Обращаясь к случаю Шребера, заметим, что соматические симптомы первого и второго заболевания являлись идентичными, т.е. использовали один и тот же путь своего возникновения. По ним то Шребер и узнал о возвращение старой болезни. Идентичными оказались и причины возникновения заболеваний, в основу которых легло психическое перенапряжение.
С учетом идентичности симптомов первого и второго заболевания, а также причин их возникновения, мы вправе предположить, что речь должна идти об одном и том же заболевании, разделенного волей случая восьмилетней ремиссией. А природу этого заболевания мы вправе усмотреть как в истории рода, так и в недостатке удовольствия от жизни во всех ее проявлениях.
Иными словами, удовольствия от социального положения, которое он испытывал в пору его пребывания в должности директора районного суда в Хемнице, для Шребера оказалось недостаточно, и он решил баллотироваться в депутаты (первое заболевание).
Из Мемуаров нам неизвестно, как долго он работал в должности директора районного суда в Хемнице и начинал ли он свою карьеру в этом суде, но они все же позволяют нам сделать вывод, что этот профессиональный рост соответствовал его способностям и возможностям, поскольку до момента выдвижения его кандидатуры в парламент, его энергетическая система была способна обеспечить соматическое, психологическое и социальное функционирование на должном уровне. Фактически эта энергия находилась в состоянии равновесия между ее расходом и приходом, которое было нарушено его попыткой стать депутатом.
Пролечившись в клинике Флексига, Шребер кое-как, но не в полной мере (вероятно, за счет недостаточного обеспечения энергией психического аппарата, о чем мы можем судить по оставшимся симптомам) восстановил это равновесие, был выписан и должен был получить дальнейшую реабилитацию в домашних условиях. Но в полной мере этого так и не произошло. Его жена, напуганная суицидальными попытками, не смогла об этом забыть, а поэтому, бессознательно упрекая его в предательстве (а добровольный уход из жизни, оставшимися в живых близкими воспринимается как предательство (вспомним стадию упреков при потере близких)) и бессознательно желая ему психических мучений, о чем мы можем судить по стоявшей на ее рабочем столе фотографии Флексига, отдалилась от него, оградив его тем самым от получения им дополнительного удовольствия от слияния двух тел. Эти ограничения так и не позволили Шреберу компенсировать дефицит жизненной энергии.
Обратимся к его Мемуарам и увидим, что Шребер хотел нам сказать, а что скрыть.
Он писал: “Оправившись после первой моей болезни, я прожил со своей женой восемь лет, в целом поистине счастливых, богатых также внешними почестями и лишь временами омраченных многократным крушением надежд обзавестись детьми”. Эти “многократно обрушенные надежды”, лишая его возможности прижать к себе тело своего ребенка, чем удовлетворить родительское “Я”, так и оставляли его родительское либидо неудовлетворенным, фрустрировали его, высасывали из него все жизненные соки, создали дополнительные условия для утечки либидо.
Заметим сразу, что эти бессознательные упреки были взаимными. В одном случае это недоверие проявлялось в том, что жена никак не могла (возможно, не хотела) порадовать его рождением ребенка, т.е. продолжить его жизнь (выкидыши); в другом – желанием самому в себе родить ребенка, стать им.
Косвенно это подтверждается примирением, которое после выписки было достигнуто попыткой все начать заново, когда был построен дом и усыновлена девочка.
Мы не единственные кто обратил внимание на вынужденную смену гендерных ролей. С. Шпильрейн в своей заметке привела пример сновидения, в котором 38-летняя женщина две ночи подряд видела себя в роли водителя автомобиля, заменив собой, приглянувшегося ей мужчину: она должна была “провести пустой автомобиль по самым узким и крутым улицам Женевы”.
Таким образом, на фоне этой хронической травмы (бездетности, судя по его воспоминаниям), сформировавшей утечку либидной энергии до уровня младенческих воспоминаний (фиксаций), у Шребера сформировался дефицит энергии: она уходила на повторное переживание собственных воспоминаний из глубокого детства о родительских ласках.
Поскольку первая болезнь протекала без вовлечения в процесс сверхъестественных сил, что, в свою очередь, составило ядро второго заболевания, Шребер решил не останавливаться ни на симптомах начала заболевания, ни на поводах, ни на причинах его возникновения. Это поставило нас перед белыми пятнами (отсутствие информации) в истории его болезни и его биографии, которые мы, взяв на себя смелость, заполнили сами. «Сцены из такого раннего периода и такого содержания, – писал З. Фрейд, – которым приходится придавать такое исключительное значение в истории этого случая, воспроизводятся обыкновенно не как воспоминания, но их приходится с трудом и постепенно угадывать – конструировать – из целого ряда намеков». Догадываясь о том, что, и в-первом, и во-втором эпизодах Шребер демонстрировал клиническую картину одного и того же заболевания, но более подробно описал клиническую картину второго заболевания, мы, понимая, что болезнь не очень изобретательна в плане использования механизмов формирования симптомов, оставляем за собой право рассматривать их с идентичных позиций возникновения.
В начале второго заболевания возникла потеря сна, развитие сердечных приступов и нарастающая тревога. Если нет возражений со стороны читателя, то мы идентифицируем состояние, которое возникло в квартире его матери, как шоковое, явившееся следствием развитие панической атаки. Но в основе этого процесса лежал отток энергии от “Я”.
На первый взгляд здесь мы противоречим сами себе. Это противоречие заключается в том, что отток энергии должен был сам привести к желанию поспать, Шребер же, напротив, заснуть не мог. Мало того, у него появились слуховые обманы, связанные, не то с потрескиванием дома, не то с мышью (которую они не нашли), которые будили его всякий раз, как только он засыпал. Позднее он назовет это чудом, целью которого и было лишение его сна (поэтому мы и считаем, что это были обманы).
Решить эту загадку без размышлений о движениях либидо невозможно. Мы считаем, что одна часть личности Шребера испытывала прилив энергии, а другая его дефицит. Отток энергии от “Я” мы видим в его страхе, который скрывался за паническими атаками (тревога, сердечные приступы, как это бывает при ипохондрии), которые, возможно, учитывая ночное время, заменили собой отношения с женой. А прилив, учитывая наши выше изложенные предположения о том, что проекция осуществляется “резервной личностью”, объясняется ее активностью, которой не до сна, так как она только что вышла из тени бессознательного. Развернувшиеся позднее события, связанные с обретением женского образа, это подтверждают.
Хотелось бы сразу обратить внимание читателей на то, что после встречи с проф. Флексигом состояние Шребера хоть и улучшилось, но дневная усталость и долгое ожидание покоя, сделали свое дело – ухудшили его состояние (это особенно важно, поскольку чуть позже в своих размышлениях, мы будем опираться на этот факт). Пришла вторая волна панической атаки, которую Шребер не перечисляя идентифицировал как “более серьезные симптомы”, среди которых мы должны предположить усиление уже имеющихся и появление новых, таких как “сильный озноб” и “состояние крайнего волнения”.
Конечно, для психически здорового и нормального человека одновременное появление всех этих симптомов вряд ли возможно, а изолированное исчезновение сна, тревога, озноб, волнение и сердцебиение, вряд ли станут причиной совершения самоубийства, но человек, переживший приступ панической атаки, понимает, что усиление, иногда до крайней степени совокупности этих симптомов, может стать причиной суицидальных попыток. Шребер за одну эту ночь предпринял аж две попытки самоубийства.
Не забудем остановить свое внимание на том факте, что на фоне бессонных ночей, изоляции от дома и усиления симптомов, случился следующий конфуз (битва в бильярдной), который сам Шребер излагал иначе, чем это следует из Истории болезни: “Около четвертой или пятой ночи после его госпитализации он среди ночи был вызволен из постели и помещен в изолятор для временного содержания буйных больных”, и которая ухудшила его состояние.
Шребер эту изоляцию объяснял возникновением “божественных” криков, которыми он и сам был не в силах управлять, возможно, даже не слышал, т.е. они не доходили до его сознания.
Эмоциональная запись доктора Вебера, по этому поводу: “Пациент сам не осознает, как сильно он мешает другим пациентам отдыхать”, сделанная в его первом Заключении, должна объяснить нам психическое состояние Шребера в тот момент.
И, как мы полагаем, все эти симптомы указывают на актуализацию в психике Шребера симптомов фетальной травмы и, сопровождавшую ее паническую атаку: исчезновение (лишение) сна (покоя), тревога, озноб, волнение, сердцебиение, божественные крики и изоляция.
Эта актуализация стала возможной вследствие его регрессии. По этой причине “буйное” состояние, в котором Шребер находился в тот период, осталось за пределами внимания его сознания.
Создается впечатление, что в этот момент личность Шребера разделилась, а пока одна здесь и сейчас буянила, другая – была неизвестно где, поскольку даже не смотря на высокий социальный статус, не пыталась предотвратить поведение, вылившееся в те безобразия, которые случились в бильярдной.
И здесь мы должны задаться вопросом, а не является ли эта битва признаком того, что происходила смена доминирующего энергетического канала; не является ли этот пример свидетельством борьбы личностей за обладание сознанием, как это, к примеру, происходит в диких стаях, когда один лидер свергается, а на его место встает другой.
Мы считаем, что, несмотря на то, что основными жалобами Шребера были жалобы на потерю сна, Шребер одной своей личностью все же находился в состоянии, схожим со сном (сумрачное, бредовое), поскольку либидо вернулось в “Я”. Иным, мы не можем объяснить, почему мимо сознания Шребера прошло его ночное поведение.
Досужков Ф.Н. писал: “Во время засыпания человек теряет способность сначала к высшим психическим процессам, потом к низшим: человек претерпевает психическое растворение”. В данном случае происходил тот же процесс, но уже в варианте бреда. Собственно, все эти напоминания необходимы только для того, чтобы оживить в памяти психофизическое состояние Шребера, в котором он находился в тот момент.
Размышлять о движениях либидо Шребера без учета телесных и психических симптомов, зафиксированных в этот момент, наверное, будет неправильно.
Предположим, что в начале развития обоих заболеваний либидо Шребера уперлось в некую ситуацию, обойти которую было не в силах; что эта ситуация должна была вызывать как раз те чувства, те симптомы и то шоковое состояние, которые Шребер описал, говоря о начале обоих заболеваний.
Каждому из нас следует согласиться с тем, что движение энергии “вверх” не несет с собой каких-либо неприятных ощущений в организме, как и движение крови по сосудам, к примеру, а поэтому все эти симптомы должны целиком и полностью относиться к движению энергии “вниз”, что может быть следствием износа ниже располагаемых механизмов фиксации, что в свою очередь является следствием некой психологической травмы. Пока предположим, что это была новость о провале избирательной компании, в одном случае и служебный конфликт, который Шребером из чувства деликатности не был описан, но который мы можем только подозревать за словами “необходимая репутация у коллег и юристов” – в другом. Отсутствие видимого конфликта, мы должны отнести к защитным реакциям психики, с которыми столкнулись выше – исключению из сознания. Но мы не должны быть такими наивными, чтобы полагать, что, раз уж Шребер не упоминает о более раннем появлении выше указанных симптомов, то значит не было ситуаций, при которых они должны были проявиться. Опыт подсказывает, что первичное и однократное токсическое действие той или иной ситуации переносится без развития психических заболеваний.
