История становления психоанализа в России в начале ХХ века
Психоанализ появился в России еще до Октябрьской революции и распространился во многом быстрее, чем в большинстве европейских стран. Отчасти это было обусловлено особенностями эпохи Серебряного века, чувствительной к исследованию внутреннего мира человека и его темных составляющих, отчасти — литературоцентризмом общества, с увлечением воспринимающего идеи писателей, которые детально разрабатывали психологию поведения персонажей [7; 21].
Рубеж XIX—XX веков — время тревог и перемен, и идея о том, что за психическими заболеваниями стоят не физиологические или наследственные факторы, а скрытые в бессознательном вытесненные переживания, нашла свой отклик в среде не только писателей, но также врачей-психиатров. Многие врачи, представители российской интеллигенции, проходили обучение на Западе и были заинтересованы в осмыслении зарубежных психологических концепций. Такие первопроходцы психоанализа, как Н. Н. Баженов, Н. А. Вырубов, Н. Е. Осипов, имели независимую частную практику и с большим вниманием отнеслись к психоанализу, чем специалисты, работающие в государственных институтах.
В Европе психоанализ выполнял критическую функцию по отношению к патриархальной культуре и викторианским нравам XIX века, в России он попал на другую почву. В сфере официальной медицины он встретил сопротивление из-за того, что большую роль отводил сексуальности, а также из-за того, что учение о бессознательном подрывало веру в разум и возможность объективного научного познания. Однако в небольших кружках и сообществах возникает интерес, читаются доклады по работам З. Фрейда, начинают зарождаться первые исследования, посвященные анализу произведений и судеб великих русских писателей.
Вопреки расхожему мнению, психоанализ в то время был представлен не только теорией, но и клинической практикой: например, в 1908 году Н. Е. Осипов совместно с М. М. Асатиани организовал психотерапевтическую лабораторию при психиатрической клинике Московского университета, где использовал психоанализ. Фрейд очень приветствовал это начинание, в письме Ш. Ференци в 1910 году он характеризует Осипова следующим образом: «замечательный парень, светлая голова, искренне убежденный последователь и станет хорошим приобретением» [18, с. 92]. Раз в две недели врачи проводили собрания, где обсуждали клинические случаи и специфику работы, публиковали статьи в журналах. В начале 1910-х годов психоанализ интересует психиатров прежде всего как новое терапевтическое направление лечения неврозов. Некоторые ученые в это время переписываются с Фрейдом, переводится множество его работ.
В период Первой мировой войны продвижение психоанализа замедляется по всей Европе. Не способствуют улучшению обстановки и антисемитские настроения в обществе. Клиническая практика в эти годы сокращается, из российских исследователей стоит отметить Т. Ф. Розенталь [9], работавшую в Петрограде в Институте по изучению мозга и психической деятельности, куда ее пригласил В. М. Бехтерев. Розенталь возглавила Амбулаторию и лабораторию психотерапии, где изучала специфику военных неврозов и формы эпилепсии.
После революции 1917 года для психоанализа наступило неожиданно благоприятное время: он оказался одной из теорий, которой поручили создание советского гражданина нового типа. В начале 1920-х психоанализ в СССР переживает расцвет: возникают различные сообщества и организации, исследовательские центры, и все это под покровительством государства. В 1921 создаются Государственный психоаналитический институт и Русское психоаналитическое общество под управлением И. Д. Ермакова. В последнем состояли такие ученые и общественные деятели, как О. Ю. и В. Ф. Шмидт, М. В. Вульф, Р. А. Авербух, А. Р. Лурия, Л. С. Выготский, Б. Д. Фридман, П. П. Блонский, С. Т. Шацкий, Ю. В. Каннабих.
Дело в том, что в ранний советский период распространяется идея, что бессознательное можно не только познать, но также управлять им, направлять его в сторону нового типа мышления. На государственном уровне психоанализ поддерживали К. Б. Радек, А. А. Иоффе, А. В. Луначарский и Л. Д. Троцкий (что в свое время стало одной из причин ухода психоанализа с научной и образовательной сцены).
В 1921 году в Москве появляется Детский дом-лаборатория, который существует до 1925 года [2]. Он становится своеобразным ответом психоаналитиков на призыв изобрести новые формы воспитания советского человека. Как отмечает М. Заламбани, еще в 1917 году Наркомпрос опубликовал документ «О дошкольном воспитании», где подчеркивалось, насколько большое значение имеет «раннее развитие в ребенке заложенных в нем общественных и трудовых наклонностей» [7, с. 32]. Особое внимание уделялось детям, имевшим трудности в социализации и нарушения поведения: их необходимо было перевоспитать в духе советского времени. В исследованиях детства виделся творческий потенциал перестройки всего советского общества, поэтому государство уделяло им особое внимание.
