Тело никогда не дано субъекту в его непосредственном физиологическом восприятии, поскольку субъект языка навсегда отчужден от биологического опыта переживания своей телесности. На самом деле, мы очень мало «знаем» о своем теле, тем более о внутренних его составляющих; взаимодействие телесного и психического до сих пор остается загадкой. Самое главное для психоанализа — то, что именно с телом связаны ключевые вопросы жизни и смерти: нашего появления на свет и ухода из него. Тело непосредственно напоминает о неизбежности распада, субъективного уничтожения после прекращения работы физиологических механизмов, что почти всегда находится в области полной случайности и неизвестности.
Несмотря на то что психоанализ пристальное внимание уделяет языку (и именно в этом ключе проходит работа в кабинете), тело никогда не уходило из основного фокуса его работы. Вспоминая фрейдовские концепты, связанные с телом, можно упомянуть теорию влечений, вопрос о кастрации и выборе пола, феномены человеческой сексуальности и эрогенных зон, вопрос о нарциссической сборке, и, конечно, идею о том, что «Я прежде всего телесно». Можно сказать, что сама аналитическая теория сложилась из наблюдений за телом, которые впоследствии были вписаны в речь.
Так, в «Исследованиях истерии» Зигмунд Фрейд, давая характеристику понятия истерической конверсии, обратил внимание на то, что вытесненные представления «говорят в теле». Впоследствии он неоднократно писал, что истерические симптомы являются посланиями, шифровками, сравнимыми с ребусом или иероглифами. Как пишет Патрик де Нойтер, «они адресованы субъектом тому, кто сможет их услышать, с надеждой и одновременно со страхом, что другой будет способен их расшифровать».
В свою очередь, Жак Лакан рассматривал тело через призму трех психических регистров.
На уровне воображаемого регистра речь идет об образе тела. На стадии зеркала представления о себе создаются на основе образа Другого и распознавания себя во взгляде Другого (как правило, матери). Поэтому «образ тела» часто заменяется синонимичным понятием «зеркальный образ». Фрейд писал, что нарциссизм — это особая фаза психического развития, в которой происходит значимая сборка аутоэротических компонентов влечений и либидо направляется на собственное тело, а затем и на Я субъекта. Таким образом, еще у Фрейда мы обнаруживаем идею о том, что формирование Я берет начало из (само)отождествления с другими людьми.
Концепция стадии зеркала Лакана предполагает, что изначально субъект являет собой совокупность следов представлений и импульсов влечений, разнонаправленных и несогласованных друг с другом, поскольку у него еще нет основания для их сборки, нет главной опоры в виде представления о себе. Постепенно опора формируется путем отождествления с внешним образом, например, с собственным образом в зеркале, при этом всегда уже нетождественным «объективному» облику человека. Отождествление с собственным образом всегда происходит задним числом, но впоследствии придает собственному «я» статус чего-то изначального, незыблемого и непоколебимого. Важно, что процесс идентификации происходит не сам по себе — необходимо вмешательство инстанции Другого (в виде речи матери или какого-либо значимого взрослого), который удостоверит, что именно этот образ соотносится именно с этим субъектом, и пропишет это в символическом регистре, например, скажет: «Смотри, малыш, это ты». Таким образом, помимо речи, в ситуации зеркальной сборки важную роль играет взгляд Другого, объектом которого является будущий субъект.
Образ тела ребенка — также объект любви и либидинальных вложений родителей. «Говоря иначе, — отмечает де Нойтер, — организация собственного тела ребенком является результатом инкорпорации в реальное организма ребенка фаллического измерения, что окутывает его родительским Другим». Либидинальные родительские вложения создают основу для появления у юного субъекта базового нарциссизма.