О неоднократности травм в генезе психических проблем говорил и К. Абрахам, который на примере сексуальных травм детей указывал, что “часто они имеют не одну травму… Вторая или последующие травмы действуют «вспомогательным образом», чтобы разрушить психическое равновесие и разжечь болезнь». Мы считаем, что только ослабленное “каскадом катастроф” и настойчивым бессознательным желанием (вспомним, что при повторной госпитализации Шребер сказал: “Наконец-то стал сумасшедшим”), которое имел в виду К. Абрахам, либидо может “позволить” себе обвалиться вплоть до фетальной точки своей фиксации.
Не исключено, что роль “каскада катастроф” могут выполнять амбивалентные желания, что называется, “туда не поеду и здесь не останусь”, о которых писал К. Юнг. Он считал, что “реальные трудности никогда не смогут длительно оттеснить libido назад в такой мере, чтобы это вызвало, например, невроз. Для этого не достает конфликта, составляющего необходимое условие всякого невроза. Только противление, противопоставляющее хотению свое нехотение, одно только оно в состоянии породить ту болезненную интроверсию, которая является исходным пунктом всякого возникшего на психической основе расстройства».
Нам уже известно из работ О. Ранка, о перинатальных травмах, а о других детских травмах Шребера нам ничего не известно, за исключением смерти отца (но и тогда Шреберу было 19 лет, т.е. он уже мог противостоять ударам судьбы). В любом случае “нервный с детства” характер Шребера, скрывал, как мы думаем, за собой тот каскад шоковых ударов, которые и привели его к столь печальным последствиям. Говорил же Фрейд: “То, что мы называем нашим характером, основывается на воспоминаниях о впечатлениях, – как раз о тех, которые оказали на нас наиболее сильное действие, на впечатлениях нашей ранней молодости, обычно никогда не доходящих до сознания”. В случае юного Шребера эти впечатления должны принадлежать еще более раннему периоду – глубокому детству, а то и фетальному периоду. К тому же, раз заметное улучшение состояния Шребера возникало сразу, как только он получал (добивался) “родительского” внимания со всеми положительными поглаживаниями, значит, в этом мы должны увидеть метку ранее состоявшегося конфликта и его разрешения. Заподозрим, что Шребер был “отвергнут” родителями еще в детстве (возможно тому причина болезнь старшего брата) – холодность отца (о чем мы можем судить по его гиперкомпенсаторной медицинской деятельности, в основу которой легло насильственное изменение физического и психического поведения больных детей) и матери, занятой старшим сыном. Как тут не припомнить о “Болезни детских домов”, где дети, “несмотря на хороший уход, заболевают и умирают вследствие недостатка нежности”.
Продолжая наши рассуждения о движениях энергии, мы не можем игнорировать противоречия своих взглядов с либидной теорией, принятой в психоанализе. В своей работа “О нарцизме” Фрейд писал: “Первично либидо концентрируется на собственном “Я”, а впоследствии часть его переносится на объекты”.
Мы смотрим на этот процесс несколько иначе, но начнем с обратного. Итак, получается, что существует некая точка, Фрейд называет ее “Я”, от нее энергия идет в будущее на объекты. Стоит согласиться с тем, что для родившихся, этот процесс так и проявляется. А как быть с плодом? Ведь у него движение энергии тоже происходит! Поэтому получается, что эта теория не распространяет свои правила на фетальный период? Думаем, что это не так. Не пытаясь пересматривать теорию либидо, мы распространяем ее с младенческого возраста на более ранний, фетальный период, но только за одним исключением. Энергию он берет “напрокат” у матери.
Как мы думаем это происходит следующим образом. После зачатия ребенка организм женщины вынужден брать на себя функции по жизнеобеспечению плода.
Не требует доказательств тот факт, что благодаря организму матери плод получает необходимые ему питательные вещества, газовые смеси, витамины, гормоны и так далее. Благодаря ее же организму из его тела выводятся вредные вещества.
Соглашаясь с этим, мы должны предположить, что кроме всех этих необходимых ему химических веществ, она, в той части, которую плод не может себе обеспечить самостоятельно, обеспечивает его еще и энергией. Которая дается как бы “на прокат”. Получается, что плод является потребителем, а мать распорядителем этих энергоресурсов. Следуя этим предположениям, мы должны сделать еще одно допущение о том, что плод на начальных этапах своего развития не просыпается, а потом использует энергию, а наоборот, к нему приходит энергия, а потом у него “загораются” все зависящие от нее функции – он просыпается (аналогию такого варианта событий мы находим уже в жизни: мать заходит в комнату ребенка, выключает у него свет (задергивает шторы) – ребенок засыпает; утром заходит, открывает окно (включает свет) – ребенок просыпается). Вернув энергию матери, плод засыпает, а по истечении некоторого времени она вновь у нее “запрашивается”. Таким образом первым резервуаром скопления психической энергии является не “Я” плода, а “Я” матери, выполняющее для плода роль “дополнительного Эго”. С течением времени, плод начинает “утаивать” переданную ему напрокат энергию в кладовках своего “Я” (в точках фиксации), которое к этому моменту созрело для выполнения динамических функций. О том, что происходит утаивание материнской энергии, мы можем судить по той непонятным образом увеличенной энергоемкости его собственного “Я”. Что, в свою очередь проявляется маниями величия взрослого человека, регрессировавшего до фетального уровня. Это и привело нас к мысли, что у плода либидо никак не может первично концентрироваться только в собственном “Я”.
Отказываясь вернуть матери всю взятую напрокат энергию, плод тем самым демонстрирует свое понимание всех различий и удобств, с которыми связана доступность к месту хранения энергии. В более позднем возрасте нечто аналогичное в поведении, мы можем наблюдать у ребенка, крутящегося около родительского кошелька.
Однако здесь существует еще один момент. В процессе роста плода, у него “включаются” новые функции, в том числе появляется интерес к окружающему миру, а на удовлетворение этого интереса также требуется энергия. Возникает дефицит собственной энергии и энергии, датированной матерью и тогда мать “нехотя” открывает ему дополнительный доступ к своим энергетическим ресурсам. Это может выглядеть примерно также, как, если бы мать, кроме карманных денег, предоставила бы ребенку во временное пользование еще и свою банковскую карту. Эта дополнительная энергия поступает к ребенку в форме любви и заботы, кормления грудью (“яблоками”, как это было в случае Рене). Отчетливо увидеть этот механизм подачи дополнительной энергии у плода, мы не можем, но в более позднем периоде, когда, казалось бы, работа всех механизмов отлажена, этот “недостаток” дает о себе знать тем, что “пробуксовав” некоторое время на одном месте, так и не получив дополнительной энергии для преодоления этого (определенного) рубежа, влечения возвращаются к более ранним (фетальным) интересам. Как мы полагаем, это относится ко всем влечениям, в т.ч. и агрессивным.
Получив полный доступ к “Я” матери, а вместе с этим и к практически неиссякаемым источникам энергии, плод “путает” их со своими, присваивает себе и у него (если учитывать энергоемкость “Я” матери) возникает иллюзия величия и всемогущества. Его “Я” раздувается до огромных размеров, формируется “Мега-Я”. В эту новую структуру он включает собственное “Я” и “Я” своей матери, являющегося, как писала Маргерит Сешей, “неким продолжением ее самой”.
Выражая свою мысль более ясно, отметим, что после регрессии до фетального периода, психический аппарат пациента окунается во внутриутробные воспоминания, которые хранятся в его “Я”. В этот момент он начинает функционировать так, как он функционировал в далеком прошлом.
Маргерит Сешей, интерпретируя случай Рене, писала: “На стадии, до которой регрессировала Рене, она больше не владела субъектным осознанием себя. Вот почему с того времени она больше не считала себя персоной, или личностью, а всего лишь “персонажем”, о котором нужно говорить в третьем лице”. В. Райх исходил примерно из того же, когда писал: “Такой больной не справляется с прорывающимися вегетативными потоками. Он должен ощущать их как нечто чуждое, как часть внешнего мира и злой умысел, а прежние воспоминания проявляются в форме фантазий.
Говоря о плоде, укажем, что после его отделения от матери (рождения) этот доступ естественным образом прерывается, энергоемкость “Я” резко уменьшается и тогда, как говорил Фрейд, появляется “внутреннее восприятие гибели мира”, что еще раз указывает не только на то, что этот (фетальный) мир был построен и действительно существовал, но и на то, что он являлся временным построением.
В этот момент, как можно наблюдать на практике, новорожденный испытывает своего рода “культуральный” шок, от которого пытается скрыться в собственном “Я” – он погружается в сон новорожденного. Объясняется это тем, что его “Мега-Я” разрушено, а энергетическая пуповина оборвана. И ему ничего не остается иного, как все начать заново, а для этого требуется время.
Это представление о гибели мира, которое включает в себя страх за собственную жизнь, если оно не подтверждается последующими событиями в т. ч. и очень раннего детского возраста, забывается, как уже пережитое, оседает в бессознательном, перерабатывается и превращается в новый импульс для развития его инстинкта самосохранения. Если же раннее детство богато событиями, так или иначе напоминающими о “гибели мира”, они не могут осесть в бессознательном (забыться), инстинкт самосохранения деформируется и под угрозой возвращения к “эротически первичной функции” превращается в страх жизни.
Травмирующие “Я” воспоминания, в силу природы самого “Я” оно пытается вытолкнуть из сознания, т.е. деактулизировать. Те, в свою очередь, цепляются за идущие своим чередом факты и эмоции жития, пытаются сохраниться в памяти (возможно, даже используют для этого “резервную” личность), но не в силах противостоять натиску новых переживаний и процессу вытеснения, отходят на задний план и размещаются, где-то на уровне межу “Я” и бессознательным.
Этот процесс мы можем увидеть в поведении некоторых людей, находящихся как бы внутри себя, где они снова и снова “пережевывает” этот период своей жизни; становятся задумчивыми, сторонятся окружающих, опасаются новых знакомств.
Но вернемся к природе болезни Шребера, которая, как и любая иная, являясь к тому же новой формой поведения, имеет свой алгоритм (логику, философию, если хотите) развития, который можно проследить поэтапно. Первый этап характеризуется тем, что болезнь приходит в форме различных симптомов, которые очень быстро и надолго исчезают. Потом болезнь приходит на более длительное время, а уходит на более короткое. Следующий этап характеризуется тем, что болезнь остается на более длительное время, а уходит на более короткое. И в конце концов болезнь остаётся, оставляя небольшие промежутки просветления – ремиссий.
Случай Шребера придерживается той же логики и с ним легче будет разобраться, если мы условно разделим его болезнь на несколько этапов, характеризуемых определенными симптомами, которые возникнув однажды, временно исчезали, а появившись вновь, уступали ведущую роль новым “приобретениям”, становились второстепенными и в новой форме дополняли клиническую картину каждого последующего этапа.
Думаем, что читателю легче будет ориентироваться в клинической картине Шребера, равно, как и понять наши интерпретации, если он будет иметь некоторое представление о пути, по которому мы его поведем. Поэтому наши представления о “путешествии” либидо изложим здесь, а не в качестве выводов к настоящей работе. Ранее, в работе “Шребер. Другой взгляд на случай” мы кратко затронули эту тему, а сейчас вынуждены более подробно остановиться на этом процессе.
В-первую очередь бросается в глаза тот факт, что либидо Шребера стало неустойчивым в связях со своими объектами и при любой удобном случае отказывалось от него и возвращалось (регрессировало) к более глубоким структурам психического аппарата.