Большую роль в организации Детского дома-лаборатории сыграл психиатр, психоаналитик и исследователь литературы И. Д. Ермаков. В 1920 году он получил должность профессора Московского психоневрологического института, где проводил семинары по исследованию детской психики. В первой половине 1920-х Ермаков возглавлял Государственный психоаналитический институт, редактировал серию «Психологическая и психоаналитическая библиотека», где печатались работы не только Фрейда и его последователей, но и советских психоаналитиков.
Детский дом-лаборатория стал беспрецедентным экспериментом по организации учреждения, воспитание в котором было построено на психоаналитических постулатах и представлениях о детстве. Большую роль в работе Дома сыграла В. Ф. Шмидт, в течение некоторого времени там же работала С. Н. Шпильрейн. Шмидт отмечает, что власти с самого начала отнеслись к идее создания Дома подозрительно, как и многие московские педагоги, психологи и психиатры. За первые пару дет существования Лаборатории ее неоднократно посещали с ревизиями, грозившими учреждению закрытием, распространялись слухи о персонале и применяемых им методах. Как пишет Шмидт, «по этим слухам в нашем учреждении якобы происходили ужасные вещи, детей в целях наблюдения преждевременно возбуждали в сексуальном отношении и тому подобное» [20, с. 14].
Помимо внешнего непонимания и противодействия, работа Дома натолкнулась на внутренние проблемы: большинство персонала не было знакомо с психоаналитическими идеями, да и сами руководители не так давно начали изучать теорию Фрейда, поэтому вначале мало кто понимал, как именно можно применять психоанализ при воспитании. Организация Дома была во всех смыслах экспериментальной: некоторые правила приходилось изобретать и менять на ходу.
За детьми в Лаборатории постоянно наблюдали, изучали их поведение, предлагали те или иные методы взаимодействия или разрешения конфликтов. Шмидт отмечала, что подобный эксперимент дает возможность проверить на практике саму психоаналитическую теорию, вот почему проектом заинтересовался Фрейд. В 1923 году супруги Шмидт посетили Вену, и при встрече с основателем психоанализа Вера Федоровна передала ему доклад на тему «Психоаналитическое воспитание в Советской России», который впоследствии был опубликован на немецком языке.
В 1924 году кризис кадров стал особо ощутим, и психоаналитики-воспитатели подали в отставку до тех пор, пока не появятся другие сотрудники с нужной теоретической подготовкой. Однако отношения с государством к тому моменту ухудшились, и осенью 1925 года Дом был закрыт по резолюции Наркомпроса. Вместе с этим был ликвидирован и Государственный психоаналитический институт.
Анализируя причины «неудачного» опыта организации психоаналитических институций в СССР, можно отметить несколько факторов.
Во-первых, некоторые фундаментальные принципы психоанализа (теория детской сексуальности, наличие бессознательного и влечений, понятие сверхдетерминации, наличие защитных механизмов) изначально находились в оппозиции требованиям советской эпохи по выращиванию нового «массового субъекта». Психоанализ настаивал на уникальности каждого индивида, невозможности универсализировать психическое развитие, в то время как большевистская идеология мечтала изобрести общее мерило для понимания и воспитания советского человека. В эпоху СССР бессознательное объявлялось пережитком капитализма, и все силы были брошены на формирование особого коммунистического «сознания».
Во-вторых, психоанализ отстаивал необходимость функций запрета и закона, лежащих в основании культуры, и настаивал на невозможности построить новый мир, где исчезло бы «неудобство» в культуре, где все индивиды были бы счастливы и довольны. Социалистическая программа, напротив, была нацелена на утопические идеалы всеобщего равенства и счастья в новом бесклассовом обществе.
В-третьих, психоанализ расходился с теориями реактологии и рефлексологии, с попыткой объяснить перипетии человеческой жизни и особенности характера только наследственными, физиологическими факторами или влиянием внешней среды. В частности, Троцкий предлагал рассматривать физиологию как базис, над которым существует надстройка в виде психики, то есть пытался применить к теории Фрейда лекало диалектического материализма, чему на самом деле психоанализ оказался чужд. Внимание советских психологов все больше смещалось на массовую психотехнику, психогигиену и психопрофилактику вместо индивидуальной практики психоанализа.
Таким образом, не следует приписывать постепенное исчезновение психоанализа с повестки дня только приходу сталинизма и фактору критики Троцкого [17] вместе со всеми проектами, которые он поддерживал. Еще в первой половине 1920-х годов наметилась тенденция рассматривать психоанализ скорее как буржуазное учение, чуждое советскому мировоззрению. В конце 1920-х дискуссии в научной среде все более походили на идеологические столкновения, поэтому важно подробнее рассмотреть вопрос о взаимоотношении психоанализа и марксизма.
Марксистская дискуссия о психоанализе 1920-х годов
Первое, что объединяет психоанализ и марксизм в 1920-е годы, — это тот факт, что и то, и другое учение советские авторы понимали довольно специфически. Марксизм уже был видоизменен встречей с ленинизмом: революция превратилась из пролетарской в рабоче-крестьянскую со всеми вытекающими отсюда последствиями и спецификой будущего советского «социализма». Психоанализ доходил до российских исследователей по большей части в виде переводов Фрейда и его ближайших коллег, которые подвергались различным интерпретациям, особенно широким в период разрыва связей и оторванности русского психоаналитического сообщества от развивающейся международной психоаналитической ассоциации.
