такая же большая, как wiwimacher у лошади. 

Еще один интересный феномен я обнаружил у Ганса. Несмотря на то, что он ежедневно использовал свой член для выпуска мочи, он вопреки утверждениям Фрейда кастрации, совершенно не боялся, предполагая, что в случае чего, он сможет мочиться посредством своего «popo». Это в голове у Фрейда ворошились мысли о травме кастрации и о теории, связанной с эдиповым комплексом. Сознание Ганса на этот счет было девственно чистым. Он не боялся кастрации, поскольку уже был лишен главного спутника своего развития – пуповины. Возможность мочеиспускание посредством «popo», которую в своем сознании он допускал, не пугала его, поскольку, вставая с горшка он мог наблюдать, оставленную там жидкую фракцию и, возможно, предполагал, не задумываясь над этим фактом, то, что она вышла из «popo».

Как бы подводя итог, хочу отметить, что все указывает на то, что этот, проснувшийся интерес к wiwimacher`у близких лиц, указывает на то, что Ганс закончил один этап своего развития и перешел на другой. Но, что интересно, это возвращение воспоминаний, должно что-то означать и кто-то или что-то в психическом аппарате Ганса должен проявлять заинтересованность в их появлении в сознании. Думаю, что чуть позже я смогу объяснить появление этого феномена.

Раз уж я делю развитие Ганса на этапы, я должен показать, как выглядит та граница, которая отличает один этап развития от другого и чем они отличаются друг от друга. 

Для этого предлагаю оживить в памяти предположение о том, что и до возраста трех с половиной лет Ганс мог видеть wiwimacher у различных животных и не видеть у родителей, но никак не проявлял к этому ни интереса, ни любопытства: он был занят другими своими интересами. 

Слова матери: «Разве ты не знал», имеют подтекст того, что в окружающем Ганса мире, ничего не изменилось в отношениях родителей и Ганса и никто ничего от него не скрывал. Отсюда следует вывод, что изменился сам Ганс. 

Слова Ганса: «Нет, я думал, что так как ты большая, то и wiwimacher у тебя как у лошади», также содержат информацию о том, что некоторое время он уже подозревал наличие у матери wiwimacher`а и предполагал, что он такой же, как и у лошади. Предполагал независимо от того, что он его ни разу не видел. Его, по какой-то причине (думаю, что по причине слабости сознания и превалирования бессознательного) никак не смущало несоответствие его предположений его же наблюдениям. Он никак не мог оторвать себя от одного способа психического функционирования в пользу другого, более совершенного, основанного на наблюдениях. 

Думаю, что для перехода от одного способа функционирования к другому, требуется некий кризис, следы которого мы должны наблюдать.

Таким образом, я могу предложить читателю следующую интерпретацию феномена. Ранее Ганс только наблюдал за внешним миром и накапливал информацию, а теперь, он начал анализировать ее и делать из нее свои выводы. Думаю, что именно этим и отличается один этап развития ребенка от другого. Но здесь имеется еще один, я бы сказал, более важный, феномен, который говорит о том, что до сего возраста психический аппарат Ганса функционировал так, как он функционировал во время его внутриутробного развития – он впитывал, но не анализировал, поступающую в его психический аппарат информацию. Можно сказать, что Ганс впервые в своей жизни задумался – у него появилось самостоятельное мышление.

Однако, начав размышлять на эту тему, я не могу задаться другим вопросом о том, что вызвало этот кризис? 

***

Вот ответ на этот вопрос.

Ранее я откладывал на потом ответ, что же или кто же заинтересован в возвращении в психический аппарат Ганса неких воспоминаний о пуповине. Сейчас я могу объяснить сразу два феномена одним объяснением. Этой заинтересованной частью является некая впервые появившаяся часть “Я” самого Ганса – другое “Я”. 

Появившись, это “Я” не только усилило способность психического аппарата Ганса к новым функциям, но и вынесло на себе некие фетальные воспоминания, не только о пуповине, но и о фетальном предсмертном состоянии, что не могло не сопровождаться переживанием страха за свою жизнь. А допуская такое развитие событий, я подхожу к объяснению фетальной природы страха, который стал мучить Ганса. Она заключается в следующем. Если страх Ганса действительно имел фетальное (бессознательное) происхождение, при этом в сознании ребенка он был связан с укусом белой лошади, то я должен объяснить символический смысл лошадиного укуса. 

Поскольку из случая не следует иного, я исхожу из того, что лошадь Ганса никогда не кусала, поэтому именно лошадь, а не ее символ, не имеет к страхам Ганса никакого значения. Первичный страх Ганса был связан именно с символом белой лошади. Этот символ отображал нечто белое, что в момент переживания страха, мог видеть Ганс.  Я склоняюсь к тому, что этим белым мог быть белый халат акушерки, которая участвовала в рождении Ганса. Если это так, то и укус мы можем истолковать, как состояние сжатия и удержания в матке плода, когда произошло отхождение околоплодных вод.

В подтверждении своих предположений я привожу случай, о котором Фрейду поведал отец Ганса. Однажды он выяснил, что рисунок гнезда аиста, символизировавшего и беременность, и появление ребенка, находился на той же странице, на которой была изображена белая лошадь. Думаю, что это и есть тот мостик, посредством которого воспоминания из одной системы (бессознательного) свободно перетекали в систему инфантильного сознания еще лишенного способности осознавать. Фактически это перетекание похоже на способ получения некоего знания (информации) посредством загрузок, что характерно для фетального периода развития.

Если бы мы говорили о взрослом человеке, который в силу возраста знал, что такое wiwimacher, но забыл, мы бы с полным правом называли эту забывчивость вытеснением. Но в данном случае речь идет о трехлетнем ребенке, а значит, речь должна идти не о вытеснении, а о осознании (появлении) той информации, которая ему была давно известна, но оставалась в сфере бессознательного, т.е. не осознавалась. Сознательно он не понимал, что такое wiwimacher, о том, какой именно предмет называется этим словом и его функция. Судя по функциональной взаимозаменяемости wiwimacher`а и «popo», можно предположить, что ему было известно и о том, что его wiwimacher может быть утерян и его функцию возьмется исполнять «popo». 

Таким образом, единственным отличием между тем, что знал Ганс до криза, с тем, что он узнал после него, – это некоторое осознание; осознание того, что размер имеет значение. Бессознательно понимая разницу в размерах, Ганс еще не понимал, о размере чего идет речь, называя его wiwimacher`ом.

А теперь, хотелось бы ответить на не заданный еще вопрос. Есть ли что-то от этого периода развития в сознании взрослого человека? Думаю, да! Это интерес к размерам своего и чужого полового члена.

***

Как следует из случая, Ганс весьма ревниво относится к новорожденной сестре и, понижая ее ценность в глазах родителей, говорил, что у нее нет зубов, «Wiwimacher у нее еще мал». 

Каждый родитель знает, что после выписки из родильного дома у новорожденного сохраняется остаток пуповины, который постепенно втягивается внутрь, формируя пупок. Не этот ли остаток пуповины принял Ганс за wiwimacher? Иначе как мы сможем объяснить это наблюдение Ганса, «зубов нет, но есть wiwimacher, хотя он еще мал»? 

Самое время задаться вопросом, что имел в виду Ганс, говоря о wiwimacher`е. Ответ мы находим в рисунке жирафа, которому он посредине живота нарисовал маленькую палочку, которую сейчас же удлинил, замечая: «wiwimacher длиннее». Следим за открытиями Ганса и видим, что он знал, что у лошади wiwimacher находится внизу живота, как и у него, а у жирафа посреди живота. 

На этом примере мы видим, что психический аппарат Ганса как бы расколот: одна его часть стоит на позициях одного утверждения, а, другая, – другого. Каждая из точек зрения не пересекается, а поэтому не вступают друг с другом ни в какие противоречия. Структуры «Я», каждая из которых стоит на защите своих утверждений, так же ничего не знают о существовании другой такой же структуры и о существовании иных утверждений. 

Все это говорит о множественном строении «Я» Ганса и каждого из нас.

Таким образом, в случае Ганса мы видим, что в представлении маленького мальчика речь идет о двух различных wiwimacher`ах. И в зависимости от той точки зрения, которой придерживается Ганс, в тот самый момент у него доминирует одно «Я», когда он настаивает на другом, – доминирует другое. Этим я объясняю, что, в одном случае, он видит, пусть и совсем маленький wiwimacher там, где его нет (у трехмесячной сестры и куклы, и предполагает наличие лошадиного у матери), а в другом, игнорирует очевидное. 

Объединить эти два наблюдения и скрыть присутствие иного «Я», можно только объединив два разных утверждения, назвав их одним словом, к примеру, wiwimacher. Таким образом, путем такой непростой манипуляции со смыслом, Гансу не только самому удалось избежать осознания реальности, но и обвести вокруг пальцев, если так можно сказать, взрослых – мать, отца и Фрейда. Теперь каждый из них получил возможность говорить о своем объекте, не противореча утверждениям другого. 

Здесь мы впервые можем увидеть природу происхождения нашего «недопонимания». Она заключается в том, что, изначально вложенное противоречие, является следствием различного происхождения; одного от одного «Я», а, другого, от другого; каждое из них питает свои корни в разных «Я».  Фактически в этой модели мы видим повторение тех самых отношений среди множественных «Я», какими являются наши собственные межличностные отношения.