Если мы вспомним, что энергия нуждается в своей утилизации, то заподозрим, что этот отзыв (откат) энергии, как возможность, был предусмотрен ранее и является следствием острой необходимости совершения некой работы в глубинах психики, которая не была доведена до своего разумного конца, и о которой нам пока ничего не известно. Понимая, что в бессознательном депонировано прошлое, отзыв энергии требуется, как мы считаем, для того, чтобы совершить определенную работу именно в прошлом. Не будем пугаться этого предположения, поскольку каждую ночь наша энергия отзывается для наведения порядка именно в прошлом, которым стал не только прошедший день, но и вообще все прожитое нами время.
Если на этот откат (отзыв) энергии мы посмотрим с позиций ее некоего дефицита, то и сам этот процесс приобретает признаки централизации энергоснабжения, когда, от энергоснабжения временно отключаются второстепенные, т.е. не связанные с основной психологической работой органы, к примеру, во время сна. Можем только предположить, что этот откат энергии необходим для совершения работы по утихомириванию актуализирующихся воспоминаний. Как мы полагаем этот процесс проходит по кальке прошлого опыта, т.е. опыта фетального периода, когда использовалась материнская энергия. Конечно, могут возникнуть вопросы относительно целесообразности этого процесса, которые мы, отклоним аргументами, что регрессия, характерная в данный период для поведения организма и психического аппарата человека, влечет за собой и фетальную форму функционирования. Ведь в бессознательном еще живут воспоминания, что дефицит энергии, как это было ранее, может быть легко покрыт. В данной ситуации не учитывается только один фактор, который никак не может быть в опыте, поскольку был всего только один раз и физически больше не повторялся – роды и разрыв энергетической пуповины.
Поясняя эту мысль, отметим, что вся эта история с централизацией энергоснабжения психического аппарата проявляется по образу и подобию внутриутробного, а поэтому не предусматривает сохранения энергии для нормального функционирования органов. “Боль органов”, переживаемая от энергетической ишемии, свидетельствует в пользу того, что энергию, которую они вырабатывали для себя и депонировали “выше”, исчезла или ее становится явно недостаточно для их функционирования, что и проявляется в форме ипохондрии. А ипохондрия, как известно из Истории болезни, преследовала Шребера с начала семейной жизни и явилась первым эпизодом, который может указывать нам на то, что на пути его либидо к объектам начали появляться пока еще неясные препятствия.
Понятное дело, что избирательная кампания, в которую, как следует полагать в силу раздутости своей персоны, Шребер позволил себе ввязаться, явилась главным потребителем его энергии. Это, собственно, подтверждается и самим Шребером, который с нею свое нервное расстройство и связывал.
Возможно, что не будь у него за спиной некой фигуры (собственной Персоны), т.е. если бы он находился в гармоничных отношениях с самим собой, той энергии, которую он потратил на избирательную кампанию, вполне могло хватить и на внутреннее обеспечение, и на профессиональную деятельность, хотя, как мы думаем, рано или поздно результат был бы тем же самым.
Что касается механизма возникновения ипохондрии, к месту будет сказать следующее. Как болезнь, так и состояние сна, как указывал Фрейд, связано с нарциссическим возвратом либидо к “Я”. По-нашему, только что сделанному предположению, энергии либидо Шребера стало недостаточно для одновременного качественного обеспечения социальных функций и работы внутренних органов, равно как и поддержания ее поступления на должном уровне. Морфин, который Шреберу хоть как-то еще помогал во время кампании, теперь стал бесполезен. Появился дефицит либидо. Что выразилось в хронической усталости, а “усталость – это один из самых постоянных симптомов потери энергии или либидо”.
Что такое дефицит энергии и как он влияет на психофизическое состояние человека, мы может узнать, если вспомним свое состояние перед засыпанием. Однако в противовес естественному уходу либидо во время засыпания, патологическое его движение сопровождается неприятными ощущениями, главным из которых является бессонница.
Задумаемся! Если обратное движение энергии происходит и в том, и в другом случае, то почему тогда, в одном случае (при засыпании) этот процесс приятный, а в другом – неприятный? Получается, что именно в природе этого процесса и кроется причина появления симптомов заболевания.
Понятно, что дефицит энергии в организме, который является основным ее потребителем, должен каким-то образом проявляться, если не объективно, то субъективно. И если избыток либидо объективно проявляется увеличенным кровенаполнением органов, повышением общего тонуса и активности, то его дефицит – их анемией, снижением общего тонуса, интереса к жизни и активности. Оба эти процесса сопровождаются появлением жалоб, которые зачастую для обоих случаев являются идентичными, как, к примеру, головокружение при повышенном и пониженном артериальном давлении. Это предположение находит себе поддержку у Фрейда, который указывал, что “у ипохондрика исчезает интерес, как и либидо, – последнее особенно ясно – по отношению к объектам внешнего мира, и оба концентрируются на занимающем его внимание органе”.
Дополнительным доказательством связи дефицита внутренней энергии и нервного заболевания Шребера, мы находим в его воспоминаниях, о начале болезни. Как нам известно, после консультации с проф. Флексигом, Шребер (на фоне дефицита энергии в организме) был дополнительно утомлен длительной прогулкой, и уложен в холодную постель, в холодной (хорошо проветренной комнате), которые он на фоне недостатка энергии должен был согреть и “отопить” теплом своего тела, т.е. потратить последние остатки собственной энергии на изменение внешней среды. Поскольку постель оказалась слишком холодной, Шребера сразу охватил озноб – физиологический способ конверсии энергии в тепло. В этом ознобе мы должны увидеть кризис, из которого, как известно, есть два выхода – улучшение состояния, либо ухудшение. К несчастью для Шребера, энергии в организме для улучшения общего состояния уже не осталось, болезнь стала развиваться по худшему варианту. Шребер почувствовал ухудшение своего состояния.
Здесь необходимо углубиться в параллельную тему, имеющую, однако, непосредственное отношение к той теме, что только что была затронута.
Для нас не является открытием тот факт, что для малого характерны свойства большого, а для большого, свойства малого. Применительно к теме поднимаемого вопроса, мы должны согласиться с тем, что и органы, как и более мелкие его структуры имеют тоже самое отношение к либидной энергии, как и психический аппарат в целом; они вырабатывают собственную энергию и по тем же самым законам ее используют и перераспределяют между соседними структурами. По законам “налогообложения” определенная часть этой энергии в форме “налоговых отчислений” должна быть направлена в “казну” для общих целей. “Казна” же в случае острой необходимости дотирует энергией органы и системы, испытывающие ее дефицит, чем достигается восстановление прежнего состояния. Что наиболее отчетливо заметно в оргазме, собственно, главной его функции. Но, как мы считаем, оргазм Шребер не переживал давно, а поэтому способ первичного перераспределения энергии не задействовался. Его органы так и оставались хронически энергоишемичными. Эту функцию взяло на себя “Я”, возможно, даже, “резервное “Я”, что и проявилось увеличением его внимания к органам.
На этом у Шребера закончился первый (ипохондрический) этап “путешествия” либидо. Этот период заболевания оказался связанным с регрессией его сознания до младенческого уровня, которая осталась незамеченной и вскоре исчезла, как и ипохондрия. Возникла ремиссия, которая продлилась, как указывал Шребер, “восемь лет в целом поистине счастливых”.
Поскольку дальше мы будем касаться тем регрессий и фиксаций, поразмышляем над их функцией, что поможет нам разобраться с генезом последующих этапов развития его заболевания.
С “легкой руки” последователей Фрейда, неправильно понявших необходимость фиксаций, стало принято считать, что фиксация является патологическим процессом, который определяет развитие симптомов. Но не будем забывать, что нет худа без добра. А поэтому утвердимся в мысли, что фиксация играет и положительную, так необходимую в плане социальных достижений для нас роль. Она является еще и условием формирования наших социально приемлемых трансформаций и сублимаций. Она является необходимым условием для предотвращения самых глубоких, более токсичных регрессий. И будем помнить, что каждая фиксация является новой точкой роста “Я”.
Для разъяснения роли фиксаций и регрессий в ключе нашего сообщения, мы приведем свой пример их взаимосвязи.
Представим себе альпиниста, поднимающегося по отвесной стене. Он может подниматься сколь угодно высоко и в этом мужестве есть смысл, но только при одном условии, он должен фиксировать свою страховочную веревку через определенное расстояние. В случае соскальзывания он не сможет сорваться ниже последней точки фиксации, если, конечно, эта фиксация была проведена качественно. Бывают случаи, когда последняя фиксация по какой-то причине не выдерживает, обрывается и тогда альпинист летит вниз до следующей качественной фиксации. Это спасает ему жизнь. И чем больше качественных фиксаций, тем больше шансов у него выжить. Кроме того, в месте фиксации альпинист может обустроить временную базу, где оставляет ненужные ему предметы. По “нашему” – воспоминания о предыдущем этапе развития. Подтверждение наших предположений мы неожиданно нашли у С. Шпильрейн, которая, ссылаясь на работу Катца (Katz), изучавшего феномены фантомов, писала: «Фантом постоянно ощущался в таком положении, в котором находилась неампутированная часть тела». При этом ампутированные конечности представлялись оперированному “удлиненными или укороченными”. “Выяснилось, что оперированный больной совершенно безошибочно мог указать форму и положение фантома своей руки как в положении покоя, так и в движении”. Выше приведенный пример с фантомными представлениями о положении ампутированной конечности, как раз и демонстрирует нам картину этих воспоминаний. Из этого следует, что фиксация представляет собой место скопления воспоминаний. Поскольку у людей, перенесших ампутацию, последней точкой фиксации либидо соответствовало последнему положению еще неампутированной конечности, то в месте фиксации последними и расположились воспоминания о ее положении.
Хотелось бы остановить внимание еще на одном моменте. То, что оперированный мог указать форму и положение фантома своей руки в покое и при движениях, подталкивает нас к мысли о том, что либидо, не обнаружив верхних точек фиксации, направляется к предыдущей фиксации. Именно этим мы можем объяснить тот факт, что пациент может описать положение своей фантомной конечности. Другое подтверждение своих умозаключений о природе точек фиксаций мы находим у Юнга, который писал: «Libido обладает необычайной косностью, которая не хочет выпускать ни одного объекта из своего прошлого, а напротив, желает удержать каждый навеки за собой». Нечто подобное имел в виду и Шребер, когда писал: “Никто не знает кроме меня, и это особенно неизвестно науке, что человек несет с собой все воспоминания, которые все еще цепляются за его память, благодаря впечатлениям, которые остаются в его нервах”.
Напомним читателю, что свои Мемуары Шребер начал писать не в период, когда работал судьей, когда его воспоминания у него уже были, но не доходили до сознания, а после развития второго заболевания, хотя, как было изложено выше, и ранее “он носил в себе все воспоминания”, т.е. после того, как эти воспоминания в результате регрессии оживились.
Вернемся к сорвавшемуся альпинисту и заметим, что с этого момента, с точки удержавшей его фиксации, повторно поднимаясь вверх, он должен не только повторить свой путь, но и увидеть его. Будем ли мы удивлены тому, что и при повторном прохождении этого пути, он будет описывать те же самые картины, что и при первом своем подъеме?