Как из учения Маркса, так и из учения Фрейда большинство авторов заимствовало лишь части идей, которые соответствовали их собственным представлениям и являли собой доказательство их мыслей. Другие части учений, которые по какой-либо причине не вписывались в первоначальную концепцию, вычеркивались, модифицировались или игнорировались. На первый взгляд в подобном редукционном подходе нет ничего странного и негативного, но проблема заключается в том, что ни марксизм, ни психоанализ не работают «избирательно», частично. Необходимо либо полностью принимать сложную логику и многоаспектную структуру этих учений, либо не обращаться к ним вовсе.
Порой искажение психоаналитической теории в раннее советское время приобретало масштабные формы и затрагивало довольно существенные моменты. Так, в одной из статей А. Б. Залкинда ставится цель доказать, что Фрейд первым из биологов поставил «построения психологов-метафизиков на биологический фундамент» [8, с. 272], в том числе первым выявил учение об условных рефлексах.
Залкинд, будучи сторонником психоанализа, буквально советует игнорировать предложенный Фрейдом терминологический аппарат и «увидеть» строго научную, психофизиологическую суть открытий психоанализа: «Для Фрейда (если расшифровать его, не слепо следуя его методологии, а переводить его понятия на общий психофизиологический язык) характерен синтетический, целостный подход к психическому аппарату: сновидения, сомнамбулизм (так называемое “подсознание”) фактически не отделены у него от работы “ясного сознания”, подчиняясь одним законам (по Фрейду, между обоими видами психики существует грубая “качественная” разница, но фактически им доказано, помимо его воли, как раз обратное, и доказано глубоко убедительно)» [8, с. 271]. Как показывает данный текст, Фрейда следует особым образом прочитывать, интерпретировать, что позволит доказать, что между сознательным и бессознательным нет той качественной разницы, на которой настаивал основатель психоанализа.
Второй объединяющий момент для психоанализа и марксизма, удивительным способом соседствующий с первым, — это большая начитанность и глубина познаний авторов, обращающихся к теориям Маркса и Фрейда. Начитанность, которая парадоксальным образом не мешала избирательности их прочтения. Большая часть статей, посвященных психоанализу, начинается с подробного пересказа идей Фрейда, который можно было бы даже в наше время использовать как материал для составления психоаналитических пособий, учебников и словарей. Одной из задач такого пересказа являлась, конечно, ликвидация неосведомленности потенциальных читателей, однако делались эти пересказы на достаточно профессиональном уровне (примеры тому можно увидеть в работах А. Р. Лурии, Б. Д. Фридмана, Г. Малиса, И. А. Перепеля и многих других).
На волне рассуждений о новом типе советского человека и советской науки на страницах журналов и сборников статей 1920-х годов («Красная новь», «Под знаменем марксизма», «Молодая гвардия», «Психология и марксизм») развернулась полемика о том, полезен ли психоанализ российскому обществу. Часть авторов, среди которых были А. Р. Лурия, Б. Д. Фридман, А. Б. Залкинд, Б. Э. Быховский, Г. Малис, И. А. Перепель, были в лагере «защитников» психоанализа и приводили различные аргументы, объясняющие, чем психоанализ может быть интересен советским ученым и гражданам в целом.
Другая часть авторов, среди которых можно назвать М. И. Аствацатурова, В. А. Юринца, М. А. Рейснера, В. Н. Волошинова, позднее — П. П. Блонского, считали, что психоанализ необходимо развенчать и подвергнуть критике по тем или иным основаниям. Мы выделили несколько основных вопросов, вокруг которых фокусировалась полемика и которые помогут четче обозначить позиции как «защитников», так и «противников» психоанализа.
Психоанализ: материализм или идеализм?
Ключевым был вопрос о том, является ли психоанализ материалистическим или идеалистическим учением (и — шире — можно ли относить его к области советской науки). Критики психоанализа полагали, что это буржуазное течение, созданное Фрейдом для высших слоев венского общества на основе упадочной немецкой неклассической философии, согласно которой миром и человеком управляют неведомые силы и энергии (именуемые ненаучным словом «влечения»).
Сторонники, напротив, отмечали, что психоанализ внимателен к социально-культурным аспектам воспитания, стоит на позициях детерминизма и в чем-то даже близок учению о рефлексах И. П. Павлова (например, у Быховского читаем: «Диалектически-материалистическое обоснование психоанализа не только возможно, но и необходимо. Психологическая и психопатологическая теория Фрейда, будучи выражена в рациональной форме, относится к реактологии как часть к целому. Она не противоречит реактологии, а обогащает ее» [5, с. 578]).