Если продолжать развивать эту мысль и перестать стесняться в выражениях, то можно заметить, что человеческая тупость имеет туже самую природу. И мне не стоило, наверное, об этом здесь напоминать, но единственным способом, позволяющим избежать недопонимания другого, – нужно договориться о терминах.  

Останавливая внимание читателя на этом моменте, я хочу обратить внимание и на другой. Все это является точкой смены тех самых этапов развития, о которых я говорил выше. С этого момента, как я считаю, ребенок ступает в новую фазу своего развития.

Хочу читателю задать еще один вопрос. Ничто ничего в этой истории не напоминает?

Отвечу сам. Ганс галлюцинирует. Он исходит из реальности существования wiwimacher`а посреди живота: и как при галлюцинациях видит то, чего нет. Его поведение говорит о том, что он не верит в то, что нет wiwimacher`а ни в форме пуповины, ни в форме полового члена. 

В качестве примера приведу еще один случай, смотреть на который я рекомендую сквозь призму его диалога с отцом, в котором речь идет об отцовском wiwimacher’е.  

Десятого марта он говорит прислуге: «Когда вы сделаете то-то и то-то, вы должны будете совершенно раздеться, даже снять рубашку», и продолжает: «… Ведь все увидят wiwimacher». Из чего я делаю вывод о том, что wiwimacher располагается под рубашкой и Ганс в этом уверен. 

Проведем промежуточный анализ итогов и увидим, что кризис характеризуется еще одним проявлением – галлюцинациями и бредовыми утверждениями.

В связи с последним моим утверждением, я должен сослаться на случай Д.П. Шребера, который, заметив перерождение своего тела по женскому типу, всячески старался собрать вокруг себя консилиум врачей и изучить это феномен с научной точки зрения. Таким образом, мои собственные утверждения о том, что взрослые психотики регрессируют до младенческого состояния, находит свое подтверждение и в случае Ганса. 

***

Вернемся к наблюдениям Ганса, которые позволили ему увидеть очень маленький wiwimacher у своей сестры. 

Ранее я сделал предположение, что за wiwimacher в данном случае мог быть принят остаток пуповины. На эту мысль натолкнула меня игра Ганса, который «из-за своего интереса к wiwimacher’y выдумал себе совершенно своеобразную игру. Он шел в кладовую комнату, говоря при этом: «Я иду в мой клозет». Когда отец однажды проследил за сыном, он увидел, что там Ганс обнажает свой пенис и говорит: «Я делаю wiwi», не уринируя на самом деле. 

Фрейд интерпретировал игру Ганса, как проявления аутоэротизма. Возможно, что и так, но не только так. В этих играх Ганса я вижу иное, но прежде, чем пояснить свое видение, я должен раскрыть читателю символическую нагрузку слова «кладовка».

Кладовка, выполняющая роль клозета (который находится рядом) является вместилищем вещей, которые можно доставать оттуда и обратно туда же их возвращать. Эти «фрикции» позволяют нам решить задачу, выполнить действия, которые без применения предметов из кладовки сделать невозможно. Эти предметы потому и хранятся в кладовке, а не выбрасываются, по тому, что в этих вещах периодически возникает потребность, удовлетворить которую, не прибегая к этим вещам, весьма проблематично. Таким образом, символическое значение помещения Гансом себя в кладовку, является реконструкция неких сексуальных отношений, на вершине которых располагается удовлетворение от разрешения некой проблемы – добиться спада напряжения. Конечно, имей он возможность изложить своим родителям эту проблему словами, он так бы и сделал, но дело в том, что Ганс не имел ни слов, ни понимания того, что он хотел бы достичь на самом деле. Все это располагалось за пределами его сознания – было бессознательным, неосознаваемым. Это отсутствие понимания, при наличии потребности указывает мне на то, что в прошлом Ганса действительно был период, во время которого потребности отсутствовали как таковые, поскольку профилактически удовлетворялись. Этим периодом был период внутриутробного развития. Поскольку в этом периоде «Я» плода может функционировать только посредством физических проявлений, Ганс языком своего тела показывал своим родителям, что его беспокоило. А беспокоило его, как мы можем понять, – нечто, некие переживания, напряжение от которых он снимал, «делая wiwi». 

Чтобы не запутаться и не потерять мысль, которую я хочу до него довести, предлагаю читателю подвести промежуточный итог. Он заключается в том, что, помещая себя в кладовку, Ганс помещал себя в матку, в которой у него был способ переживания состояний, аналогичных тому, которое и подвело его к мысли, прибегнуть к помощи «кладовки-матки» и именно там совершить свое «wiwi». 

А теперь, учитывая навязчивое возвращение Ганса в утробу, попытаемся узнать, что такого делает плод в матке, если уже после рождения он пытается прибегнуть к тем же самым процедурам. 

Легко предположить, что, находясь в матке, плод подвергается периодическим сдавливаниям. Цикличность этого процесса, связана (хотя плод об этом и не знает) с цикличностью опорожнения его внутренних емкостей – кишечника и мочевого пузыря. 

Легко предположить, что давление на беременную матку, отражается на плоде. Происходит сдавливание его тела, ног, головы, рук, которые посредством передачи усилий распространяют его на внутренние органы (кишечник, мочевой пузырь, голову, грудную клетку), чем повышают внутреннее давление и из плода начинают выходить (вытекать, выдавливаться) моча и меконий. Уменьшение внутреннего объема плода, увеличивает простор его детского места. 

Вспомним, что писал Шребер Д.П., когда находился в фетальных переживаниях. Он писал: «Одним из самых отвратительных пережитых мною чудес было так называемое чувство сдавливания грудной клетки… При этом вся грудная клетка так сильно сдавливалась, что состояние стеснения, передавалось остальному телу» <…>  «Едва ли есть одна конечность или орган моего тела, хоть один мускул, которые не были временно повреждены и приручены чудесами» <…> «Даже по сей день чудеса, которые я испытываю каждый час, являются частью такого характера, что они должны подвергать любого другого человека смертельному ужасу». 

Сделанное мною в другом месте предположение о том, что фиксация либидо происходит не на стадиях развития, а на стадиях окончательного овладения функциями, находит свое подтверждение и в случае Ганса, с одной лишь оговоркой, закрывшись в кладовке, Ганс не только регрессировал до фетального периода, но и до того периода, когда он овладел своими экскреторными функциями. Делая «wiwi» в кладовке, он повторял ранее заученное. А ответ на вопрос, почему он это стал делать, мы можем найти в материале его регрессий до стадии «белой лошади». 

Плод развивается, его голова наклонена вперед и до самого момента родов он видит перед собой пуповину. Она становится для него особой ценностью. После родов пуповина исчезает, но смутные воспоминания о ней остаются навсегда, поэтому не нужно удивляться тому, что, регрессировав, Ганс начал ее (и, связанные с нею удовольствия) искать и бояться одновременно. Этот страх проявлялся в том, что белая лошадь должна его укусить (сжать, как она сжимает своими зубами траву, и вырвет его часть из его тела). А поскольку для этого она должна была попасть в его комнату, он стал бояться ее и дома.

Закрывшись в кладовке, наклонив голову вперед, Ганс реконструировал ситуацию фетального удовольствия, которое он связывал с пуповиной и получал удовольствие от функционирования органа, он вновь переживал приятные фетальные воспоминания, а на их фоне исчезали страшные. Думаю, что именно таким образом (а не с целью получения сексуального удовольствия) избавляется от нарастающего страха, – он “помещает” себя в воспоминания о матке. 

Но получение одного, не должно исключать получение другого. Находя в своих “клозетных” играх внутреннее успокоение и уменьшение страха, он играл с органом, в котором до этого момента дремали ощущения совсем иного рода. Ганс не знал их и обнаружил их “залежи” совершенно случайно, когда играл в «wiwi». С этого момента, кроме способа борьбы со страхом, Ганс обнаружил новую функцию своего тела – доставлять удовольствие.

А теперь вернемся к символическому значению кладовки и увидим, что она связана с еще одним, важным для каждого человека моментом рождения. Можно сказать, что, доставая вещи из кладовки, мы вытаскиваем их на божий свет. 

Все это подталкивает к мысли, что в утробе матери плод переживал не только неприятные эмоции, но и приятные.

Подведем итог.

Кроме того, что, как это следует из случая, в кладовке можно уединяться, получать аутоэротическое удовольствие, там можно еще и играть в «wiwi». Все тоже самое происходит и в утробе матери: туда периодически кто-то входит и выходит; этот приход сопровождается перемешанными чувствами удовольствия и неудовольствия, и даже откровенного страха.  Поэтому я считаю, что игра «в клозет» является повторением фетальных переживаний удовольствия, где половой член выполняет роль пуповины. 

Тему вместилища я хотел бы поднять в связи с еще одним случаем, на котором хотел бы остановит внимание читателя. Для этого предлагаю вспомнить диалог, состоявшийся между ним и отцом утром 13 марта. Тогда отец предупредил сына о том, что для того, чтобы он не трогал wiwimacher, на ночь на него оденут мешок. Сразу же после этого диалога поведение Ганса изменилось, он стал меньше пугаться лошадей и довольно спокойно пропускал мимо себя проезжающие кареты. 

Фрейд с отцом Ганса решили, что улучшение состояния Ганса связано с тем, что в таком виде ему легче стало бороться со своей глупостью. Я же считаю, что, пообещав Гансу положить его на ночь в мешок, вероятно, даже, надели на него этот мешок, они удовлетворили его бессознательную фантазию о возврате в материнскую утробу, чем сняли внутреннее напряжение. Симптомы и исчезли.