Рассуждая дальше, вспомним, что о регрессиях писал З. Фрейд: “При нарциссических неврозах, регрессия происходит по особому сценарию, и доходит до самой первой фиксации” (имеется в виду детство). Клиническая картина заболевания Шребера, подтверждает справедливость утверждений Фрейда: он действительно регрессировал до самого первого уровня (а по-нашему – еще дальше), вновь стал подниматься и описывать картины, которые он видел в тот момент, хотя видел их ранее (оперирует воспоминаниями). Это предоставляет нам возможность, предположить уровень развития, на котором он оказался, а растолковывая его воспоминания, построить свои предположения относительно уровня, на котором происходит первичная фиксация.
В процессе своего развития, наше либидо так же, или по тому же принципу фиксируется, используя для этого и пространство, и объекты, и время. В процессе своего развития мы фиксируемся то на одной стадии своего развития, то на другой. И точно так же, под влиянием жизненных обстоятельств, мы регрессируем к предыдущей точке фиксации, пока наше либидо не найдет в плане своего удовлетворения наиболее устойчивое для себя положение. Хорошо, если это положение будет подкреплено “воспоминаниями”, хорошо “задокументированными” образами, которые, как писал Шребер, сохраняются “как бы изображения (фотографии, рисунки) в голове”.
Ослушиваясь Фрейда, мы сделаем предположение о том, что первая точка фиксации нашего либидо находится не в глубоком детстве, а в периоде фетального развития и связана с детским местом, т.е. имеет место именно то, о чем говорил А. Лоренцер. Возврат к этой точке фиксации, минуя последующие, мы должны назвать фиксационным провалом или обрывом фиксаций, аналогично тем обрывам, которые переживает и альпинист.
Упоминания Фрейда о том, что при паранойе либидо сразу возвращается в “Я”, а не регрессирует до более высокого уровня, подтверждает существование фиксационного обрыва и находит свое подтверждение на примере случая Шребера. Нам нужно только показать, почему именно у Шребера либидо предпочло “провалиться”, а не остановиться на более высокой стадии своего развития личности – воспользоваться предыдущей фиксацией.
Ответить на этот вопрос без определенной доли фантазий и размышлений о внутриутробном мире и возможных переживаниях плода невозможно. Что мы можем знать об опыте внутриутробного существования, хотя каждый из нас его имеет? Ничего? Но не все так безысходно. Определенная информация об опыте внутриутробного существования все же просачивается к нам из коллективного бессознательного (сновидений, сказок, мифов, былин, поговорок), из бреда, как это случилось в случае Шребера, во время аналитической работы и из собственного опыта. Свой взгляд на этот процесс мы отразили в работе “Травмы и удовольствия фетального периода”.
Касаясь сексуальных отношений родителей Шребера, мы исходим из следующего. В 1911 г. в своей работе “К нозологии мужской гомосексуальности” Ференци писал: “В однополых объектах своего вожделения гомосексуалист любит бессознательно самого себя, поскольку бессознательно играет роль матери”. В целях нашей работы мы не будем обращать внимание на сексуальные предпочтения человека, а обратим внимание на следующие, выявленные им обстоятельства, которые, учитывая, что мимо них прошел сам Ференци, являются важными. Речь идет о роли матери, которую в своих сексуальных отношениях бессознательно играет человек. Вспомним, что позднее (1924 г.) Ференци утверждал, что: “Сон и генитальный акт мы рассматриваем как регрессии к интраутеральной жизни”. Это подтверждает наши предположения, что, находясь в чреве матери во время ее сексуальных отношений, плод в них также “участвует” и, возможно, испытывает те же чувства, что и мать. Эта достаточно смелая мысль подтверждается Фрейдом, который в своих Лекциях утверждал: “Высшим достижением такого рода является фантазия о наблюдении полового акта родителей во время пребывания в материнской утробе еще до рождения”. Правда и Фрейд относил эти фантазии, не к внутриутробным воспоминаниям и ощущениям плода, а к его более поздним наблюдениям, которые он (пациент) осуществлял за реальным миром. В этой связи заметим, что “… так часто встречающаяся фантазия возвращения в материнское лоно”, – которую отметил Фрейд, – не “является замещением желания коитуса”, на чем он настаивал, а является самим воспоминанием о “внутриутробном сношении”, поскольку, как указывал Райх В.: “Прежние воспоминания проявляются в форме фантазий.
А теперь вернемся к болезни Шребера, которая преодолев очередную ремиссию, вступила в новый этап своего развития. Согласно своей природе, она не обвалилась внезапно как это происходит при травмах, а деликатно через сновидение предупредила его о своем возвращении. Как мы и должны были предполагать, вернулись не только старые симптомы (“старая болезнь”), но и появились новые. Появилось томное желание, которое как бы намекало, что из-за утерянного удовлетворения, в психическом аппарате происходят определенные изменения и, вообще, там уже “сформировались две партии” (как мы полагаем, это говорила “резервная” личность, готовая взять на себя все полномочия). А затем и более суровые симптомы, говорящие о конфликте между прошлым и реальным, в котором Шребер выбрал сторону далекого фетального прошлого, т.е. он начал демонстрировать поведение человека, находящегося в бредовом состоянии. Дальнейший анализ симптомов болезни, мы не можем осуществить, если не обопремся на либидную теорию Фрейда.
Конечно было бы приятнее, говоря о блужданиях либидо, подтверждать его движения симптомов болезни, которые хронологически изложены в Истории болезни
Но не всегда это возможно. В первую очередь, это связано с тем, что основная масса процессов происходит глубоко в психическом аппарате на границе бессознательного и телесного; во-вторую, с “пульсацией” симптомов, которые то появляются, то исчезают; в-третьих, порядок, существующий в нашей жизни, не идентичен “внутреннему” порядку; в-четвертых, симптомы проходят через цензуру со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Но анализ и интерпретацию симптомов болезни Шребера, в интересах данной работы все же необходимо было сделать, а они показали нам следующее.
21 ноября 1893 года Шребер поступил в стационар, находясь в очень мрачном настроении, без какой-либо возможности вступить с ним в контакт, утверждал, что “наконец-то стал сумасшедшим, страдающим от размягчения головного мозга”.
Мрачное состояние расценивается нами как обретение неких знаний, к которым он оказался не готов. “Обретение сумасшествия” мы понимаем и как страх перед симптомами, вернувшейся болезни, и как констатация факта наличия измененного сознания, которое он связывает с мозговыми процессами (размягчение мозга). Отсутствие контакта объясняется его присутствием в другом мире (измерении). О том какое именно измерение “посетил” в этот момент Шребер мы можем только догадываться. Но поскольку он все же говорит о болезни и о размягчении мозга, мы полагаем, что все его мысли были охвачены ипохондрией. Помните, что Фрейд обращал наше внимание на то, что при ипохондрии внимание “Я” направлено на органы! А это, с учетом выше изложенного, говорит нам о ранее состоявшейся энергоишемии органов.
Спустя три дня (24 ноября 1893 года) психическое состояние его ухудшилось: ночью он проявлял очень большое беспокойство, криками взывал о помощи, проявлял агрессию к реальному миру (переворачивал стол и стул). После изоляции в палату для буйных, пытался повеситься. Затем превратился в плаксивого ребенка и легко позволил себя связать.
По нашему мнению, обратное течение либидо (вероятно, только при обрыве фиксаций) очень болезненный в психическом и физическом смысле процесс. Понятное дело, что патологический отток либидо от органов, приводит к их энергетической ишемии, что объясняет появление ипохондрических жалоб, в том числе и жалоб на боли. А отток либидо из точек фиксации, оставляет там страх. Вспомним, к примеру, свое состояние при езде на американских горках, прыжках с высоты и т.д. Выражение “от страха сердце ушло в пятки” как раз и отражает состояние миграции либидо. Только в этом выражении мы должны поставить на свои места причину и следствие: – обвалилось либидо, а потом пришел страх.
Отток либидо от элементов “Я”, которые являются точками фиксации либидо, проявляется появлением чувства ирреальности и дезинтеграции (отток либидо из точек фиксации приводит к их опустошению, а это опустошение ощущается в форме страха). Агрессивность является реакцией на страх (панику) и боль от обвала либидо, на опустошение либидных емкостей.
Если мы вспомним, что уровень энергии в нашем организме не является постоянным, а, значит, то поднимается, то опускается (пульсирует), то возвратно-случайное заполнение пустых точек фиксации и проявляется, как мы считаем, чувством вины. Собственно, и в реальной жизни чувство вины сопровождает каждую очень дорогую нам потерю, о которой остались только воспоминания.
Размышляя дальше в этом ключе о случае Шребера, мы выстраиваем вектор движения его либидо назад, а сзади находится детство и внутриутробная жизнь. Не осознавая куда он “катится” и сопротивляясь, охватившему его процессу сумасшествия, он просит о помощи окружающих, а пока помощь не подошла, остервенело сопротивляется в одиночестве. После изоляции, оставшись один на один со своим безумием (процессом регрессии либидо), он не выдерживает тяжести, происходящих в его психике и теле процессов, и решает прекратить все это, совершив самоубийство – это сработала (оживилось) “эротическая первичная функция” Танатоса (воспоминания о самом первом удовольствии, связанным с объединением двух половых клеток). Но не заставила себя ждать и сработала функция самосохранения, которая предложила иной вариант получения удовольствия, который был законсервирован на стадии детства.
Поскольку обвал либидо прекратился на уровне глубокого детства – появились симптомы характерные для детей (плаксивость и покорность). Это поведение напоминает поведение ребенка, которого укладывают спать, но который, несмотря на время сна, спать не хочет, а хочет играть. В конце концов ребенка вынуждают подчиниться, а он свой протест и бессилие демонстрирует в форме плача.
Испытанные 12 февраля 1894 года зрительные галлюцинации, указывают нам на то, что либидо Шребера не удержалось на стадии детства и провалилось еще дальше в фетальный период, где все еще, как считал Фрейд, живут и копошатся бессознательные образы (воспоминания) внутриутробной жизни.
1 марта либидо пытается снова двинуться вперед и подняться к объектам реального мира, но оказывается не на той дороге. Оно было вынуждено заполнить собой “женскую линию”. Но поскольку либидо “обвалилось” не все, а некоторая его часть осталась зафиксированной на объектах внешнего мира (во взрослом состоянии), Шребер (его психика) функционируя одновременно в архаичной (фетальной) и реальной системах, объединяя оба эти процесса, формирует такую форму поведения, в которой уживаются представления взрослого и ребенка – возникают и не ставятся под сомнения утверждения о том, что он молодая девушка, но тут же возникают благоразумные мысли, что он должен побеспокоиться о том, чтобы избежать безнравственных покушений.
Не получая необходимой ему помощи, он думает о смерти и готовится к ней. С этой целью 15 марта из “взрослого состояния” обращается к смотрителю, обещает ему 500 марок, если тот раздобудет для него гроб.
Интерпретировать тему гроба иначе, как возврат в материнское лоно, мы не можем. Можем только добавить, что фактически, как указывают симптомы, в своем психическом мире “головой он находился в матке”, гроб ему требовался для тела. Спустя месяц (16 апреля), так и не дождавшись гроба, предпринял попытку скрыть (утопить, похоронить) тело в ванной.
Как показывает процесс развития заболевания, 21 апреля либидо, поднимающееся по женской линии, встречает на своем пути моральные препятствия, и вновь возвращается на более низшую ступень своей фиксации – в фетальный мир (бессознательное). Об этом можно судить по тому, что Шребер оттуда ретранслирует. Но он не может оттуда говорить на обычном языке и четко описывать то, что он видит, поскольку там используется “основной” язык, а образы перемешаны так, что трудно разделить один от другого. Появляются описания на ломанном немецко-“основном” языке, понимаемые, не владеющими “основным” языком, окружающими лицами, как несвязанные бредовые идеи. Ту часть предложения, которую Шребер говорит на родном языке, они понимают, а ту, что на “основном” – нет.