Чтобы доказать эту точку зрения, сторонникам приходилось упрощать понимание влечений и ограничиваться первой концепцией, где выделялись влечения к самосохранению, сексуальные и агрессивные влечения. Многие исследователи сознательно не затрагивали вторую концепцию, сформированную после работы Фрейда «По ту сторону принципа удовольствия», которая вводит понятие влечений (к) смерти.
Пытаясь представить психоанализ как систему монистической психологии, не противоречащей постулатам диалектического материализма, Лурия пишет, что психоанализ подходит к личности «как к цельному организму, где анатомическое строение, функции отдельных органов, влечения и высшая психическая деятельность неразрывно связаны между собой» [12, с. 59]. Необычно наблюдать использование термина «влечения» в таком контексте, как анатомия и физиологические функции органов. Психическая деятельность в этом подходе оказывается энергетическим процессом, принципиально не отличимым от соматических процессов. Психическая энергия, согласно Лурии, мыслится в научно-физическом ключе, так как она вполне поддается основному закону энергии (не может исчезнуть навсегда, зато может принять новую форму или обратиться на другой объект).
В контексте определения влечений Лурия также отмечает, что важной составляющей влечения является не чисто психологическое описание, а его связь с телесными процессами (нервным раздражением, внутренней секрецией и т. д.). Следовательно, психоанализ совершает попытку «ввести психику в общую систему интерреляции органов, рассматривать мозг и его деятельность не оторванно, но наравне с другими органами тела, дать психологии крепкую биологическую базу и тем окончательно порвать с метафизическим подходом к ней» [12, с. 66]. Итак, бессознательное и влечения в этом подходе мыслятся как основанные на физиологии явления, а принцип удовольствия описывается как биологически детерминированная необходимость избавиться от тонуса напряжения.
Подобные описания породили спор о природе бессознательного. Так, Юринец, критикуя чрезмерный эстетизм психоаналитической концепции, задавался вопросом, как можно научно указывать на содержание бессознательного, если, согласно Фрейду, его нельзя осознать, «так как оно не поднимается никогда выше порога сознания» [22, с. 282]. Юринец отмечает, что Фрейд «в противовес прежним психоневрологам ищет причины нервных заболеваний не в физиологических, а в чисто психических изменениях» [22, с. 278], и уже потому несовместим с материализмом. Согласно автору, в учении Фрейда и работах его последователей чем дальше, тем больше сквозит метафизический фон.
Интересную интерпретацию концепции бессознательного находим у Рейснера: автор полагает, что горячее признание, которое идея бессознательного в частной и общественной жизни получила в кругах буржуазии, связано с тем, что этим шагом, «накануне империалистической войны и революционных потрясений, буржуазный “разум” как бы слагал с себя всякую ответственность за события и уходил в глубину какой-то особой психической тайны» [16, с. 494]. Из этого следует вывод, что буржуазное общество идеологически использовало идеалистическую теорию психоанализа в качестве самооправдания.
Оспаривая нападки на эфемерность бессознательного, Лурия доказывал, что психоанализ является органической психологией личности, основными задачами которой являются: «проследить детерминированность отдельных сторон у конкретной, живущей в определенных социально-культурных условиях, личности и объяснить более сложные ее образования из первичных, глубже лежащих и более примитивных, бессознательных мотивов» [12, с. 59]. К нему присоединяется Малис, который пишет, что, «построив теорию бессознательного, выйдя за пределы сознания, Фрейд не перешел границ науки. Наоборот, эти границы были расширены им» [13, с. 17]. Вытеснение в этом ключе понимается как «конфликт между биологическими запросами личности и объективно-социальными условиями» [13, с. 17]. Малис отмечает, что Фрейд всего лишь исправил ошибки философов-идеалистов, которые не могли объяснить психику с опорой на научные основания, в то время как Фрейду удалось исследовать такие феномены, как память, переживания, динамика психической жизни.
Перепель стремился доказать «материалистичность» психоанализа, апеллируя к практическим достижениям в области лечения неврозов: врачебная деятельность психоанализа «абсолютно материальна и прогрессивна, и вместе с тем составляет его господствующее содержание» [14, с. 4]. Согласно Перепелю, психоанализ прежде всего является методом воздействия на природу, а теоретические построения вторичны по отношению к терапевтической деятельности. И то, что психоанализ работает как клиническая практика, должно послужить достаточным доказательством его «реалистических» оснований.
Индивидуальное vs. коллективное в психике человека
Следующий элемент полемики: роль коллектива и индивидуальных факторов в формировании личности. Защитники психоанализа отмечали, что Фрейд объяснил становление психики через вхождение в общество, культуру и принятие запрета, что близко марксистскому пониманию воспитания.
Так, Быховский подробно останавливается на анализе инстанции Сверх-Я, которое он относит к типу условно-реактивных приобретенных психических явлений. Исследователь полагает, что такое понимание Сверх-Я вполне соответствует марксистским представлениям, так как «корнем морали и совести, с нашей точки зрения, является унаследованный “социальный инстинкт”, но реальное содержание инстинкт-задаток приобретает в процессе индивидуального развития человека в той или иной социальной среде» [5, с. 592]. В этом смысле, по Быховскому, Сверх-Я Фрейда можно понимать как персонифицированные социально-бытовые традиции, которые запечатлелись в психике еще не самостоятельного ребенка. Измерение влечений, как и тот факт, что во многих клинических историях Сверх-Я само превращается в садистическую фигуру, получающую наслаждение, при этом автором игнорируется.