Есть еще одно, что указывает на фетальную природу игры – в этот же период у него проявляется интерес к «его девочкам», а чуть позднее к пятилетнему кузену, которому он даже объяснялся в любви. Фрейд назвал это проявлением гомосексуальности, а я считаю, что таким образом ребенок переживал отделение от матери, включал в орбиту своих интересов других детей и из них формировал свой собственный социум, который позволял ему получать особую форму удовольствия от общения с ними. Вероятно, такое же, как и то, которое он получал «общаясь» с матерью, находясь в ее утробе. Промежуточным звеном этого процесса и является аутоэротизм, который соединяет фетальные ощущения, ощущения матери и внешний мир в лице других детей, которых он намерен полюбить. 

***

Посредством анализа этого периода развития Ганса, мы можем проследить за превращением его внутренних ощущений в объектные. В выборе девочки «для постели», без разницы будет ли это Берта или Марика, я вижу возврат к фетальной ситуации, когда в «постели» Ганса находился еще один человек. При этом неважно, девочка это или мальчик. Читатель может возразить, указывая на то, что в матке Ганс находился один. Не буду спорить с очевидным, но укажу, что роль второго в матке играла сама мать. Ганс, будучи плодом, чувствовал ее присутствие, а теперь (в игре) воссоздавал эту ситуацию заново, изживая ее.

Рассмотрим эту ситуации более подробно. 

В возрасте четырех с половиной лет Ганс начал заменять мать детьми из своей компании. Он их обнимал, целовал и стремился с кем-либо из них лечь спать. Перечислим членов его компании. Это Франц (12 лет), Фриц (8 лет), Ольга (7 лет) и Берта (5 лет) и, кроме того, дети соседей: Анна (10 лет) и еще две девочки 9 и 7 лет и Марика – 14-летняя дочь домохозяина. Любимцем его был Фриц. 

Его компания показывает нам, что Ганс еще не видит сексуальной разницы между девочками и мальчиками; когда на вопрос, какая из девочек тебе больше всего нравится, он ответил, что «Фриц».

Хотелось бы сразу обратить внимание читателя еще на один феномен. Он касается дозированного, регулируемого самим Гансом, процесса отделения от матери. В реальности он протекал следующим образом.

Читаем: «Ему нравится и Марика – 14-летняя дочь домохозяина, которая с ним играет. Вечером, когда его укладывают в постель, он говорит: «Пусть Марика спит со мной». Когда ему указывают, что это невозможно, он говорит: «Тогда пусть она спит с папой или с мамой». Когда ему возражают, что и это невозможно, так как она должна спать у своих родителей, завязывается следующий диалог:

Ганс: «Тогда я пойду вниз спать к Марике».

Мама: «Ты действительно хочешь уйти от мамы и спать внизу?»

Ганс: «Но я ведь утром к кофе опять приду наверх».

Мама: «Если ты действительно хочешь уйти от папы и мамы, забери свою куртку, штанишки и– с Богом!»

Ганс забирает свои вещи и идет спать к Марике, но его, конечно, возвращают обратно».

Исходя из того, что мною было установлено выше, могу сделать предположение о том, что всякая ситуация, при которой ребенок стремится оказаться в постели родителей, является моментом изжития ребенком фетальных воспоминаний (в первую очередь, – страха), все еще определяющими бессознательное желание ребенка вернуться в фетальное состояние и снова его пережить. 

Поэтому, когда родители изгоняют маленького ребенка из своей постели, они, как я думаю, совершают самую большую ошибку на этом этапе его развития. Они лишают его доверия к себе самим на долгие годы вперед. Они перестают быть тем объектом, который может снять внутреннее напряжение ребенка. В результате он остается один и ищет свой вариант бегства от этого чувства. Подозреваю, что именно здесь питаются корни многих психологических проблем. Это тем более чревато негативными последствиями, когда изгнание из постели является продолжением попыток изгнания из матки (при угрозе выкидыша, к примеру).

Родители, придерживающиеся фрейдовских подходов в воспитании своих детей, должны знать, что и Фрейд, как живой человек, мог совершать ошибки в своих рассуждениях. Видя одно, он мог упускать из вида другое. Иными словами, то, что в стремлении ребенка в родительскую постель, он увидел желание заменить отца, на самом деле могло быть проецированием со стороны ребенка своих фетальных переживаний на внешний мир.

Вероятно, у этого детского желания есть свой аналог во взрослой жизни и связан он с сексуальными проявлениями. Могу даже сделать предположение о том, что целомудренность наших предков была связана с тем, что у них не было потребности как можно скорее оказаться в постели другого человека, поскольку это фетальное желание было удовлетворено еще в детстве, когда все дети спали в одной постели.

За желанием ребенка спать с Марикой, Фрейд увидел эротическую подоплеку, что подтверждается его словами: «Для Ганса, как и для всех детей, лежать в постели с отцом или матерью есть источник эротических возбуждений». В этом отрезке работы Фрейда мы должны увидеть момент, когда одна форма отношения с внешним миром заменяется на другую. Имеется в виду, что интересы Ганса, ранее удовлетворявшиеся в семье (ребенок стремился в постель к родителям), стали выходит за ее пределы, вовлекая в свой круг новых лиц (детей). 

На этом моменте развития Ганса хочу остановиться несколько подробнее, и сделать свою интерпретацию с позиций созревания структуры «Я» Ганса.

В этот момент Гансу чуть больше четырех лет, ему снится сон: «Один говорит: кто хочет ко мне прийти? Тогда кто-то говорит: «Я. Тогда он должен его заставить сделать wiwi». Когда отец Ганса попросил его рассказать сон еще раз; «он рассказывает его теми же словами, но вместо слов, «тогда кто-то говорит» произносит: «тогда она говорит»». Фрейд посчитал: «В переводе сон означает следующее: я играю с девочками в фанты и спрашиваю, кто хочет ко мне прийти? Она (Берта или Ольга) отвечает: «Я». Тогда она должна меня заставить делать wiwi (т. е. помочь при этом, что, по-видимому, для Ганса приятно)». 

Здесь нужно согласиться с Фрейдом, поскольку днями ранее Ганс просил мать дотронуться до его полового члена. Безусловно, в этой истории мы видим проявления детской сексуальности, о которой хотел нам рассказать Фрейд, но мне бы хотелось обратить внимание читателя на то, что эта форма поведения должна выражать некое влечение, проводником которой может быть только некая структура, в обиходе психоаналитика – это «Я». 

Но пока прошу не торопиться с подведением итоговой черты, а обратить внимание на следующий эпизод из жизни Ганса.

Как говорил отец Ганса, когда он отвел сына в сторону для уринирования, тот впервые попросил отвести его к задней стороне дома, чтобы никто не мог видеть, и заметил: «В прошлом году, когда я делал wiwi, Берта и Ольга смотрели на меня». И как заметил отец Ганса: «С этого времени я несколько раз наблюдал, что он хочет делать wiwi незаметно для всех». Фрейд сделал заключение, что это должно означать, что «в прошлом году это любопытство девиц было для него приятно, а теперь – нет». 

Прошу читателя вместе со мной задаться вопросом, а что, собственно, произошло с Гансом. Почему он стал таким стеснительным? Что вдруг изменилось и привело к изменению поведения Ганса? Проверим вводные данные и увидим, что отец, девочки, процесс мочеиспускания те же самые, а результат другой!? Вывод напрашивается сам собой: появилась некая, невидимая нам еще структура, изменившая поведение Ганса. 

Можно было бы на этом остановиться, назвать результат воспитанием и прекратить какие-либо размышления на этот счет. Но не будем торопиться, поскольку воспитанность – это результат, а нам нужны внутренние структуры, осуществляющие этот процесс воспитания. Именно об этих структурах я и хотел бы поговорить.

Начнем с того, что здесь же Фрейд обратил наше внимание на свою практику толкования разговоров в сновидениях. Он писал: «Разговоры, которые имеют место во сне, происходят от собственных или слышанных разговоров в течение ближайших ко сну дней».

Думаю, что изменение поведения Ганса (стеснительность) является следствием изменений в структурах его «Я». 

Отвечая на вопрос, который может возникнуть в связи с последними утверждениями, укажу, что изменения эти связаны с появлением в «Я» новой структуры. Я такие структуры называю дополнительным «Я». Заявляю, что новая форма поведения связана с новой частью «Я», которая и взяла на себя нужные функции. Ребенок как бы стал другим.

А теперь хочу ответить на вопрос, почему эту функцию не могла взять на себя то «Я», которое к этому моменту уже в психическом аппарате Ганса уже имелось.

Думаю, что детский психический аппарат не может выполнять функции, присущие психическому аппарату взрослого человека, не увеличив для этого свою массу. Именно этот «прирост» и является массой дополнительных «Я», делающих нас другими, талантливыми, способными, умными, а их недостаток – тупыми и глупыми.

Когда в старости мы наблюдаем снижение умственных способностей, мы должны понимать, что за этим кроется распад комплекса «Я» внутри личностой системы.

Вывод: Ганс стал стесняться девочек в тот самый момент, когда в его «Я» появились дополнительные структуры, которые и взяли на себя функцию формирования стеснительного поведения.

***

А теперь давайте обратимся к истории болезни Ганса и анализу, который провел Фрейд.