Понятное дело, что, оказавшись в такой ситуации, Шребер (вспомним его судейский опыт) должен был найти виновного, а поскольку рядом с ним были “люди Флексига”, выбраны были они. Находясь в данный момент на стадии фетального развития и идентифицируя их с ранее существовавшим “Некто-Нечто”, “понимая”, что они “хотят” его смерти, и подозревая, что для этого все готово, снова сдается, покорно, как и ранее в матке затихает, “соглашается” с их целями и заявляет, что он готов умереть, но для этого нужен яд, а поэтому просит их отдать предназначенный для него цианистый калий.
Нечто аналогичное мы встречаем в случае Рене. Система изменила Маму и для того, чтобы наказать (Рене), настроила ее против Рене.” Это было сигналом к моей смерти”, – как посчитала Рене, – “потому что без Мамы жить было невозможно”.
5 мая снова оказавшись среди фетальных воспоминаний, он ретранслирует их внешнему миру, который его “основного” языка по-прежнему не понимает, фетальных образов не видит, голосов не слышит, а поэтому относит все, что он говорит к слуховым и обонятельным галлюцинациям.
Присутствие в утверждениях Шребера слуховых и обонятельных “видений”, а также предупреждений о том, что он больной чумой, не должны нас отталкивать от фетальной темы, поскольку у плода к моменту рождения уже имеется развитый обонятельный центр, через который он “пропускает” околоплодные воды. Его вопросы относительно того, “как долго он мертв”, подтверждают его “место нахождения”.
К 22 мая либидо Шребера кое-как начало обретать новые объекты, а поэтому в своем общении с реальным миром, в своей речи становится более открытым и понятным.
Но это ненадолго. Уже к 24 мая, принимаемые им опий и морфий, помогают ему вернуться в фетальный период, откуда он опять на “немецко-“основном”” языке ведет свой “репортаж”, что в реальном мире трактуют как галлюцинации.
Второго июня пациент “опускается” еще ниже в своих фетальных переживаниях, охваченный новыми зрительными воспоминаниями и принудительным рисованием (рисунками), перестает вести свои “трансляции”, полностью игнорирует присутствующего врача. Напряжённо смотрит в одну точку, рассматривая свои видения.
Как следует из записи Истории болезни от 5 июня, после посещения его женой и разговора о ней со смотрителем, определенная часть его психики, отвечающая за связи с внешним миром, “приступила” к работе (стала получать необходимую для этого энергию). Другое дело, что образ жены оказался урезанным до образа женщины фетальных воспоминаний, а поэтому ему приписываются свойства неопределенной женщины (но не жены), побывавшей в гробу. А когда ему говорят, что это была его жена, он относится к этому с недоверием.
О следующем подъеме либидо и поиске им новых объектов, может свидетельствовать запись от 13 июня о том, что Шребер по собственному желанию заходит в палату к другому пациенту и играет с ним в настольную игру.
Из Истории болезни не следует причина такого резкого изменения в поведении Шребера. Но с учетом информации о том, что на следующий день (14 июня) он был выписан (переведен) в Линденхоф, мы можем предположить, что о предстоящей выписке (переводе) он был предупрежден заранее, что и привело к резкому улучшению, как мы считаем, его состояния.
После перевода в другую клинику состояние Шребера продолжало оставаться улучшенным, сам он эти изменения также заметил и “оценил”, а поэтому попытался “выписать” себя домой, предприняв (в июле 1894 года) попытку сбежать из стационара.
По нашему мнению, в этот момент он свыкся и “согласился” с тем, что его психика функционирует сразу в двух системах – реальной и фетальной. По этой причине он хоть и находился под влиянием галлюцинаций, но о них уже ничего не говорил.
Улучшение состояния, как мы считаем, было обусловлено появлением новой цели в его жизни, с которой он уже определился: он решил стать другим человеком, посвятившим свою жизнь реформам. В этом мы видим продолжение его устремлений стать законодателем. И как показали дальнейшие события, начал эти реформы со своего тела. Эти реформы “нашептали” ему голоса, лучи и Бог, а заключались они в построении новой религиозной концепции, основанной на чудесах. Все эти чудеса указывают нам, что он не только прочно встал на позицию фетальных переживаний, но и повторно решил пройти этот путь развития.
По этой причине, уже “находясь” на стадии внутриутробного развития, он стал ожидать явление Бога (не подозревая, что ранее этим Богом был его отец, которого он не видел, но слышал и по теням определял его присутствие). Он выражал желание остаться в одиночестве и заманивал Его пожеланиями благополучия. По этой же причине всячески избегал присутствия санитара, который не только отвлекал его от соответствующих мыслей, но и мешал появлению Всемогущего. Появлению Бога не должны были помешать и какие-либо занятия, для чего он отказался от игры на фортепиано, от игры в шахматы, от чтения и др., оставив за собой право конспектировать (стенографически записывать) и зарисовывать откровения. “Понимая”, что только он является носителем, только ему открывшихся откровений, и то, что только он один смог из всего человечества постичь истины, панибратски стал относиться к врачам, не понимая, однако, что эта исключительность является отголоском фетального величия. Внутреннее заискивание перед Богом заставили его обязать свою жену прочитать вместе с ним молитву “Отче наш”, а потом, чтобы не мешала его общению с Богом, “не говоря с нею больше ни слова”, заставил её удалиться.
Появление темы Бога мы расцениваем как период фетального повторения, т.е. регрессию на стадию внутриутробного пребывания. Поэтому с января 1895 года он стал отгороженным и недоступным контакту. Картины фетальной жизни (отчасти приятные, а отчасти пугающие) открывшиеся перед ним, заставляли его реагировать, проявляя то плохое, то хорошее настроение. В поведении это проявлялось, то возбуждением (находится вне себя, поразительно громко хохочет) и беспокойством, то игрой на пианино, на котором демонстрирует свое настроение, превосходно исполняя даже трудные вещи, то занимаясь эпистолярным жанром (пишет много писем, иногда на итальянском языке).
Из записи от июня 1895 года следует, что Шребер находится под воздействием бредовых идей, что он отмечает катастрофические изменения своего тела, именно тех его частей, которые во внутриутробном состоянии у плода не функционируют (лишены энергии), дополнительно указывают нам место, в котором он “находится” в данный момент.
В тот момент, когда он “понимает”, что он хоть и “находится” в матке, но все же остается недоступным для отца и Бога, он громко и резко смеётся, громко выкрикивает слова, кривляется перед солнцем. Тогда же, когда он “переживает угрозы своей жизни”, он надолго застывает безо всяких признаков жизни (ни живой, ни мертвый от ужаса). То, что его гримасы исчезают в тот момент, когда в его окружении появляются посторонние, не только показывают его гебефрению, но и заставляют подумать о том, что эти гримасы внешнему миру, возможно только мыслительные, могли демонстрироваться еще раньше в утробе, когда миновала угроза для его внутриутробного существования.
Дальнейшее поведение (декабрь 1895 года) Шребера указывает нам, что его либидо “увлеклось” новым внутренним образом и стало подниматься выше и выше, но уже по женской линии, хотя непонимание происходящего все еще оставалось. По этой причине он скрывал содержание своих бредовых идей, но с легкостью втягивался в разговор на безразличные темы. Повторное “взросление” мы можем увидеть в его играх на пианино, в шахматах, запойном чтении. Одновременно с этим, он, как бы демонстрируя то, что уже давно созрел для “родов”, высовывался из окна (из матки), произнося (нужно понимать образу отца, солнцу, Богу) одни и те же бранные слова или фразы: “Я являюсь Председателем Судебной палаты Шребером”. Слова, из которых мы понимаем, что бунт против отца давно созрел, а он готов встать во главе семейства, где уже есть ребенок – девочка – Шребер (он сам в новом обличье).
Иногда, его внимание снова уходило в прошлое, он снова его переживал, развивая внутренний диалог, а поэтому громко смеялся и мычал, барабанил по пианино (февраль 1896 года.). “Пустые” разговоры не для него, а по этой причине он хоть и позволял втянуть себя в разговор, но не мог скрыть того, что они ему не интересны и ему довольно трудно владеть собою, чтобы не сорваться.
В июне 1896 года сон снова покинул Шребера, а снотворные даже в больших дозах перестали помогать. Он продолжал оставаться в большом возбуждении из чего следует, что “пребывание в матке” со всеми ее “картинками” Шреберу явно надоело. Он стал бунтовать, что привело к новой изоляции. Бунт, как и в прошлый раз, “происходил с детского возраста”, поэтому он хоть и протестовал, но все же позволял себя связывать. И, как парадокс этого периода, желая избавиться от тесного места матки (родиться), он оказывался в изолированной комнате (внешний мир его не принимал, а роды переносились).
Как можно понять из записей Истории, в июле 1896 года “очередные роды” состоялись, о чем можно судить по более редким, но более мощным и длительным припадкам мычания и смеха. “Родившаяся” в Шребере женщина – ребенок стала искать себе новые объекты, поэтому он всё больше начинал интересоваться своим окружением, по временам заговаривая то с одним, то с другим пациентом. Одевался он пока еще небрежно (об этом должна побеспокоиться мама), зато у него теперь была “почти женская грудь”, которую он в “девичестве” с удовольствием демонстрировал. К тому же ночи стали для него очень приятными, поскольку он стал испытывать женское блаженство. Помните, мы говорили о сексуальных ощущениях матери, которыми она “делится” с плодом? Вот Вам подтверждения этого.
Предположения врачей о том, что Шребер находился под сильным воздействием сексуальных представлений, справедливы, но они никак не отражают попытку либидо Шребера вытянуть его из бреда (фетального прошлого) пусть и в другом гендерном образе. Без посторонней помощи Шребер не мог осознать происходящую с ним метаморфозу, ему только и осталось, что отыскивать в иллюстрированных журналах изображения обнаженных тел, или самому их рисовать, испытывая удовлетворение от новой идентификации.
Отраженные в Истории болезни за сентябрь – ноябрь психические кризы Шребера, заключающиеся в том, что он часто выкрикивал неприличные слова, указывают, что его “женщина – девочка” достигла первого пубертатного возраста и ей уже не только интересно произносить слова, так или иначе связанные с функционированием половых органов, но и вести беседы и очень много читать (думаем про любовь).
Как следует из последующих записей (февраль 1897 – 20 декабря 1902 года), либидо Шребера определилось в своем выборе, о чем мы можем судить по тому, что ему стало веселее, хотя иногда он с огромной яростью мычал в окно (за окном его мать и отец и он им огрызался как подросток); он вел живую и корректную переписку с женою и родственниками, не упоминая в них ничего патологического; с полным пониманием писал о своей болезни; в обращении с врачами был любезен, корректен, хотя мания величия и исключительности в виде высокомерия и самоуверенности еще сохранялась; проявлял хорошую информированность о событиях дня, много читал и охотно говорил на юридические темы; демонстрируя великолепную память; в письмах к жене проявлял не только дружелюбие, но и решительность, в них появилась перспектива и пути ее достижения (он утверждал, что имеет право на то, чтобы она заботилась о нём – иначе не будет денег).