В то же время критики психоанализа не упустили из виду «темную сторону» Сверх-Я. Так, Юринец полагает, что представления о морали у Фрейда чрезвычайно пессимистические, так как установление морали является следствием разложения инстанции Я: Сверх-Я рисуется Фрейду «каким-то врагом человечества, затаенным убийцей, который обманным образом проник в нашу психику, разрушая рай ее гармонии, превращая в крик отчаяния веселые тона свирели Пана» [22, с. 292]. По мнению Юринца, Сверх-Я невозможно нейтрально рассматривать только как результат усвоения закона, оно представляет собой неоднозначное понятие и может стать источником невроза.
Будучи одним из последователей психоанализа, Фридман особо выделяет понятие совести, которая для Фрейда является интроецированным представителем родительской фигуры и общественных законов и требований. Фридман соглашается с Фрейдом в том, что все человеческое общество, культура построена на подавлении примитивных эгоистических желаний и страстей. Психический аппарат в этом смысле является своеобразной ареной, где «происходит столкновение внутреннего с внешним» [19, с. 140]. Для Фридмана ключевой мыслью в теории психоанализа является идея, что именно социальная реальность в конечном счете становится решающим условием развития психики. В ходе взросления индивид отказывается от сексуальной цели и заменяет ее социальной в процессе сублимации. Таким образом, психоанализ доказывает первостепенную значимость социума и коллектива в воспитании личности.
Интересно, что из этого вытекает и практическая необходимость психоанализа как работы с индивидуальными проявлениями неврозов и возможности помочь субъекту справиться с его влечениями, вернуть его в лоно культуры. Противники психоанализа рассматривали этот же факт с обратной стороны: так, они полагали, что индивидуальная психоаналитическая работа требует слишком много сил и затрат и может привести к непредсказуемым результатам, поэтому необходимо вырабатывать более объективные и универсальные массовые методы предотвращения и лечения неврозов.
Так, для Волошинова как критика психоанализа вопрос о роли индивидуального и коллективного в становлении индивида может быть рассмотрен только через понимание психоанализа как субъективной психологии, не придающей особого значения внешним, объективным историческим факторам: «В этой теории нет ни слова — ни о каких бы то ни было материальных основах характера, заложенных в телесной конституции человека, ни о физических и объективно-социальных влияниях окружающей среды. Весь процесс сложения характера протекает в пределах изолированно взятой субъективной психики» [6, с. 108—109]. Волошинов считает, что необходимо заниматься проблемами сознания, а не бессознательного, так как в здоровом коллективе, каким должно стать советское общество, не будет расхождения между официальным и неофициальным сознанием.
Некоторые исследователи отмечают, что «в отечественном психоанализе, в отличие от психоанализа фрейдовского, не получили развития попытки объяснять общественно-исторические процессы действием индивидуальных психических механизмов. Отечественные психоаналитики обращались к социальной среде, как правило, с целью прямо противоположной, а именно: чтобы с помощью апелляции к условиям общественного бытия объяснить особенности индивидуальных психических структур» [15, с. 16]. А. А. Пружинина и Б. И. Пружинин полагают, что в случае интереса советских ученых к психоанализу мы встречаемся с редкой формой редукции от низшего к высшему, когда феномены объясняются не субъективными бессознательными предпосылками, а социально- и исторически-детерминированными причинами.
Сохраняя данную форму редукции, концептуальные структуры психоанализа «как бы встраивались в один ряд с концептуальными структурами социальной доктрины марксизма, приобретая тем самым общественно-историческое измерение» [15, с. 20]. Сторонникам психоанализа было важно подчеркнуть, что Фрейд не возвышал индивидуальное над коллективным, а лишь объяснял механизмы их взаимодействия в психике; в то время как противники полагали, что психоанализ слишком много внимания уделяет индивидуальным, в особенности — сексуальным аспектам психического.
Тревожащий вопрос о сексуальности
Еще одной важной темой, которая часто становится камнем преткновения при разговоре о психоанализе, стал вопрос о специфике и роли сексуальности. Примечательно, что даже некоторые защитники психоанализа старались игнорировать этот вопрос, придавая ему статус «проходного», незначительного или вовсе обходя его стороной (у Залкинда читаем: «полисексуализм (или пансексуализм) фрейдовского учения не подтверждается ни биогенетически, ни в современных биологических проявлениях, однако он не обязателен для остальных сторон его теории» [8, с. 272]).