Из истории болезни Ганса известно, что составной частью нового поведения Ганса являлся страх выхода на улицу и дурное настроение по вечерам, … днем Ганс оставался таким же бойким и веселым мальчиком. Однажды утром в возрасте без малого пяти лет Ганс пришел к матери в слезах и сказал: «Когда я спал, я думал, что ты ушла и у меня нет мамы, чтобы ласкаться к ней». 

В этом эпизоде случая я увидел проявление травмы потери. Когда эта травма была нанесена, сказать трудно, но можно попытаться восстановить хронологию. 

Из случая не следует, что Ганс в предшествующие сновидению дни, был лишен доступа к ласкам матери. Не был он лишен их и весь тот период, когда находился под наблюдением Фрейда. Полагаю, раз мать сама проходила анализ у Фрейда, значит Фрейд был знаком с ее семьей еще до того, как родился Ганс. Отсюда прихожу к выводу, что потери матери до самого сновидения Ганс на самом деле не переживал и никто его в ласках не ограничивал. Тогда получается, что травма потери матери, скорее всего, имеет отношение к физическому отделению Ганса от матери во время родов. 

Вывод напрашивается сам собой, и он будет следующий. У Ганса вдруг оживились воспоминания о родах, которые он интерпретировал, как потерю возможности ласкаться с матерью. А этот вывод ведет нас к новому: во время внутриутробной жизни плод получает удовольствие, которое чуть позже, уже после родов идентифицирует как переживание материнской любви и ласки.

Но мимо нашего сознания не должно пройти острое начало переживания травмы потери матери. Хочу напомнить читателю момент, зафиксировавший изменения в поведении Ганса (7 января). Резкое изменение поведения Ганса было настолько очевидным, что это заметили и его родители; оно стало предметом их беспокойства. 

В тот день Ганс гулял с няней, как вдруг начал плакать и требовать, чтобы его увели домой, так как он хочет приласкаться к матери. Дома ответа на соответствующий вопрос, он дать не захотел. Как со слов отца пишет Фрейд: «Вплоть до вечера он, как обыкновенно, был весел, вечером становится, по-видимому, тревожен, плачет, и его никак нельзя увести от матери, он опять хочет «ласкаться»». На следующий день он опять начинает плакать и не хочет отходить от матери, боится. На улице на него находит страх, который объяснял матери: «Я боялся, что меня укусит лошадь». Он со слезами говорит: «Я знаю, завтра я должен опять пойти гулять»,– и позже: «Лошадь придет в комнату» (как тут не вспомнить ситуацию, когда отец обнаружил Ганса, играющим своим пенисом в кладовке).

Предлагаю, здесь остановиться и проанализировать, полученную информацию. Это очень важно, поскольку именно на этом «повороте» в своих рассуждениях Фрейд совершил ошибку.

Как известно в тот самый вечер, когда Ганс весь в слезах пришел к родителям в комнату, он ничего не говорил о чувстве страха. Как я думаю, в тот момент он еще не понимал, что его разбудило и, что вызвало слезы, хотя это был страх, остававшийся еще бессознательным. Но, поскольку психический феномен, после его проникновения в зону сознания не может оставаться безымянным и не «промаркированным», и привязанным к какому-нибудь объяснению (рационализированным), «ярлык» был «прикреплен», и им стала белая лошадь из картинки, рядом с которой было нарисовано семейное гнездо аистов. Иными словами, сначала Ганс пережил страх, а потом присоединил к нему лошадь. Так появился комплекс, связанный со страхом перед белой лошадью, хотя страх относился к потере матери; у ребенка оживилась травма рождения. 

Правоту своего понимания природы страха, я нахожу в том, что чуть позже, «укрепляя свои рационализации», Ганс заменил белую лошадь на черную, потом на всех лошадей, повозки и омнибусы. «Неподвижным» оставался только страх, т.е. ядро состояния.

Страх – состояние невыносимое для спокойных переживаний. Его нельзя проигнорировать, он вызывает вегетативные реакции, которые сами усиливают страх, поскольку своими проявлениями напоминают о «первострахе», связанным с фетальным периодом развития и родами. Страх требует ответной реакции, а этой реакцией является борьба с ним, которая осуществляется путем усиления моторной активности (бегства). Поэтому следующей реакцией Ганса была борьба со страхом. Навыки этой борьбы Ганс имел, а заключались они в том, что в период своего фетального развития он через общий с матерью канал коммуникации передавал его матери, а после рождения осуществлял этот процесс посредством ее постели. 

Думаю, что это и есть та самая точка, на которой Фрейд сделал ошибочное заключение. 

Но зато отметил тот самый момент, когда начинается заболевание. 

Он писал: «В общем материала кажется нам вполне достаточно для ориентировки, и никакой другой момент не является столь благоприятным для понимания, как эта, к сожалению, обычно пропускаемая или замалчиваемая начальная стадия. Расстройство начинается с тревожно-нежных мыслей, а затем со страшного сновидения. Содержание последнего: потерять мать, так что к ней нельзя будет приласкаться. Итак, нежность к матери должна быть ненормально повышена. Это – основной феномен болезненного состояния». 

Поскольку и я увидел здесь момент начала развития заболевания Ганса, у меня есть собственное представление о причинах его развития, которого Фрейд коснулся, но не исследовал. Предлагаю читателю вместе со мной исследовать эту пограничную область психической жизни. 

Из примененного Фрейдом словосочетания «тревожно-нежных», следует, что состояние тревожности связано с нежностью и по нарастающей заменяет последнее, поскольку оно никак не может найти свое удовлетворение. Если мы присмотримся к отношениям родителей к Гансу, то увидим, что в их отношении к нему ничего не изменилось, – изменилось что-то в нем, появилось нечто новое и неуловимое даже для самого Ганса. Поскольку ранее я уже сделал предположение о том, что у Ганса всплыли некоторые воспоминания, у меня нет желания отказываться от него, но есть желание признать причиной тревожного состояния Ганса актуализацию именно этих воспоминания. Это тем более будет логично предположить, если увидеть, что борьбу с этим состоянием Ганс начал вести через проявления нежности.

Из учения Фрейда следует, что влечения, возникнув однажды, усиливают свой напор до тех пор, пока не получат разрядку. При этом весь путь роста напряжения мы можем проследить по нарастающему ощущению неудовольствия. За состоянием неудовольствия следует состояние агрессивности, за проявление которой ребенок почти всегда несет ответственность в форме наказания. Ожидание наказания и есть момент переживания того чувства, которое Фрейд назвал тревожностью. Понятное дело, что алгоритм этих последовательностей рано или поздно переводится в автоматический и перемещается в сферу бессознательного, откуда в сознание попадает только результат проведенной работы в форме тревожности. Считаю это справедливым и в тех случаях, когда тревожность является остатком фетальных переживаний. Не имея возможности скрыться из матки от ее токсичного влияния, плод уходит в аутоагрессию, основой которой является чувство вины.

В качестве другого основания моего несогласия с тем, что говорил Фрейд, являются его утверждения, что все что снится, относится к бессознательным желаниям. Если исходить из этого постулата, то получается, что у Ганса имеется скрытое желание потерять мать, чтобы с ней нельзя было приласкаться. 

Возможно, в каком-то другом случае эти утверждения Фрейда и найдут мое согласие, но не в этом случае. Поясню еще раз свою мысль. В данный конкретный момент, который обсуждал Фрейд, Ганс находился в стадии острого оживления фетальных воспоминаний приятного плана об единстве со своей матерью. Сновидение, где он теряет мать и возможность с ней ласкаться, является выражением не желания, а опасения потерять ее и эту возможность. А эти опасения стоят на фундаменте его собственного опыта. Поэтому слова Фрейда: «Дитя не может знать, чего оно боится…» не совсем верны; поскольку дитя бессознательно знает, чего боится, но не может об этом сказать, поскольку эти воспоминания исходят из «доязыкового» периода его развития.

Читая анализ этого случая, ловишь себя на мысли, что повышенная нежность к матери взялась вдруг из ниоткуда, но это не так. Возьму на себя смелость предположить, что в самом начале своего развития она (нежность, потребность в ней) была настолько маленькой, что не могла пробиться в сознание, пока не приобрела своего усиления от присоединившихся аналогичных воспоминаний. А это усиление желания наслаждения без его удовлетворения (ведь оно осталось прежним; на уровне потребностей трехлетнего малыша) вызвало к жизни напряжение. Не будем забывать и того, что из бессознательного всплыли не изолированные воспоминания о фетальном удовольствии, но и, связанные с ними, воспоминания о фетальном неудовольствии, травмах и угрозах жизни.

Зададимся вопросом, какая мать откажет своему малышу в удовлетворении его возросшей потребности быть приласканным. Во всяком случае, пока этому не будут препятствовать некие «знания»; запрет брать к себе в постель, к примеру. Если бы не психоанализ, Ганс так и не испытывал на этот счет никаких фрустраций. Но и их он в попытке восстановления фетального состояния научился обходить, проникая в постель родителей, которые в этот момент давали слабину.

Поэтому утверждения Фрейда о том, что повышенная нежность к матери превращается в страх, вследствие ее вытеснения, являются ошибочными; она еще не имеет той эротической подоплеки, которая характерна для двух взрослых людей, ложащихся в одну постель. Ребенок ложится в постель не для того, чтобы занять место отца, а для того, чтобы восстановить свое двуединство с матерью. А через это единение с матерью передать ей излишки тех травматичных воспоминаний, которые его беспокоят, и о которых он не может рассказать, поскольку нет таких слов. 