Явное улучшение психического состояние Шребера мы должны отнести к новым “обретениям” либидо и тем, что найденный образ утилизирует его энергию через девичьи занятия (приукрашивания и кривляния перед зеркалом, наблюдение за растущими грудями, капризах, наклеиваниях и шитье). И пусть еще сохраняется некоторая рассеянность и отгороженность, странные крики, мычание и гримасничанье, религиозно-бредовые представления, использование пианино в качества барабана, но уже видно, что не за горами “прощальный вечер” в психбольнице. Поэтому Шребер написал своей жене подробное письмо, в котором рассказал о переживаемых им бредовых представлениях. Для этого письма, по словам врачей, характерна ясность и логическая чёткость, что вообще присуще созданной Шребером бредовой системе. Он вновь повзрослел. Он ищет работу по специальности, заявляя, что “его нервное страдание” проявляется не в расстройстве душевных функций, а в глубокой депрессии. Пишет Мемуары, что трактуется нами как подготовка к рождению ребенка.
Обращает на себя внимание миграция либидо, о которой можно судить по поведению Шребера. Его либидо то “цепляется” за старые объекты, и тогда Шребер представляет из себя в здорового, ничем не отличающегося от остальных людей, человека, то теряло свои объекты и тогда в поведении Шребера появлялись признаки его регрессии во младенчество и даже в фетальное состояние.
Казалось бы, вот оно выздоровление; живи дальше, переодевайся в женщину, когда никто не видит, защищай свою невинность и работай судьей… Но все пошло не так. Мы полагаем, что период взросления “девочки” прошел, пора было становиться женщиной…, но к этому моменту между его личностями еще не был достигнут компромисс. Социальная и гендерная роли не могли ужиться (“… когда-то это был господин Председатель Судебной коллегии, позволивший превратить себя в …”) в “Я”, либидо для этих целей не принималось, а поэтому оно опять было вынуждено “обвалиться”. Что в клинике проявилось утяжелением состояния и третьей госпитализацией.
Вслед за “младенчеством” идет фаза овладения объектами. Конечно мы должны исходить из того, что после этой фазы либидо Шребера снова пойдет по “мужской” линии. Но так, вероятно, не бывает. Либидо, смеем думать, не может повторно пройти по тому же пути, пока там остаются те же препятствия. Поэтому в случае Шребера не найдя для себя удовлетворения в “мужской ветке”, либидо, после обращения в “Я”, через “девичество” стало “осваивать” “женскую”. Сам Шребер не скрывал и не стыдился своего “превращения в женщину”, поскольку чувствовал свою “девственность”. И в этой уверенности мы должны заподозрить природу напора либидо другого “Я”.
“Повторное взросление”, которое мы наблюдаем у Шребера, замечено им самим и содержится в его словах: “Теперь я давно уже знаю, что люди, которых я вижу перед собой, – это не “мимолётно “появляющиеся мужчины”, а реальные люди, и что потому я должен вести себя по отношению к ним так, как обычно ведет себя здравомыслящий человек в общении с другими людьми”, говорит и о некотором улучшении здоровья.
Это следует и из заключения доктора Вебера от 1899 года. В нем он сообщал следующее: “В настоящее время господин председатель судебной коллегии доктор Шребер, если не говорить о патологических психомоторных симптомах, заметных и при беглой беседе, не отличается ни психической скованностью, ни путаницей мыслей, да и снижения интеллекта незаметно – пациент в полном рассудке, память его превосходна, он располагает большим количеством знаний, причём не только в юридических делах, но и во многих других областях, способен ясно, логически мыслить, проявляет интерес к событиям в политике, науке и искусстве и т. д., уделяя всему этому достаточно большое время… Тот, кто мало был раньше знаком с пациентом, вряд ли сможет заметить что-либо необычное в его поведении. И тем не менее пациент переполнен представлениями, обусловленными болезнью; они сложились в целостную систему, более или менее завершённую и по-видимому недоступную корректуре посредством ориентации на реальность и учёта фактических отношений”. В новом заключении следующего года он оставил аналогичную характеристику Шребера, указав следующее: “Нижеподписавшийся в течении 9 месяцев имел отличнейшую возможность каждый день за обеденным семейным столом беседовать с господином председателем Шребером на самые разные темы. И о чём бы мы не говорили (естественно, за пределами его бредовых идей), о событиях в области управления государством и юриспруденции, о политике, искусстве и литературе, об общественной жизни и др., повсюду у доктора Шребера обнаруживался живой интерес, обширные знания, хорошая память и меткие суждения; да и его этический подход можно только разделять. Даже в лёгкой болтовне с присутствующими дамами он проявлял себя милым и любезным человеком, а в юмористической обрисовке некоторых ситуаций всегда оставался тактичным и не выходил за рамки приличия. Ни разу в безобидной беседе за столом он не затронул темы, которым место в кабинете врача. Даже когда речь шла исключительно об интересах семьи, пациент вёл себя адекватно и целесообразно”.
Ранее состоявшееся путешествие его либидо в “Я”, а через него в бессознательное и обратно, мы видим из его утверждений (воспоминаний), в которых он пишет, что в первые годы своей болезни Шребер обнаружил у себя разрушения некоторых телесных органов, от которых любой другой человек давно бы уже погиб; так Шребер, по его утверждениям, долгое время жил без желудка, без кишечника, почти совсем без лёгких, с разорванным пищеводом, без мочевого пузыря, с раздробленными рёбрами иногда он вместе с пищей съедал часть своей гортани т. д., и всегда божественное чудо (“лучи”) заново исцеляло разрушенное, а потому он вообще являлся бессмертным, поскольку остался мужчиной. Говоря иными словами его “мужественность находит свой центральный пункт и свое выражение в penis`е”, хотя еще недавно хотел от него избавиться
О том, что под влиянием “божественного откровения” усилившееся либидо предприняло новую попытку найти путь к объектам, можно судить по указаниям самого Шребера, в которых он указывал: “Все угрожающие явления уже давно исчезли, зато на передний план выступила “женственность”. Это же подтверждается и новой философией Шребера (он призван спасти мир и возвратить человечеству утерянное блаженство, но вначале должно произойти его превращение в женщину) и его поведением. При этом под “божественным откровением” мы должны понимать сам процесс усиления либидо, что в обычной жизни воспринимается как инсайт или как “второе дыхание”, к примеру, у спортсменов.
Разъясняя механизм развития нарциссических заболеваний, Фрейд указывал на то, что “возврат привязанности либидо исходит из другого уровня психики и протекает при совершенно других условиях, чем первичные привязанности”, чем и предпринимается попытка к самоизлечению. Нам видится, что процесс этот происходит посредством возвращения либидо в “Я”, где оно находит свое дополнение и подкрепление. Энергия либидо увеличивается, ее становится достаточно для обращения на объекты, процесс ее перераспределения начинается заново, но уже с учетом состоявшихся “ошибок”. О процессе состоявшегося подкрепления либидо, мы можем судить по появлению признаков мании величия. При формировании второй попытки “выздоровления” энергия не подается в те же каналы, в которые она подавалась в первый раз. У мальчиков для развития мужского “Я”, у девочек – женского “Я”. Либидо делает попытку “исправления” и направляется в “другой канал”, ранее не использованный, следствием чего у Шребера и появилась “женская тема”.
К 1894 году, по утверждениям самого Шребера, его либидо раздвоилось, где одна часть его по-прежнему принадлежала мужскому объекту, а другая, “оторвалась” от него и искала путь к женской части личности (женскому объекту). В этой части Случая мы усматриваем момент “раздвоения” либидо для обеспечения “мужской” и “женской” части личности, где тело является “женской частью”, а душа – “мужской”. Это раздвоение рано или поздно должно было привести к формированию внутреннего конфликта.
В случае Шребера исключения не произошло и возникла борьба, в которой возникшее неудовольствие должно было найти выход. “Обычно все негативное проецируется на других, на внешний мир”, – писал Юнг.
Испытывая изменения потоков либидо, обогащенное фетальными воспоминаниями, Шребер не смог их правильно интерпретировать и посредством проекции стал приписывать это намерение “некоему человеку”. В качестве преследователя вначале значился лечащий врач проф. Флехсиг, санитары, а позднее на его месте оказался сам Бог. При этом в замене Флехсига Богом, мы должны увидеть процесс регрессии либидо к более ранним “воспоминаниям” и его отрыв от реальных людей.
Позднее Шребер “осознал” свою “ошибку” и писал: “При этом с человеческой точки зрения, на которую я тогда в основном и ориентировался, было вообще совершенно естественным, что своего подлинного врага я всегда видел только в профессоре Флехсиге или в его душе. Всемогущественного Бога я рассматривал как моего естественного союзника, и прибегал к нему только в случае большой нужды для защиты от профессора Флехсига. Потому я и стремился всеми мыслимыми средствами вплоть до самопожертвования поддержать союзника. А то что сам Бог был прекрасно посвящён во всё, а возможно так вообще был зачинщиком плана убийства моей души и превращении моего тела в тело шлюхи, так эта мысль появилась у меня намного позднее, а частично я бы сказал была яснее осознана мною только при написании этого сочинения”. “Однако все попытки, направленные на совершение убийства души, на кастрацию ради противоречащих мировому порядку целей (то есть, ради удовлетворения сексуальных похотей одного человека), а позднее стремление разрушить мой рассудок, провалились. Из явно неравной борьбы отдельного слабого человека с самим Богом, когда пришлось вынести неимоверно горькие страдания и лишения, я вышел победителем, так как мировой порядок стоял на моей стороне”.
При третьей госпитализации Шребера, как это следует из Истории болезни, он также демонстрировал поведение, схожее с состоянием плода. В этот момент он был полностью недоступен и отвергал всякие контакты. Глаза держал закрытыми, лишь изредка приоткрывал веки, когда к нему обращались. Поскольку в этот момент он “находился в материнском теле” он был освобожден от необходимости выражать миру свои эмоции и жизнерадостность, вследствие чего у него наблюдалась поразительная бледность лица и застывшая мимика. Его уголки рта, свидетельствовали о внутреннем диалоге, а поэтому необычно подрагивали, брови были высоко подняты, лоб сильно сморщен. Время предпочитал проводить в постели с мрачным лицом и застывшей мимикой. Фигура его была скованная, а походка и движения (в виду “неумения ходить”) угловаты. Находясь в “зале его величия” к окружающему персоналу, он относился надменно и самоуверенно. Испытывая “фетальную ненужность” в еде и испражнениях, он пытался с силой его задерживать, говоря, что “этого не нужно делать”. К тому же у него больше не было (еще нет) желудка, да и кишечник под воздействием чудес тоже отсутствовал. Иногда он чувствовал неприятные ощущения в анусе, а поэтому по ночам, как когда-то в фетальном периоде своего развития, как меконием вымазывал его калом и уриной. Указывая тем самым на период, куда он “вернулся”. Находясь в утробе он всегда в воде, а поэтому нет необходимости мыться, он и не мылся. Если он не в постели, то он все равно находился “в матке”, а поэтому также, как и в утробе он мог “спать” и сидя, и стоя и на ходу. В этот момент он застывал в одной и той же позе на ½-1 час, затем резко угловатым движением изменял позу и начинал “кувыркаться в матке” – ходил туда-сюда по комнате, держа глаза почти полностью закрыты.