Если мнения в пользу этой части учения Фрейда и высказывались, то авторы обязательно подчеркивали биологическую основу, органический характер влечений, чтобы не допустить ассоциаций с идеалистическими представлениями. Малис буквально ставит знак равенства между либидо и стремлением к продолжению рода, при этом «общество употребляет все усилия, чтобы эту личную потребность сжать, подавить, повести по определенному обществом намеченному пути» [13, с. 27].
Любопытную интерпретацию интереса психоанализа к сексуальности дает Лурия: по мнению ученого, этот интерес обусловлен, во-первых, тем, что психологи классической школы мало изучали данную область в силу стыда или других ограничений, а во-вторых, тем, что психоанализ работал в основном с невротиками, в проблемах которых сексуальные влечения играли главную роль. Исходя из данного толкования можно заключить, что в остальном психоанализ не уделял бы такого внимания сексуальности, а должен был рассматривать ее лишь как одну из физиологических функций.
Волошинов был одним из тех, кто строил всю критику психоанализа на чрезмерном интересе к области сексуальности. «Судьба человека, — пишет Волошинов, — все содержание его жизни и творчества — следовательно: содержание его искусства, если он художник, его научных теорий, если он ученый, его политических программ и действий, если он политик — всецело определяется судьбами его полового влечения, и только ими одними. Все остальное — лишь обертоны основной, могущественной мелодии сексуальных влечений» [6, с. 15]. Для Волошинова оказывается принципиальным, что с точки зрения психоанализа не класс, не нация, не историческая эпоха, к которой принадлежит человек, а только его «пол и возраст» становятся существенными. Таков, с позиции автора, основной идеологический мотив фрейдизма, с которым не следует мириться. Волошинов отмечает, что для Фрейда главной является лишь биологическая, притом сексуальная составляющая, а социальные аспекты оказываются в стороне.
Критикуя значимость, которую психоанализ придает сексуальности, Блонский выделяет несколько аспектов. Во-первых, «того, что фрейдисты рассказывают нам о детской сексуальности, мы не только не можем непосредственно наблюдать на детях», но и, во-вторых, «не можем подтвердить нашими воспоминаниями о своем детстве» [4, с. 703], — сообщает автор, указывая, что психоаналитические концепции невозможно подтвердить наглядным путем (вопрос о детской амнезии, подробно исследуемый психоанализом, оставим здесь за скобками).
Блонский полагает, что факты детской сексуальности, предоставленные психоаналитиками, должны быть переосмыслены через научную теорию рефлексов, так как психоаналитическая аргументация представляется ему недостаточной, о чем он говорит в довольно саркастичной форме: «Почему у некоторых больных волчий аппетит? Ясно: рот становится снова эрогенной зоной. А почему у некоторых больных нет аппетита? Тоже ясно: вытесненный сексуальный инфантилизм принял совершенно противоположный первоначальному вид. Сразу три открытия: решена проблема патологического голода, решена проблема отсутствия аппетита и утверждена сексуальная роль еды и нееды, то есть всего на свете» [4, с. 709]. В заключение своей работы Блонский делится мыслью, что успехам в Европе психоанализ был обязан царящей там половой распущенности и склонности к мистицизму и тайному знанию.
К этой точке зрения примыкает Аствацатуров, отмечая, что «утверждение о том, что в основе психогенных симптомов лежат подавленные половые влечения, не есть, строго говоря, вывод из анализа, а есть в одно и то же время и вывод, и предпосылка к нему» [1, с. 573], а это значит, что данное утверждение не обладает достаточной доказательной базой. Аствацатуров не отрицает заслуги Фрейда в том, что тот подчеркнул роль половых факторов в возникновении симптомов, но говорит, что нельзя приписывать этой роли исключительное, единственное значение, так как тогда эта точка зрения доводится до абсурда, а психоанализ из объективной научной концепции превращается в одностороннюю, тенденциозную и предвзятую доктрину.
Заключение
Подводя итоги марксисткой дискуссии о психоанализе, можно отметить несколько моментов. Во-первых, любопытно, что в целом претензии советских критиков повторяют общие постулаты критики психоанализа от любых других исследователей. Как правило, в центре внимания оказывается проблема (не)научности психоанализа (на советской почве получившая специфическое дополнение в виде вопроса о материализме или идеализме) и непринятие «пансексуальности». Во-вторых, редукционизм, который наблюдается даже у сторонников, тоже становится вполне типичной чертой, которая проявляет себя и в других странах в иные периоды времени.
Складывается впечатление, что многие советские сторонники психоанализа видели проблему лишь в его «форме», то есть в выборе терминологии и особенностях языка Фрейда. Так, Быховский отмечает, что «у Фрейда, как мы убеждались неоднократно, язык служит не для уяснения, а для сокрытия мыслей» [5, с. 590]. Быховский настаивает на том, что за словесной оболочкой необходимо видеть суть психоанализа, который дает объяснение различным психическим процессам. «Для Фрейда его субъективистские понятия коррелятивны материальным физиологическим процессам и замещают их» [5, с. 579], — пишет автор. А в другом месте он буквально призывает игнорировать даже самих последователей Фрейда, которые воспринимают психоанализ как метафизическое учение: «Нужно спасти таящиеся в психоанализе зерна истины от некоторых психоаналитиков» [5, с. 595].