Поэтому считаю, что дети говорят (в момент проникновения в родительскую постель) правду о том, что им страшно. А если они лишены такой возможности, они отправляются в ночное «путешествие» на поиски второй своей части (утробы) – становятся сомнамбулами. В этом смысле слова Фрейда о том, что «всякий детский страх, не имеет объекта» далеко несправедливы; ребенок, его фетальное прошлое, его бессознательное и есть тот объект, от которого и на которого направлен этот аффект. 

Я думаю, что знаю, чего боялся Ганс. Он боялся родов и связанного с ними отделения от матери; он никак не мог пережить травму рождения, сознательно ничего не зная о ней. 

Но учитывая, что роды Ганса состоялись более четырех лет назад, все это время воспоминания о них (о травме рождения) его никак не беспокоили, читатель вправе ждать от меня соответствующих разъяснений: «А почему страх «оголился» именно сейчас?» 

Для поиска ответа на этот вопрос, читатель должен согласиться с тем, 

– что страх не обязательно соответствует вытесненному желанию;

– что он может быть обычным воспоминанием о пережитом (как это следует из случая Ганса) в утробе матери состоянии угрозы жизни; 

– что в каждом страхе имеется доля иного страха, «который уже больше нельзя обратно превратить в либидо и который чем-то удерживается в состоянии вытеснения», как писал Фрейд; 

– что, как заметил Фрейд: «Страх остается даже тогда, когда желание могло бы быть удовлетворенным». 

Говоря о страхе, я не могу не вернуться к фобии лошадей. Она оказалась связана, как посчитали Фрейд и отец ребенка, с большим (лошадиным) wiwimacher’ом. Иными словами, wiwimacher более мелких животных, которых Ганс мог наблюдать, не вызывали страха. А раз это так, значит я должен сделать предположение о том, что размер wiwimacher’а имеет значение. 

Но в таком случае возникает вопрос, почему лошадь вызывает у Ганса страх, а мать такого страха не вызывает, ведь именно у нее он ожидал увидеть wiwimacher, как у лошади, не проявляя при этом никаких признаков страха. Мало того, подозревая у матери лошадиный wiwimacher, Ганс стремился попасть к ней постель. 

Объясняю это тем же самым феноменом сожительства в сознании Ганса фантазийных и реальных видений. 

А теперь давайте поразмышляем над феноменом этого двойного видения.

Как до сих пор принято считать, отображение реальности происходит в нашем сознании. За функцию нашего сознания отвечает структура, которую со времен Фрейда принято называть “Я”. Если в нашем сознании в данный конкретный момент времени имеется двойное отображение реальности, это означает, что в данный момент функционирует сразу две системы “Я”, которые выталкивают на поверхность сознания сразу две картинки. Одна из этих картин отображает реальность и ее могут видеть другие, вторая, видима только Гансу, является внутренней, а поэтому ее не могут видеть другие; она является его психической реальностью.

Таким образом выходит, что в этот момент в психическом аппарате Ганса функционировало сразу два “Я”, одно из которых отображало физическую реальность, а другое, фантазии, галлюцинации, видения, воспоминания. Это дает мне право утверждать, что у него оживилось фетальное воспоминание о пуповине. Под действием процесса сгущения половой член из реальности и пуповина из воспоминаний были объединены в один объект и стали одним символом двух разных объектов – wiwimacher’ом.

***

Прошу читателя обратить внимание на постель и ее роль в развитии невроза Ганса. Фактически постель в бессознательном Ганса выполняла роль детского места: в одном случае она была связана с матерью и девочками куда он с удовольствием ложится, либо хочет лечь; в другом, становится фактором усиления фобии и тогда мы вправе заподозрить здесь фетальную травму; в третьем, (во время гриппа) некой защитой, покидать которую очень не хочется («двухнедельное пребывания в постели, приводит к страхам выйти на улицу, в крайнем случае он выходит на балкон»).

Именно это двухнедельное пребывание в постели, реализовало скрытое от сознания желание вернуться в утробу матери. Он вернулся туда своим телом, побыл там и вновь пережил (оживил в памяти) травмы и удовольствия внутриутробной жизни. Думаю, что после постельного режима он ощущал не только страх, но и удовольствие, на которое по понятным причинам не жаловался. Поэтому среди форм его «псевдофетального» поведения остался только страх. На который его родители и обратили внимание, вслед за Фрейдом ошибочно интерпретируя его, как результат вечерних дотрагиваний до wiwimacher`а. 

А теперь вернемся к этим самым дотрагиваниям и узнаем, что они означают в бессознательном самого Ганса. Ганс, регрессировавший до фетального уровня, вновь пережил то фетальное удовольствие, которым оно было богато. В его памяти оживились не только картинки, но и ощущения, среди которых были ощущения от дотрагивания до пуповины. Поэтому всякий раз, когда он ощущал тревогу и страх, он стремился разбавить эти воспоминания другими, и делал это путем дотрагивания до «пуповины». Родители же видели не символическое действие, а реальное прикасание к половому члену. Для Ганса это был wiwimacher`а, а для его родителей и Фрейда – половым членом; пример того, что они не смогли договориться о терминах (символах).

А теперь о том феномене, который в моих размышлениях высветился, наличие которого не скоро будет опровергнуто или доказано, но который уже нельзя игнорировать, поскольку он сам лезет в глаза. Думаю, что пуповина сама является источником удовольствия (эрогенным органом), дающая плоду то самое ощущение психического удовольствия, которое мы, взрослые люди называем сексуальным. 

Пойду дальше и предположу, что плод уже способен переживать то самое психическое чувство, которое мы называем оргазмом. Думаю, что именно это чувство является тем противовесом травмам и неудовольствиям фетальной жизни, которое мешает плоду прийти к выводу о никчемности и ненужности физического существования. 

***

Продолжая свои размышления о фетальных воспоминаниях Ганса, прошу читателя обратить внимание на следующий случай. «Ночью с 27-го на 28-е Ганс неожиданно для нас в темноте встает со своей кровати и влезает в нашу кровать. Его комната отделена от нашей спальни кабинетом. Мы спрашиваем его, зачем он пришел, не боялся ли он чего-нибудь. Он говорит: «Нет, я это скажу завтра», засыпает в нашей кровати, и затем уже его относят в его кровать».

На следующее утро развивается следующий диалог между отцом и Гансом, который который я приведу, в заинтересовавших меня отрывках, и сразу кратко проинтерпретирую.

***

Еще одним примером того, что в этот период в голове Ганса ожила фетальная тема, и он ее переживает, могут говорить его размышления о ящике, аисте и Анне. Следя за мыслями, которые Ганс пытался донести до отца, мы должны помнить о том, что, говоря о своей сестре, он имел в виду себя. Размышления Ганса сами по себе прозрачные и содержат массу символов, но поскольку моей задачей является желание показать, что у Ганса оживились фетальные воспоминания, я не буду касаться других тем, а остановлюсь только на тех, которые подтверждают мои утверждения.

Представляю читателю часть диалога отца Ганса и самого Ганса. Речь идет об Анне, о том, где она была, когда ее не было. 

«Ганс: «Послушай, ведь она уже давно была на свете, даже когда ее еще не было. Ведь у аиста она уже тоже была на свете».

Отец Ганса: «Нет, у аиста она, пожалуй, и не была».

Ганс: «Кто же ее принес? У аиста она была».

Отец Ганса: «Откуда же он ее принес?»

Ганс: «Ну, от себя».

Отец Ганса: «Где она у него там находилась?»

Ганс: «В ящике, в аистином ящике».

Отец Ганса: «А как выглядит этот ящик?»

Ганс: «Он красный. Выкрашен в красный цвет (кровь?)».

Отец Ганса: «А кто тебе это сказал?»

Ганс: «Мама; я себе так думал; так в книжке нарисовано».

Отец Ганса: «В какой книжке?»

Ганс: «В книжке с картинками». (Я велю ему принести его первую книжку с картинками. Там изображено гнездо аиста с аистами на красной трубе. Это и есть тот ящик. Интересно, что на той же странице изображена лошадь, которую подковывают. Ганс помещает детей в ящик, так как он их не находит в гнезде.)».

Сразу хочу обратить внимание читателя на то, что из этого диалога следует, что Ганс, пятилетний ребенок знает о том, что еще до родов Анна «уже тоже была на свете». Предполагаю, что словосочетание «уже тоже» читатель понимает в том же смысле, что и я: Ганс вел в разговор перечень еще неизвестных нам лиц, которые, смею предположить, как и он, сначала не были, а потом появились на свет. 

Чем является то место, в котором Анна находилась до появления на свет? Мы, взрослые люди, знаем, что до рождения ребенок находится в утробе матери, своеобразном мешке, который Ганс описывает в форме красного ящика. Когда отец его спросил: «Кто тебе это сказал?», Ганс сказал: «Мама», а потом поправился: «Я себе так думал».  Когда человек говорит одно, а потом поправляется, мы знаем, что он оговорился. Т.е. получается, что Ганс проговорил нам то, что ворошится в его бессознательном.   А поскольку, эта информация исходит из бессознательного, Ганс должен был придать ей хоть какую-нибудь форму – он сконструировал историю об ящике.

В этой истории мы видим, что рядом с картинкой аистиного гнезда, расположенного на красной трубе, расположена картинка, на которой подковывается лошадь. Таким образом, была установлена ассоциативная связь между «гнездом» и лошадью.

Исходя из того, что говорил Ганс, следует, что в тот момент, когда Анна находилась в ящике, «она уже могла ходить и говорить: «Анна». 