Стараясь “углубиться” еще дальше от назойливого мира, он просил поместить его в особое помещение, в камеру или специальную палату (лучше бы в матку, или в гроб), где он никому не был бы в тягость. Помня о том, что “Некто” и “Нечто” перед тем как начать его “преследовать”, начинали к нему обращаться, он утверждал, что вскоре должно произойти что-то такое, что окажется для окружающих чрезвычайно ужасным, а “мимолетные мужчины” начнут с ним прилюдно заниматься “самыми мерзкими вещами” (оживились фетальные воспоминания о сексуальной жизни родителей).
Помня о том, что он уже однажды потерял “свое тело” (был отделен от матери), он ожидал, что снова придет время (он снова родится), его “тело начнёт истлевать” (тело будет отброшено и уйдет в прошлое, отделится), в то время как “голова будет жить”.
Логичность размышлений и утверждений, не касающихся “бредовых идей” и ясный ум Шребера, на которые указал Вебер, дают нам возможность не только увидеть процесс “передачи эстафетной палочки” из одной (здоровой) системы функционирования психического аппарата другой (бредовой, фетальной), а также прийти к выводу о их совместном функционировании в его глубинах, о их взаимодополнении функций друг друга. Но не всего времени, а до тех пор, пока одна система функционирования не откажется от услуг другой. В случае отказа от “бредовой” системы в пользу сознательной (психоаналитическая и психологическая проработка “бредовых” идей), наступит выздоровление, отказ в пользу “бредовой” – наступит маразм.
Как показывает течение болезни Шребера, так и не получив необходимую психоаналитическую помощь, он оказался не в силах удержаться в рамках здоровой системы функционирования и интерпретировать свои бредовые утверждения и вынужден был регрессировать к самим глубинам формирования его “Я”.
Что явилось причиной отказа, возраст ли пациента и его заболевания, токсичное воздействие педагогики его отца, либо природа течения заболевания, конечно выяснить сейчас не удастся. Скорее всего сочетание всех этих факторов. И как это не покажется странным, но кое-что из бредового опыта Шребера имеет свое подтверждение в народных сказках “Теремок” и “Варежка”, возможно и других.
Теперь мы можем сказать, что отмеченная Фрейдом, гомосексуальная подоплека паранойи, как и сверхценные идеи, имеют корни, которые уходят далеко за пределы раннего детства и берут свое начало из детского места. Они не являются проявлением истинной гомосексуальности, во всяком случае у Шребера, а являются попыткой “самоизлечения”, о которой говорил Фрейд. И под этим самоизлечением мы подразумеваем развития второго “Я” (другой, резервной личности)
К примеру, тот факт, что превращение в женщину сочеталось с системой защит от сексуальных злоупотреблений “соответствующего (определенного) человека”, говорит нам о серьезности его отношения к новым обретениям. Он мог бы, будь у него искреннее желание иметь сексуальные отношения, воспользоваться своим “новым телом” и “принять”, любое поступившее “предложение”. Но он этого не делал и даже сопротивлялся таким намекам. Как мы знаем, он их “с негодованием отвергал”, поскольку они противоречили мировому порядку, т.е. его собственным представлениям о статусе мужчины.
Спрашивается, а зачем тогда превращаться в женщину? Такая энергетическая расточительность психического аппарата, при том, что у него существуют специальные механизмы экономии энергии (сгущение, смещение, и так далее и тому подобное), никак не объясняется, тем более на фоне того, что психическому аппарату Шребера требовалось все больше и больше энергии, для своего функционирования. А функционировал психический аппарат Шребера, во всяком случае в момент издания своих Мемуаров, одновременно в двух системах – здоровой и бредовой.
В этом мы видим процесс самоизлечения, о котором говорил Фрейд.
Вообще с эргономикой психического аппарата Шребера, если мы исходим из того, что бред – это бестолковщина, не все так гладко. Особенно, если мы учтем, что, наблюдая за своим “превращением в женщину”, он не использовал свое “превращение” для целей достижения нового удовольствия, а напротив, свою “находку” он оберегал от “сексуальных злоупотреблений”. Если же мы исходим из предположения, а мы из такого предположения и исходим, что бред в новой для нас форме преподносит отголоски когда-то уже состоявших событий, то мы должны более внимательно разглядеть и расшифровать, представляемую нам информацию. Наши предположения основаны на тех же самых принципах работы психического аппарата, которые мы можем наблюдать у совершенно здоровых людей, находящихся в просоночном состоянии.
Засыпание – есть процесс возвращения либидо в “Я”, а просыпание – обратный процесс. С учетом этих постулатов, то, что именно во сне Шребер чувствовал себя больным и несчастным, указывает нам на то, что в его “Я” начали формироваться определенные патологические процессы, лишающие его либидо достижения нарциссического удовольствия. Иными словами, там вообще отсутствовало какое-либо удовольствие. Вместо удовольствия, которое психика Шребера намерена была испытать, возвратившись к нарциссической фазе, его ждало разочарование и неудовольствие, которое рано или поздно должны были стать настолько сильными, что его либидо вынуждено было отказаться от возвращения в “Я” и этот отказ проявлялся в том, что у Шребера появилась “мучительная бессонница”.
Отвечая на вопрос, что же так пугало его либидо в “мужском Я”, что такое могло встать на пути его возвращения, что привело к бессоннице, отметим – фетальные воспоминания о женской роли, вставшие блоком на его пути. В качестве подтверждения сошлемся на случай Человека-Волка, который, будучи мальчиком “с трудом засыпал, так как боялся, что увидит во сне такие же дурные вещи, как в ночь под Рождество”.
Психическая реальность, существовавшая в психическом аппарате Шребера, складывала свою мозаику только из того материала, который имелся у него в наличии, т.е. существует или существовал в прошлом. Тогда возникают два предположения. Первое, у Шребера был гомосексуальный опыт, который он скрывал и, второе, он уже “менял тело” и участвовал в “недостойных занятиях” в прошлом, т.е. его в этом смысле уже использовали помимо его желания.
Негодование, которое явилось оттуда же, откуда и пришло само желание, лишает нас возможности утверждать первое и не оставляет выбора в поиске источников воспоминаний и смены тела, на которых стоит второе предположение.
Как и водится в психоанализе, ответ на этот вопрос кроется в симптомах, в данном случае в воспоминаниях, которые для Шребера и являются неприемлемыми. Там, куда должно было вернуться его либидо, он был женщиной.
С учетом реконструированной внутриутробной жизни, мы должны предположить, что его “Я” страдало воспоминаниями о “женской роли”, которую он играл. На самом деле в этом нет ничего удивительного, а напротив, подтверждается другими его симптомами. В таком случае, это уже не предположение, а утверждение о том, что, находясь в детском месте, он не только мог наблюдать за половым актом своих родителей, но и сам, против своей воли участвовать в нем, исполняя вместе с матерью являвшейся в его инфантильном представлении его частью (вспомним, что говорила о Рене Маргерит Сешей: “Мама – всего лишь, продолжение самой пациентки”) пассивную роль. Однако это участие для него лишь частично было сопряжено с теми ощущениями, которые испытывала его мать.
Вспомним, что говорил Фрейд о природе страха. Вот и здесь страх явился следствием, переданных ему от матери оргастических ощущений, которые ему, как плоду, были не нужны, но психическим аппаратом были сохранены, поскольку именно с ними он и связывал свой страх за свою жизнь перед могущественным и неведомым. Эти оргастические переживания матери (спустя сорок лет) оживились и вернулись в форме утреннего томного желания. А вместе с ним вернулась и фетальная мысль, “как хорошо должно быть, быть женщиной”.
Находясь в детском месте, он мог наблюдать тени, звуки и ощущения, которые он мог интерпретировать и принять за преследование. Высокая степень гиперестезии, “повышенная чувствительность к свету и шуму, характерные для его заболевания” могли “собраться” в единую картину еще тогда, когда формировалось его “Мега-Я”. Позднее эти воспоминания стали приходить к нему в форме зрительных и слуховых обманов. То, что эти воспоминания были названы психиатрами обманами, не меняет их природу. Твердость, с которой Шребер отстаивал свои ощущения, может указывать на их реальность в его психическом аппарате, что справедливо и в случае бреда, и в случае реального их существования.
Участие его “Мега-Я” в момент “родительских отношений” в борьбе за физическое существование, всплывает в его регрессированном сознании в форме воспоминаний о том, что “над его телом проводились различного рода ужасные манипуляции”. А его утверждения, что “ему приходилось заниматься самыми непристойными делами”, являются более поздними воспоминаниями, возможно, воспоминаниями из родительской спальни, смещенные по времени, когда он слышал те же самые звуки, как и со своего детского места, когда он не был еще рожден т.е. ни живой, ни мертвый, а в его болезненном понятии мертв. Вот откуда, по нашему мнению, идут его утверждения о том, что он мёртв.
Не отделяя свое тело от тела своей матери, находясь внутри ее тела, он был свидетелем тех “ужасных манипуляций”, которые совершал над ним “Некто”, кого можно было только слышать и видеть в форме тени. А в зависимости от того, в каком положении он находился в этот конкретный момент, переднем, заднем, вверх ногами, или вверх головой и т.д. этот “Некто” позднее принял облик Бога и стал верхним или нижним, задним или передним. Он не мог избежать этих манипуляций и вынужден был вместе с неким могущественным существом (со своим будущим родителем) заниматься “самыми непристойными делами”, в которых мы можем усматривать только секс, следствием которого становится подавленность (“раздавленность”) плода.
Супружеские отношения родителей воспринимаются плодом, как это следует из воспоминаний пациентов, как сцены ада, и в этом, являются причиной формирования депрессии.
Обратимся к случаю маленького Ганса, который, как писал Фрейд: “После частичной победы над его кастрационным комплексом, он теперь в состоянии сообщить свои желания по отношению к матери, он делает это в еще искаженной форме в виде фантазии о двух жирафах, из которых одна безуспешно кричит в то время, как сам Ганс овладевает другой. Овладевание он изображает тем, что садится на нее. <…> Оба жирафа – это отец и мать”. Искаженность мы видим еще и в том, что Ганс в своих фантазиях, вернувшись в фетальные воспоминания, одновременно со своими переживаниями (безуспешность криков от тяжести чужого веса), стал еще играть (переживать) и роль отца. Поддержим эту мысль еще одним примером фантазии Ганса, в которой он “стремится проникнуть в огороженное пространство” вагона.
Как дикое животное прячется и затаивается перед опасностью окружающего мира в своей норке (теремке, варежке), так и плод, не в силах куда-либо убежать, затаивается в своем детском месте, как в убежище, ни живой, ни мертвый от страха. Затаивается с мыслью, что эту неизбежность нужно пережить и переждать. Его опыт подсказывал ему, что рано или поздно появятся “божественные лучи” (розовый свет) и тогда все успокоится, а разрушенное заново исцелится. Утверждения Шребера о том, что “над его телом проводились различного рода ужасные манипуляции, ему приходилось, как он говорил, заниматься самыми непристойными делами и всё ради того, чтобы исцелиться и есть ретрансляция “ужасов” внутриутробной жизни, которые иногда возвращались к нему не только во снах, но и наяву. В этот момент в его Истории болезни появлялась запись врача, не связавшего “фантазии” пациента и его “эмбриональное оцепенение” в единое целое: – “Болезненная интуиция настолько сильно захватила в свою власть больного, что он, недоступный ни для чего другого, часами сидел совершенно тупо и неподвижно (галлюцинаторный ступор)”. А где еще можно сидеть “совершенно тупо и неподвижно”, в бессилии что-либо изменить, и на что-либо повлиять, если не в матке?