Однако противники психоанализа не принимали не только его форму, то есть «внешнюю оболочку» и терминологию, но и содержание, которое сторонники пытались отстоять, переводя его на язык диалектического материализма. К тому же, возникает вопрос, останется ли психоанализ психоанализом, если из него убрать форму, «оболочку», тот самый язык, который служит не для уяснения, а для сокрытия мыслей. Этот вопрос остается открытым.
Как мы видим, одни и те же постулаты психоанализа в раннее советское время могли быть рассмотрены под разными углами и привести к прямо противоположным интерпретациям. Как метко отмечает Г. Т. Кораев, «теоретический дискурс о психоанализе в 1920-е годы в СССР находится чаще всего в плоскости идеологической, и именно поэтому так легко “плюс” в оценках одних заменяется на “минус” у других» [10, с. 185]. Одни и те же понятия могли быть использованы для доказательств прямо противоположных точек зрения (так, термин «бессознательное» прочитывали то как новое слово в психофизиологии, то как аргумент в пользу метафизичности и идеалистичности работ Фрейда).
Некоторые защитники психоанализа задавались вопросом, должен ли он занять прочное место в новом советском обществе или же он нужен только в «переходную» эпоху, пока еще не решены проблемы осколков прежнего буржуазного мировоззрения. Зачастую даже сторонники не мыслили психоанализ как самодостаточную практику, имеющую перспективное будущее, скорее, указывали на его утилитарный характер и ставили вопрос о «пользе» для советских граждан.
Так, для Перепеля сущность невроза выглядит следующим образом: «Основной вред всякой невротической патологии заключается в том неправильном распределении энергии, которая делает невротика фактическим инвалидом, отвлекая возбуждения центральных невронов от ценной социальной работы и превращая их в непроизводительные реакции асоциального поведения. Генетически фактическая инвалидность идет из того, что лежащее в основе каждого невроза нарушение нормальных отношений с окружающими впервые возникает в детстве, в процессе неправильного взаимоотношения с близкими в составе семьи» [14, с. 12]. Следовательно, если новое советское общество создаст такие условия, при которых отношения с окружающими с детства будут формироваться «нормальным образом» (эту идею пытались реализовать в Детском доме-лаборатории), то отпадет и необходимость в лечении больных.
Еще один интересный вопрос, который возникает в связи с вышеобозначенной полемикой, — было ли неприятие психоанализа обусловлено только различными внешними, объективными факторами, на которые мы уже указывали в первой части статьи, или же имело место личное, бессознательное неприятие самих авторов. Отвечая на этот вопрос, Перепель метко замечает, что «игнорирование психоанализа равносильно игнорированию дарвинизма и марксизма консервативной идеологией и черпает свои корни из одних и тех источников, где бы оно ни наблюдалось» [14, с. 4]. В данном высказывании автор уличил оппонентов психоанализа в том, в чем они обвиняли саму фрейдовскую концепцию, — в тайной приверженности буржуазной морали, не приемлющей сексуальность.
Другой вопрос, который можно было бы здесь поставить: вместо того, чтобы доказывать или оспаривать материализм психоанализа, не следовало бы советским авторам задуматься о природе самого марксизма? Во второй половине ХХ века его материалистичность многими исследователями была поставлена под сомнение, в том числе Ж. Лаканом, который неоднократно называл это учение «Евангелием от Маркса» [11, с. 298], подчеркивая его идеологический характер.
В конце концов, данная полемика о психоанализе через призму марксизма так и не привела к какой-либо единой позиции. Некоторые исследователи полагают, что общие точки в этом диалоге в принципе не могли быть найдены: так, Заламбани пишет о том, что союз психоанализа и марксизма — «терминологический парадокс» [7, с. 47], который изначально был обречен на неудачу. Во второй половине 1920-х годов количество критических работ уменьшается; это связано с тем, что психоаналитические учреждения уже прекратили свое существование, а критики переключились на вопросы педологии и психотехники, которые в начале 1930-х были официально запрещены. В итоге разговор о психоанализе прекращается, а Лурия и Быховский встают на путь формирования новой советской научной психологии и философии.
Следует отметить, что Фрейд следил за судьбой психоанализа в России и знал о том, что стало происходить во второй половине 1920-х годов. В письме Осипову, датированном 1927-м годом, он пишет: «Кстати, дела у аналитиков в Советской России достаточно плохи. Откуда-то у большевиков взялось мнение, что психоанализ враждебно настроен по отношению к их системе. Они знают правду, что нашу науку вообще нельзя ставить на службу партии, она даже нуждается в определенной свободе для своего развития» [18, с. 155]. В этом письме основатель психоанализа указывает на еще одну причину того, почему психоанализ не смог прижиться в СССР: ему требовалась свобода, которую не могло предоставить молодое советское государство.