Кто не знает, что плод ничего не может говорить, тем более произносить собственное имя. Тогда получается, что это, приписываемое Анне свойство, заменяет собой другое. Я считаю, что этим другим свойством является свойство восприятия окружающего мира, проявляемое в форме загрузок. О том, как вела себя Анна, под которой скрывается сам Ганс, в «ящике» мы узнали из размышлений и фантазий Ганса. Она «не кричала», «сидела там совершенно спокойно», «все время ела и ни разу даже не пошевелилась», поела и «весь сор она оставила в ящике». 

О том, что речь идет о собственных воспоминаниях Ганса, мы узнаем из следующего его утверждения: «Я даже сам с Анной ехал в ящике, и я в ящике спал всю ночь; мы все время ели и в вагоне, это было очень весело…».

Таким образом, нам показана картина внутриутробной жизни Ганса, в которой он предстает перед нами «паинькой-мальчиком»: он не кричал, сидел там совершенно спокойно, все время ел и ни разу даже не пошевелился, поел и весь сор оставил в ящике.  

Тогда возникает вопрос, который Ганс не может задать, но вокруг которого ходит. За что же тогда его из этого ящика «выперли»?

Из следующей части диалога мы можем догадаться, что Ганс много времени проводил в конюшне, где наблюдал за лошадьми, а в фантазиях дразнил, стегал их кнутом. При этом фантазии о том, что он стегает лошадей пришли к нему рано утром, когда он был еще в постели. Эти фантазии находятся в ассоциативной связи с фантазией битья матери «выбивалкой». Думаю, что тот, кто наблюдал за тем, как выбивают ковры, мог заметить некоторое сходство выпячивания ковра с другой стороны от удара с шевелением плода. В этой связи я считаю, что выбивание «выбивалкой» ковров, означает удары плода по стенкам матки. В общей совокупности выбивание и дерганье ногами лошади подводят меня к мысли о мышечной активности, за которой мы вправе увидеть фетальные конвульсии, поскольку лошадь, впряженная в омнибус, упала и задергала ногами.

Мы помним, что отец Ганса ошибочно увидел за символом этой лошади себя, хотя и омнибус (символ беременной матки) и упавшая лошадь, дрыгающая ногами (плод), все указывало на иную природу воспоминаний.

«На улице между отцом Ганса и самим Гансом состоялся разговор, во время которого Ганс разъясняет отцу, «омнибусы, мебельные, угольные возы – все это аистиные ящики. Это должно означать – беременные женщины». И тут же (следим за ассоциативным узлом) пояснял: «Перед пролетками и одноконными экипажами я страха не испытываю. Перед омнибусами и вьючными возами только тогда когда они нагружены, а когда они пусты, не боюсь. Когда воз нагружен доверху и при нем одна лошадь, я боюсь, а когда он нагружен и впряжены две лошади, я не боюсь».

Отец Ганса спросил его: «Ты испытываешь страх перед омнибусами потому, что на них много людей?»

Ганс: «Потому, что на крыше так много поклажи».

Думаю, что слова «так много поклажи» означают воспоминания о тяжести матки.

***

Как известно, за периодом рождения следует период младенчества. Этот период характеризуется установлением взамен разорванных новые связи с внешним миром. Первым, кто стоит на этом пути, кроме родителей, – это игрушки, мелкие животные и дети. Эти игрушки и животные в бессознательном олицетворяют самого ребенка, а поэтому к ним он относится также как относятся к нему и также, как бы он хотел, чтобы относились к нему. Поэтому в этот период дети могут проявлять к своим игрушкам и животным, да и к детям тоже, амбивалентные чувства. 

Как этот период выглядит в случае Ганса? 

Вечером в тот же день Ганс, когда его укладывают в постель, говорит отцу: «Послушай, знаешь, что я теперь делаю? Я теперь до 10 часов еще буду разговаривать с Гретой, она у меня в кровати. Мои дети всегда у меня в кровати. Ты мне можешь сказать, что это означает?».

В этом я вижу новое (после острой регрессии) состояние Ганса. Проявляется оно в том, что увеличился объем либидо. Если ранее оно использовалось только в отношениях «Мать – Дитя», то теперь его стало настолько много, что оно направляется дальше во внешний мир, на внешние объекты. Ребенок все больше проводит времени в играх и все дальше «отходит» от матери. К нему возвращается комплекс детского всесилия и величия, и он считает, что все в жизни знает и все умеет. Он думает, что теперь он может завести себе своих детей, но не зная, как это делается на самом деле, заводит их в лице игрушек. Проецируя в своих фантазиях на них свои чувства и желания, он «оживляет» и «одухотворяет» их. Думаю, что так проявляется функция дополнительных «Я», и так (в игрушках, животных и других детях) они (дополнительные «Я») сами и проявляются.

Иными словами, в этот период «Я» ребенка увеличивается за счет прироста дополнительных. Я вижу это следующим образом. 

Пробившись из бессознательного в систему «Я», сначала они выносят из бессознательного воспоминания о фетальном периоде, в число которых входит потребность в покое и нежности, комплекс всесилия и страх, потом они «осматриваются на местности» и выбирают для себя одну из форм функционирования, пока еще в форме другого объекта (чаще ребенка). 

Как следует из записи, этот период развития Ганса пришелся на период возвращения из Гмундена. Поэтому с этого периода Ганс начал фантазировать о своих «детях» и вести с ними разговоры и т. д. (обычно дети это делают, говоря вслух).

Когда отец спросил Ганса: «Почему ты всегда говоришь о своих детях?» Ганс ответил: «Почему? Потому что мне так хочется иметь детей, но я этого не хочу, мне не хотелось бы их иметь». Этот ответ выдает амбивалентное отношение одних структур “Я” к другим; они хотели бы быть составной частью целого, но хотят сохранить и свою автономность. Думаю, что именно этот, скрытый от внешнего взгляда психический процесс, отражается в играх ребенка, как отражается от зеркальной поверхности окружающий нас мир. Реальность и отражение одновременно соответствуют и не соответствуют друг другу.

Хотелось бы обратить внимание читателя на следующий факт. Как только Ганс смирился с появлением в его фантазиях новых лиц, у него стал исчезать страх. Конечно, скептик может подумать, что все это случайное совпадение и я бы не хотел его переубеждать, поскольку его «дух противоречия» должен чем-то владеть. Добавлю только, что в фантазиях Ганса не просто появились новые лица (его дети), каждый из них стал выполнять определенную функцию, разгрузив тем самым основное «Я», но и основное «Я» в лице уже самого Ганса стало делегировать свои полномочия другим «Я» в форме детей и игрушек. Бессознательно понимая, что его состояние улучшается в играх в роды, Ганс все время играет в багажные ящики, нагружает их и разгружает, хочет иметь игрушечный воз с такими ящиками. Поэтому в это время он часто наблюдает за процессом погрузки и разгрузки товаров во дворе таможни. 

***

Об общем психическом аппарате, который я назвал «Мега-Я» я уже писал, и здесь бы мне не хотелось к этой теме возвращаться. Только кратко напомню, что «Мега-Я» проявляется в том, что плод «считает» организм матери своим. В истории Ганса я тоже нахожу этому пример. В частности, когда отец Ганса спросил его: «Как, дети твои все живут. Ведь ты знаешь, что у мальчика не бывает детей». Ганс ему ответил: «Я знаю это. Прежде я был мамой, а теперь я папа».

Где-то там на своем уровне сознания Ганс смог определить критическую точку своего состояния и захотел поделиться своим знанием с проф. З. Фрейдом. Это следует из его предложения, которое он сделал отцу первого мая. Тогда он сказал: «Знаешь, что? Напишем кое-что для профессора» и продолжил: «Перед обедом я со всеми своими детьми был в клозете. Сначала я делал Lumpf и wiwi, а они смотрели. Потом я их посадил, они делали Lumpf и wiwi, а я их вытер бумажкой». 

Фрейд увидел в этой сцене только интерес Ганса к экскрементальным функциям, а я еще и момент выздоровления, который проявлялся в форме изживания травмы рождения.

Известно, что роды всегда заканчиваются обрывом пуповины. Мы и этот феномен видим в рассуждениях Ганса. Проявился он в том, что на следующий день (второго мая) изживание травмы продолжилось, но уже в форме фантазий о водопроводчике, который сначала клещами отнял у него зад и дал ему другой, а потом заменил ему и wiwimасhег. 

***

Как указывал Фрейд, выгодой от появления у Ганса страха (что его укусит белая лошадь, и она войдет в комнату), было желание остаться с матерью и, ласкаться к ней. Но тут же замечает, что страх не исчезает даже в том случае, когда мать находится рядом с ней. Комментируя это состояние, Фрейд отметил, что страх уже больше не может быть обратно замещен, исполненным желанием.

Желая познать причину этого страха, я не могу обратить внимание на пространство и время, в котором все это происходит. О пространстве, в котором происходит появление страха Ганса, Фрейд говорил, но имел в виду реальное пространство, а Ганс в этот момент «находился» в другом (фетальном, в психической реальности) пространстве.

Хочу подвести читателя к иному пониманию скрытых причин появления страха.

Свои размышления начну с того, что тело самого страха соткано из фантазийных предположений: о том, что ее укусит белая лошадь, о том, что она войдет в комнату и о том, что присутствие матери каким-то образом защитит ее от лошади. 