Возможно, что именно в тот момент, когда Шребер находился в ступоре, в это же самое время в своей психической реальности он вновь переживал свое эмбриональное прошлое и боролся за свое существование с “мучителями из другого мира”. Не исключено, что новые переживания ужасов внутриутробной жизни подводили его к мысли отказаться от этой борьбы, отдаться своим “мучителям”, не сопротивляться им, а вернуться еще в более глубокое прошлое, прошлое, когда не было ни божественных, лучей, ни самого Бога – умереть. Поэтому не удивительны его неоднократные попытки утопиться и вернуться в мир околоплодных вод (в состояние абсолютного нарциссизма).
Его вера в то, что он “пребывает в ином мире”, показывает нам, что он уже в достаточной мере регрессировал на более раннюю стадию своего развития и уже пребывает в ином мире. Эта мысль пришла ему позже. Но тогда он еще боролся за свою жизнь, а эта борьба привела его к компромиссу с Богом и веру в “проявления чуда”. А пока ему нужно было жить и бороться. Отец (добрый и злой Бог), присутствие которого он ощущал еще во внутриутробном состоянии, теперь являлся к нему то добрым и романтическим, то неистовым, издающий сам и заставляющий мать издавать пугающие звуки. А поэтому его идеи стали принимать характер чего-то мистического, религиозного, он стал напрямую общаться с Богом, одновременно не прощая ему тех мучений, которые он ему уже причинил, борясь с ним за свою “неприкосновенность”. Цикличность, которая характеризует состояние Шребера не только указывает на этапы взаимоотношений между ним и Богом, но и наводит на мысль о “родительских отношениях”, для которых так же характерна цикличность.
Переживая все это вновь и вновь, он своим разумом понимал, что раз существует цикличность, значить можно ее прервать на светлой полосе. Этой борьбе он и посвятил свою философскую (бредовую) систему. Он не осознавал, что эта самая цикличность и мешала достигнуть ему “утерянное блаженство”. Но зато, цикличность с которой в его жизни появлялся профессор Флехсиг намертво связала оба этих цикла в единое целое. И теперь профессор Флехсиг & Ko, пристававшие к нему с различными вопросами, “вытаскивали” его из фетальных воспоминаний, чем мешали ему получать в своих воспоминаниях божественное блаженство – убивали его душу.
Проецируя потерю своего блаженства в потерю всего мира, он считал себя призванным спасти мир и вернуть это блаженство, но для этого необходимо было разъяснить последнему, что он потерял. Это тем более для него стало важным, поскольку сам Флехсиг, человек, занимающийся лечением больных, не знал об этом. Да и жена, человек, с которым он прожил много лет, не понимала и не принимала ни Шребера, ни его “философию”. И тогда возникла необходимость сделать это посредством публикации своих Мемуаров.
Обнаружив в своих фетальных воспоминаниях блаженство, он желал вернуть его и остаться с ним навсегда, спасти мир и поделиться им с другими людьми, возвратив и им их утерянное блаженство. Божественное откровение, на поиски и восстановление которого теперь уходили все душевные силы Шребера, он нашел, подвергнув себя регрессии. Он вернул себе блаженство, вернувшись в фетальность, став плодом.
Единство отца и Бога мы находим еще и в его утверждениях о том, что “только очень раздражённые нервы, каковыми как раз и были его нервы в течении довольно долгого времени, обладали качеством притягивать к себе Бога. При этом мы должны учитывать, что сосудистый пучок (пуповина), снабжающий организм плода кровью, берет свое начало из разветвлений на теле плаценты и собирает кровь со всей ее поверхности. При взгляде изнутри, эти пучки сосудов могли сойти за напряженные (раздраженные) нервы. Расходясь радиально от пуповины по плаценте, они так или иначе дорисовывали картину, поступающего к плоду розового света, создавая иллюзию лучей. Перед его глазами стояла эта пуповина и не только стояла, но и “притягивала” к себе розовый свет. А тот, кто появлялся то сверху, то снизу, то спереди, то сзади и с появлением, которого свет исчезал, тоже “хотел” овладеть этими “напряженными нервами”.
Одновременно Шребер указывал нам, что переживания, которые он хотел себе и миру вернуть, “представляют вещь такого рода, которые невозможно (а если и возможно – то только с большим трудом) изложить на человеческом языке, так как переживания эти лежат за пределами любого человеческого опыта”. Этой фразой он отсылает нас как к бессознательным мыслям, наличие которых предполагается, но которые бывает трудно сформулировать, так и к периоду, когда вообще говорить было невозможно.
Исключительность, которая сквозит через это утверждение, мы усматриваем в работе “Мега-Я”, формулирующего для плода ощущения всемогущества и величия. Внутриутробные ощущения невозможно переложить на человеческий язык. А по этой причине они и лежат за пределами любого человеческого опыта.
В “желании” Шребера стать женщиной, мы не видим ни эротической подоплеки, ни самоцель. Это способ, посредством которого его “Я” могло существовать. В этот канал было направлено либидо. И пусть этот путь не лежит по прямой, а в соответствии с “заложенной в самом мировом порядке необходимостью, избежать которую никому не удастся”, только через воспоминания о прошлом – через превращение в женщину. И при том, что ему “было бы намного приятнее придерживаться своих почётных мужских установок к жизни” для спасения мира и возврата ему блаженства, “должно произойти его превращение в женщину”. Не в ту женщину, которую мы имеет возможность видеть в реальной жизни, а в ту, которая является одновременно и плодом, и женщиной – миром, женщиной – вселенной, в которой он непременно видит и свое место. Но вернуться в материнское ложе не так-то просто, поскольку двери во внутриутробное состояние (потусторонний мир) еще никто не нашел. Но такой путь существует в его сознании. Шребер обнаружил его и понял, что пройти по нему возможно (как Шреберу, так и всему остальному человечеству), но только путём многолетнего (а то и векового) превращения в женщину. Как только мужчины не пытаются возвратиться в материнскую утробу, ничего у них не выходит. Максимум, что они могут достичь в своих стараниях, так это получение промежуточного результата “божественного чуда” – зачатие нового человека.
Исключительность, которую приписывает себе Шребер, явилась следствием того, что, во-первых, именно он “является особым предметом внимания со стороны божественного чуда”, во-вторых, именно он “годами, каждый час и каждую минуту на своём теле получал подтверждения проявлений чуда”, в-третьих, именно он слышал голоса и эти голоса говорили только с ним. Эта исключительность, связывает в единое целое фетальную манию величия, отцовское воспитание, его либидо, покинувшее его социальное “Я” и возвратившиеся воспоминания о “Мега-Я”. Это подтверждается тем, что в начале своего заболевания Шребер обнаружил у себя “разрушения некоторых телесных органов, от которых любой другой человек давно бы уже погиб”.
С либидной точки зрения его болезнь выглядит следующим образом. Обремененное опытом фетального периода и школой Шребера-отца, либидо Шребера определило себе в качестве первоначальной цели “мужской” объект (мужскую половину личности), овладело им и некоторое время получало полное удовлетворение от своей утилизации. В это время он состоялся как член общества, его заслуги обществом были признаны, он достиг высокого социального положения. Но спустя некоторое время оно стало встречать на своем пути определенные трудности, которые препятствовали его полному использованию и утилизации. Его свободная часть так и не найдя себе применения в роли отца и мужа в семье, а в последствии и в роли депутата, вынуждено было “дать задний ход” и стало скапливаться в “Я”. Там, откуда либидо ушло, развился его дефицит. От недостатка энергии стали страдать органы – развилась ипохондрия.
Мы полагаем, что на этом этапе прежде, чем вернуться в “Я”, часть либидо пыталось отойти до более высокой ступени, но поскольку не смогло обнаружить там качественных точек фиксаций, – “провалилось” (“соскользнуло”) в “Я”. Что в реальности проявилось, как регрессия во младенческий возраст.
“Провалившаяся” в глубины “Я” часть либидо, после “контактов” в “Я” с сохранившимися там воспоминаниями, претерпело определенные изменения. Оно “подкрепилось” дополнительным объемом либидо и его напором, который к тому же нес на себе больший объем ранее осевших “воспоминаний” о “фетальной жизни”, “заразилось” этими “воспоминаниями”, превратилось в “зараженное фетальными воспоминаниями либидо” и стало подыскивать себе новый объект и новую форму применения “по образу и подобию” уже пережитого опыта. Что в клинической картине болезни проявлялось как оживление “воспоминаний” фетального периода. Эти “воспоминания” прорвались наружу и были истолкованы как бредовые утверждения.
Очередной этап болезни характеризуется тем, что поскольку путь по “старой дороге” был затруднен снижением спроса на влечение, либидо для более полной своей утилизации было вынуждено предпринять новую попытку и найти другой объект гендерной идентификации. Оно “отправилось” в ту сторону, путь в которую существовал, но никогда не использовался. Либидо стало заполнять собой “женскую половину” личности. В клинической картине появилась “женская тема”. Сопротивление, которое либидо Шребера нашло в новых идентификациях, привело его к отказу и от этого объекта. Оно в очередной раз потерпело поражение и вынуждено было, вернуться в “Я”, ограничившись младенческим возрастом, и больше уже каких-либо организованных попыток найти или “мужской”, или “женский” объект не предпринимало и функционировало сразу в двух системах, не в силах опереться на какую-либо одну из них; мужская – не могла доминировать в виду возрастных и внутрисемейных препятствий, а женская – по моральным соображениям (“… когда-то это был господин председатель судебной коллегии, позволивший превратить себя в …”. – “Неужели Вам не стыдно перед своей женой?”, “Божественные лучи нередко считали, что могут насмешливо обращаться ко мне “мисс Шребер”).
Путь к сублимации в профессию, также оказался перекрыт (что непонятно). Ситуация зашла в тупик и ее нужно было спасать. Но поскольку либидо не может существовать без объекта; выбор невелик – либо кома, либо жизнь в новом качестве. Появилась тема “спасения мира”. Что проявилось развитием терминальной стадии болезни – более глубокой регрессией до фетального уровня.
В работе “О нарцизме” Фрейд предположил, что у парафреников либидо отщепляется от объектов и не находит себе замены в фантазиях. Там, где такая замена как будто наблюдается, дело идет, по-видимому, о вторичном процессе, о попытке к самоизлечению. Он указал: “Либидо, оторвавшись от внешнего мира, обращается на собственное “Я”, и таким образом создается состояние, которое мы можем назвать нарцизмом”. Но этот процесс имеет продолжение. По нашему мнению, возвратившееся в “Я”, либидо, предпринимает новую попытку обратиться на объект, но не тем же путем, по которому оно “ходило” ранее, а другим, ранее не использованным. Это возвращение необходимо для либидо в целях своей утилизации. Случай миграции либидо Шребера, это подтверждает.
Таким образом, сам собой напрашивается вывод о том, что в этот период у Шребера происходила миграция либидо. Оно то возвращалось к объектам, то их покидало, возвращаясь в “Я”, искало новые объекты и снова их бросало, пока не “успокоилось” “обеспечением” темы “спасения мира” в форме “пережёвывания” внутриутробных воспоминаний. А чуть позднее (при третьем заболевании) вообще отказалось и от этих амбиций, сконцентрировавшись на новом этапе внутриутробного развития. “Родиться” снова он уже не успел.