В заключение важно сказать, что вопрос о взаимосвязи психоанализа и марксизма снова становится актуальным во второй половине ХХ века. К нему обращаются такие ученые, как М. Фуко, С. Жижек, Т. Иглтон, Л. Альтюссер, Х. Алеман. Они отмечают главное сходство марксизма и психоанализа, которое заключается в том, что оба этих учения представляют собой диалектические подходы, учитывающие множество значимых факторов и дающих ответы на вопросы, почему те или иные явления и кризисы происходят в личной (психоанализ) и общественной (марксизм) жизни, оставаясь при этом непрозрачными для понимания субъектов.
Как психоанализ, так и марксизм имеют большой потенциал для объяснения явлений современной культуры и политики, однако это совершенно не значит, что лучшим вариантом для них обоих станет объединение. «Я часто обсуждаю политические вопросы с людьми, которые называют себя фрейдистами/марксистами/лаканистами, — пишет С. Бенвенуто, — и меня всегда поражает одно: когда они говорят о политике, они всегда забывают о примате означающего. Когда они говорят языком Маркса, они подавляют язык Лакана» [3, с. 169]. Чтобы понимать другого и быть понятым им, следует учиться говорить на разных языках и сохранять саму идею о различиях.
Библиографический список:
- Аствацатуров М. И. Психотерапия и психоанализ // Антология российского психоанализа. Т. 1. — М.: Московский психолого-социальный институт; Флинта, 1999. — С. 564—577.
- Белкин А. И., Литвинов А. В. К истории психоанализа в советской России // Российский психоаналитический вестник. — 1992. — № 2. — С. 9—32.
- Бенвенуто С. Семь лекций о Лакане. — СПб.: Скифия-принт, 2021. — 328 с.
- Блонский П. П. К критике фрейдистской теории детской сексуальности // Антология российского психоанализа. Т. 1. — М.: Московский психолого-социальный институт; Флинта, 1999. — С. 703—712.
- Быховский Б. Э. Метапсихология Фрейда // Антология российского психоанализа. Т. 1. — М.: Московский психолого-социальный институт; Флинта, 1999. — С. 578—595.
- Волошинов В. Н. Фрейдизм. — М.: Госиздат, 1927. — 165 с.
- Заламбани М. К вопросу о развитии социокультурной истории психоанализа в России (1904—1930) // Психоаналитическое движение и российская история. — Ижевск: ERGO, 2019. — С. 7—69.
- Залкинд А. Б. Фрейдизм и марксизм // Антология российского психоанализа. Т. 1. — М.: Московский психолого-социальный институт; Флинта, 1999. — С. 271—275.
- Кадис Л. Р. Я молода, я живу, я люблю…: трагедия Татьяны Розенталь. — Ижевск: ERGO, 2018. — 148 с.
- Кораев Г. Т. Общее, особенное, единичное: «Фрейдизм» В. Н. Волошинова как последнее слово психоанализа в СССР // Психоаналитическое движение и российская история. — Ижевск: ERGO, 2019. — С. 181—190.
- Лакан Ж. Четыре основные понятия психоанализа (Семинары: Книга XI (1964)). — М.: Гнозис; Логос, 2004. — 304 с.
- Лурия А. Р. Психоанализ как система монистической психологии // Психология и марксизм. — М.: Госиздат, 1925. — С. 47—80.
- Малис Г. Психоанализ коммунизма // Забытые психоаналитические труды. — М.: Когито-Центр, 2021. — С. 11—53.
- Перепель И. А. Советская психоневрология и психоанализ. К вопросу о лечении и профилактике неврозов в СССР. — Ленинград, 1927. — 60 с.
- Пружинина А. А., Пружинин Б. И. Из истории отечественного психоанализа (историко-методологический очерк) // Вопросы философии. — 1991. — № 7. — С. 81—108.
- Рейснер М. А. Фрейдизм и буржуазная идеология // Антология российского психоанализа. Т. 1. — М.: Московский психолого-социальный институт; Флинта, 1999. — С. 492—509.
- Уварова С. Психоанализ и закон: возвращение вытесненного // Европейский журнал психоанализа. — 2015. — № 3. — С. 8—30.
- Фрейд и русские: упоминания русских персоналий в трудах и письмах Зигмунда Фрейда. — Ижевск: ERGO, 2015. — 176 с.
- Фридман Б. Д. Основные психологические воззрения Фрейда и теория исторического материализма // Психология и марксизм. — М.: Госиздат, 1925. — С. 113—160.
- Шмидт В. Ф. Психоаналитическое воспитание в Советской России. — Ижевск: ERGO, 2011. — 76 с.
- Эткинд А. М. Эрос невозможного: развитие психоанализа в России. — М.: Гнозис, Прогресс-Комплекс, 1994. — 376 с.
- Юринец В. А. Фрейдизм и марксизм // Антология российского психоанализа. Т. 1. — М.: Московский психолого-социальный институт; Флинта, 1999. — С. 276—310.
Автор: Вероника Беркутова
Психоаналитик, преподаватель Института Психоанализа