Как я уже говорил, я считаю, что любая фантазия является отображением ранее пережитого опыта. Но о каком ранее пережитом возрасте, мы можем говорить в случае Ганса, если ему было чуть больше трех лет, когда этот страх у него появился. О том, что ребенок в период этого срока развития получил какую-либо травму нам не известно. А с учетом того внимания к сыну, которое демонстрировал его отец, я вправе сделать вывод о том, что ее и не было. Здесь мы попали в ситуацию, при которой видим наличие последствий, но не видим причины. Такое состояние возможно только в том случае, когда травма была, но ее никто не заметил. 

Предположим, что это именно так. Но тут возникает новый вопрос, когда же на протяжении этих трех лет лошадь могла укусить Ганса; и когда она входила в его комнату. Ответа нет и не может быть, поскольку не было и не могло быть такой ситуации.

Вспомним, что, говоря о причинах появления страха, Фрейд обращал наше внимание на тот механизм, который этому способствует. Он считал, что в том случае, если «либидо, освобожденное из патогенного материала путем вытеснения, не конвертируется, т. е. не переходит из сферы психики на телесную иннервацию, а остается свободным в виде страха», в таком случае формируется истерия страха, в противном случае – конверсионная истерия. 

Я буду придерживаться этого подхода, поскольку именно он поддерживает мой взгляд на природу страшных фантазий Ганса.

Фрейд обратил наше внимание на то, что вспышка припадка страха не была внезапной: за несколько дней до этого Ганс проснулся от страшного сновидения, из которого следовало, что мать ушла и теперь у него «нет мамы, чтобы ласкаться к ней». Мало того, нам известно, что еще ранее у Ганса появились признаки переживания тоскливо-тревожного настроения, приступы которого снимались тем, что мать брала его к себе в постель. 

Фрейд посчитал это признаком повышенного сексуального возбуждения, направленного на мать, и ошибся, уйдя в сторону. 

Вслед за этим произошло неправильное толкование псевдосексуальных действий (ежевечерние мастурбации), а за ним ошибочное представление о том, что именно сексуальное возбуждение превратилось в страх.

Поскольку я утверждаю, что при толковании причин, по которым Ганс оказывался в постели матери, Фрейд совершил ошибку, я настаиваю на том, что и все, что последовало потом, так же не относится к делу. Это ненужное и излишнее внимание родителей к интимной жизни ребенка, повлекшее за собой вмешательство, родительские наставления и утверждения, что мастурбация является причиной страха. В свою очередь они, привели к тому, что в душе ребенка поселился страх перед мастурбацией и приходом того чувство с которым он посредством мастурбации боролся.

Возникшая вслед за этим тема «wiwimacher’a», у которого была выхолощена истинная природа роли, оказалась заменена второстепенной ролью мочеиспускательного канала, которую к тому же нагрузили атрибутами сексуального. 

А теперь обратим внимание на то, что страх продолжал все более увеличиваться, на что нам указывают его новые проекции (экипажами, мебельными фургонами и омнибусами и расположенный с ними рядом страх играть вокруг нагруженных возов, багажа, бочек и ящиков) увеличивался. Я не могу пропустить этих изменений мимо своих интерпретаций и обязательно рассмотрю этот феномен чуть позже. 

А пока обращусь к ситуации, которую считаю продолжением ошибочной, но которая, по непонятной на первый взгляд причине, приносит пусть и слабый, но терапевтический результат. Речь идет о случае падения, впряженной в омнибус лошади (упала и задергала ногами). Тогда отец Ганса вложил в его голову мысль о том, что «когда лошадь упала, тот думал об отце и, вероятно, чтобы отец также упал и умер». Хотя, как мне кажется, ребенок боялся своей смерти. Терапевтический эффект заключался в том, что Ганс стал более свободно, «без страха и даже несколько дерзко» относиться к отцу – прятать внутри себя стало нечего, в этот момент он лишился тайны – страха собственной смерти.

Исследуя случай Ганса, нельзя обойти фигуру лошади, поскольку именно она стала промежуточным хозяином фобии Ганса. Если мы обратимся к символическому значению лошади, то увидим, что это животное обозначает непреодолимую силу, которая может перемещать огромные обозы на огромное расстояние, вызывает по отношению к себе чувства восхищения, любви и страха. И как я считаю именно эта сила и мощь должны были стать тем потенциально-травмирующим фактором, за которым следует боязливость и страх, с одной стороны и чувство удовольствия, величия и всесилия, с другой. А теперь давайте задумаемся, а где еще, в каком своем периоде развития Ганс мог точно также получать и переживать чувства удовольствия, всесилия и величия, с одной стороны, и страха за свою жизнь, с другой. Где еще он мог сидя на «возе» перемещаться в пространстве? Логика размышлений Фрейда связала лошадь и отца Ганса в единый узел всесилия и величия, любви и страха, но исключил, я бы сказал, вытеснил из этих размышлений мать Ганса. Ведь именно она была той «лошадью», которая сначала посадила в свой «воз» Ганса, возила его с собой (Помните, фантазии Ганса о перемещении ящика с Анной?), позволяла собой управлять, научила его чувствам превосходства и величия, а потом «скинула с воза», поселив в душе страх.

 Лошади для Ганса потому и были самым интересным объектом наблюдения, потому что наблюдая за ними, он переживал травму своего рождения. Думаю, что, играя с отцом «в лошадки» Ганс не видел в нем отца или человека, не видел он в нем и лошадку, он видел в нем поток физической энергии, временами преходящей в форме воспоминаний. Здесь мы впервые можем видеть, откуда берутся галлюцинации и обманы зрения и сделать предположение, что они являются символическим отображением пережитого образа, когда свойства реально существующего человека используются как болванка для навешивания символов. А также увидим, как происходит исключение объектов (в данном случае матери) из поля сознания. 

На лицо феномен помутнения сознания, на который до сих пор никто не обращал внимание. Я его вижу, а поэтому возьму на себя обязанность его объяснить.

Представим себе, что сознание – это некая зеркальная поверхность, которая содержит в себе образы реального мира. Но вдруг, ни с того, ни с чего на этой поверхности возникает рябь. Мы можем эту рябь объяснить падением на эту поверхность предметома, временно нарушившим равновесие неких сил, формирующих гладь. Но иногда эта рябь может возникнуть от сил, выходящих из глубины. И тогда эта рябая поверхность перестает играть роль нейтрального зеркала и начинает формировать некие образы, природа которых, безусловно, будет связана процессами, происходящими в глубине.

Здесь я начинаю противоречить Фрейду, утверждавшему, что посредством вытеснения страха, носителем которого был отец, он нашел для себя новый носитель – лошадь. Говоря иными словами, страх к отцу усиленно вытеснялся в бессознательное, но некие силы его снова выталкивали на поверхность «Я», и тогда цензура, обессиленная от настойчивости выталкивающих сил, согласилась пропустить выталкиваемое, но при условии, что оно «скажет» (солжет), что относятся не к одному, а к другому. При том, что природа ищет самый короткий путь для своего проявления, которым всегда является прямая, мы видим некий крюк из системы «Оно» в систему «Я», снова в «Оно» и снова в «Я». Как я считаю, в таком случае вместо челнока, снующего туда – сюда, природе проще было бы всякий раз использовать новую структуру, которая бы выполняла необходимую ей функцию без какого-либо лукавства. И этими посыльными из бессознательного были дополнительные «Я».

Это дополнительное «Я» проникая из бессознательного в систему основного «Я» выносит на своем «горбу» некие травмирующие воспоминания, среди которых присутствует фетальный страх плода за свою жизнь. Думаю, что ассоциативное соседство одних поведенческих проявлений с другими, а также со страхом, являются достаточным к тому подтверждением. 

Таким образом, как я считаю, появился страх не из-за того, что лошадь где-то упала, а из-за того, что сама лошадь была символом беременности, которая закончилась изгнанием плода из чрева матери.

Даже фекальный интерес, обнаруженный Фрейдом у Ганса, также является не только проявлением фетальных воспоминаний, но и приходится кузеном лошадиному возу. Этим своим предположениям я нашел поддержку у Фрейда, который выявил между ними ассоциативную связь. Он писал: «Наконец, и отец идет на эту фекальную символику и признает аналогию между тяжело нагруженным возом и обремененным каловыми массами животом, между тем, как выезжает из ворот воз, и тем, как выделяется кал из живота и т. п.». 

Но к этой ассоциативной связи я пришел не благодаря выше приведенному утверждению, и способности символа выворачиваться подобно морской губке, приобретая новую жизнь в новом символическом звучании. Символ воза – это символ матки и в зависимости от того, полна она или нет, находится в ней плод или нет, он имеет тот или иной символизм. Воз является символом тесноты, а она связана со страхом, поэтому и страх Ганса зависел от того, сможет ли лошадь сдвинуть с места свой воз, и одна ли лошадь будет выполнять эту работу. Поэтому страх у Ганса будет символизироваться теснотой, скрученностью, скованностью, беременностью, пространством и пустотой. Так же и оформленные фекалии символизируют все то же самое, в том числе и изгнание плода из матки. Поэтому возьму на себя смелость предположить, что Ганс всю свою жизнь страдал фобией пространств.

Изгнание из матки символизирует не только потерю некой части, но и ее невидимое фантомное присутствие, навязчивый поиск утраченного и такую же навязчивую демонстрацию. В качестве доказательства приведу историю о водопроводчике, рассказанную Гансом своему отцу. В этой фантазии «слесарь или водопроводчик отвинтил ванну, в которой находился Ганс, и своим большим буравом толкнул его в живот». Фрейд истолковал эту фантазию, как оплодотворение, не буду с этим спорить, поскольку в том же самом материале я вижу примерно то же самое – описание сексуального акта. 

О чем я пишу, может спросить себя читатель, ведь речь идет о фантазиях пятилетнего ребенка, в голове которого нет, и не может быть никакого материала, из чего можно было бы сплести узор сексуальности. Но эта работа уже была сделана Фрейдом. Интерпретируя фантазию Ганса о водопроводчике, он писал: «Твоим большим пенисом ты меня „пробуравил“? (gebohrt) (привел к появлению на свет – zur Geburt gebracht) и всадил меня в чрево матери». 

Известно, что в ассоциативном ряду находятся не два, не три и не десять ассоциаций – их огромное множество, столько же, сколько и дополнительных «Я». В своей совокупности они образуют в бессознательном единый клубок проявлений. Прорываясь наружу эти воспоминания не только демонстрируют себя то в одном, то в противоположном смысле, но и сознание (в смысле способности отображать окружающий мир) маленького мальчика поворачивают так, что оно само как будто приобретает сразу двух хозяев, его самого и окружающий мир. Это дает ему возможность не только говорить от своего и чужого имени, но и проецировать на близких свои фетальные переживания. 

В картинах купания его сестры, Фрейд увидел желание Ганса «чтобы мать во время купания сестренки уронила ее, и чтобы та умерла», а я увидел его собственные воспоминания о том, что однажды его купали, уронили и он погиб для того мира, в котором ранее находился. А эти воспоминания не могут никак иначе проявляться, как в связке со страхом, который имеет способность оживляться всякий раз, когда тело ощущает воду. И когда Фрейд пишет о том, что одна часть страха «ускользает от нас, другая вскоре выясняется отношением его к купанию маленькой сестры», я нахожу его среди фетальных воспоминаний.

И как здесь не обратиться к Фрейду, вылившего лечебный бальзам на мою душу, который сделал категоричное заключение, что Ганс «в бессознательном и в противоположность своим официальным заявлениям знал, откуда пришло дитя и где оно раньше находилось, подтверждается этим анализом, вне всякого сомнения; быть может, это даже самая неопровержимая часть анализа».

Ганс находится на том уровне развития, когда в нем еще живы воспоминания об ощущениях тела в том периоде, когда он был в матке. Эти воспоминания хоть и стали путаться в природе своего происхождения, а поэтому то становятся своими, то чужими, но они уже стали хоть как-то доступны сознанию, которое пытается их утилизировать через приручение и объяснение. 

Предполагаю, что когда Ганс смотрел на то, как купает его сестру мать, в его памяти всплыло то самое неосознанное воспоминание о собственном “утоплении” во время родов. Поэтому он хочет, чтобы сестра, которую родители так любят, пережила все то, что пережил он сам: «чтобы мать во время купания сестренки уронила ее, и чтобы та умерла». 

***

Одной и тем, развитых в анализе случая Ганса, Фрейд считал тему о водопроводчике. Он писал о водопроводчике (который приделывает Гансу новый, больший wiwimacher), как о победной фантазии, содержащей желание и победу над страхом перед кастрацией. Мое несогласие заключается в том, что страх кастрации, на которую опирается Фрейд, является всего лишь покрывающим главную травму, травму потери пуповины. Именно здесь кроется ядро травматических переживаний первой минуты жизни. Этим ядром является переживания страха смерти из-за нехватки кислорода – следствия разрыва пуповины. Водопроводчик своим появлением в фантазиях мальчика всего лишь восстанавливал пуповину. Если бы в бессознательном Ганса действительно бы «бушевала» мысль о маленьком половом члене, то сразу после получения от водопроводчика большего, он с характерной для детей его возраста непосредственностью, стал бы демонстрировать другим детям, как хвастаясь, демонстрируют в этом возрасте новые приобретения. Здесь же, напротив, мы не видим никакого вовлечения в тему других детей. Напротив, в желании Ганса мочиться за углом, я вижу обратное.

Сразу же хотелось отметить, что позднее, в подростковом возрасте, в частности, тема размеров полового члена действительно вновь будет поднята. И может показаться, что она и касается только его, но я сразу хочу остановить бег мыслей на эту тему. Это опять же старая тема, поднятая из бессознательного, вследствие начала нового круга психофизического развития человека.

Отсюда делаем вывод о том, что принятая за повышенную эротическую возбудимость тяга Ганса в постель к матери и к матери, является его инфантильным способом возвращения в ее утробу: ведь постель матери – это символ ее утробы, вывернутой наизнанку, как воз или омнибус, который тянет за собой лошадь. А способы аутоэротического удовлетворения при помощи мастурбационного раздражения полового органа, которое принято понимать, как отдельный, в глубинах психического аппарата ни с чем не связанный процесс, также является доказательством воскрешения фетального удовольствия, которое плод переживал вместе с коитирующей (мастурбирующей) матерью.

Этот процесс в его представлении был связан с удовольствием, так как он опирался на прежние собственные ощущения удовольствия при акте дефекации. 

Согласимся с тем, что у всех детей возникает вопрос, откуда появляются дети. Но соглашаясь с этим, мы не должны допускать мысль, что, попадая в постель к матери, ребенок намеревается совершить с ней какие-либо действия сексуального характера и с умыслом завести в ней нового ребенка. Желание ребенка попасть в постель матери мы должны понимать по-иному: таким образом, он не только восстанавливает фетальное единство с матерью, но и пытается занять, покинутое не по своей вине место в ее утробе, пока его не занял кто-то другой. 

Остановимся еще на одном моменте размышлений взрослого человека, который Фрейдом неправомерно был приписан Гансу. Он пишет: «Отец не только знал, откуда приходят дети, он сам в этом принимал участие, что Ганс не совсем ясно мог предполагать. Что-то здесь должен был делать wiwimacher, возбуждение которого сопровождало все эти мысли, и, вероятно, большой, больший, чем Ганс находил у себя». 

Остановимся с одной целью, мы должны вспомнить, что Ганс не знал о существовании у отца wiwimacher`а, а тем более (смею надеяться) возбужденного и к тому же помещенного в половые органы матери. Если это и имело место в психике Ганса, то только в форме фетальных воспоминаний. 

Думаю, что я нашел бы у Фрейда поддержку своим догадкам, поскольку он сам писал: «Если следовать ощущениям, которые тут появлялись, то здесь должно было иметь место насилие над мамой, разбивание, открывание, внедрение в закрытое пространство, импульсы, которые Ганс чувствовал и в себе». Конечно, он все это приписывал пенису. Но он не смог бы не согласиться с тем, что символическое значение пениса – это ребенок.

Исходя из слов Фрейда, «он находился уже на пути, чтобы на основании своих ощущений в пенисе постулировать влагалище», я прихожу к выводу о том, что Ганс мог знать, что это такое, и что это имеется у матери. Я тоже так думаю и связываю это знание не с источником кропотливого изучения Гансом тела матери, а исходящим из другого источника, который был ему открыт во время внутриутробного развития. Именно там, в утробе матери он мог получить все знания о строении организма матери. Через единую систему психического аппарата, которую я назвал «Мега-Я», мать, знающая, где и что у нее находится, поделилась этими знаниями со своим будущим ребенком. А эти знания, став после родов фантазиями и бредовыми картинками сновидений, воспринимаются нами как интуиция. А слова Фрейда: «Попытка решения вопроса о том, что нужно было предпринять с матерью, чтобы у нее появились дети, затерялась в области бессознательного» подтверждают мои предположения.

Меткая интерпретация Фрейда того, что «шум от топания ногами», которые производил Ганс, означает, что «у Ганса пробудилось воспоминание о половом сношении родителей», не была подтверждена отцом ребенка только потому, что Фрейд это воспоминание относил к наблюдениям ребенка за тем, что происходит в спальне родителей. Думаю, что его интерпретация будет верна, если мы отнесем ее к воспоминаниям внутриутробного периода. С этого времени был открыт путь к возвращению вытесненного, и по этому пути патогенный материал был переработан (транспонирован) в комплекс лошади и все сопутствующие аффекты оказались превращенными в страх.

А теперь давайте скажем то, что трудно было сказать Фрейду. Страх у Ганса возник в тот самый период, когда закончился один его период развития и начался другой. Этот скачек, которому предшествовал латентный период накопления энергии, явился моментом преодоления достигнутой ранее фиксации. А под фиксацией я понимаю момент «пережевывания» и переработки всей полученной до этого периода информации. 

Чтобы читатель меня смог понять проведу аналогию. Это похоже на то, с чем встречался в своей жизни каждый; когда, намереваясь убрать в квартире, мы находим альбом с фотографиями и фиксируемся на месте, погружаясь в прошлые времена. Но в наших воспоминаниях нет такой травматической предпосылки (если ее не было в реальности), которая могла бы стать для нас травмирующей и сопровождаться страхом, а у маленького ребенка, также, как и регрессировавшего пациента, они лежат на поверхности бессознательного (в точках фиксации), и используют любой удобный ассоциативный случай, чтобы вырваться наружу в форме страха – это фетальные воспоминания. В этом я нисколько не грешу против того, что Фрейдом было установлено, а, напротив, подтверждаю то, что он хотел сказать. А сказать он хотел, что у Ганса в сфере бессознательного затаился комплекс беременной матери. 

Юрий Бажин