Не следует думать, что воображаемое измерение тела по каким-то причинам менее значимо, чем символическое или реальное. Именно с уровнем Воображаемого связан феномен нарциссической сборки частичных влечений в подобие целого. Для Лакана воображаемое тело является монтажом объектов «а», представлений о крае и кромке тела, разыгрывания страхов кастрации. С этим связаны практики селфхарма, пирсинга, нанесения шрамов, порезов, татуировок. Именно воображаемое тело оказывается местом наслаждения, а значит, зависти и ревности, поскольку ребенок отмечает «объект как собственность Другого (например, недостающий пенис или грудь, которую сосет младший брат)».
Враждебность, агрессивность оказываются необходимыми элементами прохождения стадии зеркала, поскольку позволяют субъекту завершить сборку представлений о себе, отделиться от образа другого, провести своеобразную границу, утвердив мысль о различии. В статье «Агрессивность в психоанализе» Лакан отмечает, что агрессия относится к феноменам влечений смерти и выражается, как правило, в представлениях о расчлененном, раздробленном теле: сломанном, увечном, кастрированном, избитом, съеденном и т. д. В этом проявляется специфическое отношение человека к собственному телу, которое необходимо постоянно «собирать», «присваивать».
Согласно Лакану, агрессивность — это «тенденция, соотносимая со способом идентификации, который мы называем нарциссическим и который определяет формальную структуру “я” (moi) человека». И потому, что она изначально вписана как в систему сборки собственного «я», так и в систему отношений с другими, агрессивность не может не проявлять себя в социальном пространстве, доказательством чему служат различные типы взаимодействия между государствами: феномен «холодной войны»; бесконечное противостояние «братских» народов (в духе фрейдовской теории «нарциссизма малых различий») и т. д.
Агрессивность как отчуждение по отношению к собственному телу часто встречается в практике. Брижит Ата в статье «Зеркала» приводит случай маленькой девочки, которая кусала себе руку каждый раз, когда ошибалась с нотами, играя на пианино. В эти мгновения рука уже не принадлежала ей, она становилась «другой». Мы наблюдаем здесь ситуацию психического расщепления: ошибки приписывались руке как отдельной сущности, которую следовало наказать. Фальшивая нота относится не только к единству музыкальной игры, но и к целостности тела, которое вдруг тоже звучит фальшиво. Девочка отмечала, что испытывала в эти моменты большую тревогу, которую можно было успокоить только актом укуса. Таким образом, чтобы сохранить само единство собственного тела, субъект на мгновение отделял от себя его часть путем своеобразного укуса-«разреза».
Когда речь заходит о воображаемом регистре, то мы говорим именно о внешнем образе тела, причем, как правило, присвоенном в каком-то одном ракурсе. Многим известно ощущение отчуждения, неузнавания или даже возвращения жуткого при виде себя на фотографии или видеозаписи, где собственное тело представлено с какой-то непривычной точки зрения. Воображаемое тело — это то, что дает форму, потому что без формы наше тело представляло бы собой просто мешок для органов, который содержит нечто, неизвестное субъекту. Многие до сих пор не знают, где у них находится печень или селезенка, и уж тем более не имеют представлений о том, как они выглядят «изнутри».
На уровне Воображаемого человек может сказать, что он и есть тело, он состоит из тела, куда в том числе помещается (что интересно — не в качестве органа, а тоже в воображаемой, фантазматической форме) его психический аппарат. Что заставляет говорящего утверждать, что у него есть тело? В принципе, по отношению к телу в психоанализе мы могли бы задать такой вопрос: как точнее сказать — я есть тело или я имею тело? В воображаемом регистре я и тело, несомненно, отождествляются, так как не мыслятся одно без другого (по крайней мере, если речь не идет о психотической истории).
В символическом аспекте тело представлено означающими и эффектами, которые произвело на субъекта вхождение в язык. Де Нойтер полагает, что «данные означающие касаются его идентичности (имени, фамилии, генеалогии, пола, расы, социального окружения и т. д.). Еще до рождения к этому наследию прибавляется совокупность означающих, которые переносят сознательные и бессознательные желания родительских Других и составляют символическое отчуждение субъекта». Тело с рождения до смерти окружено символическими ритуалами, что особенно видно в культуре традиционных сообществ: ритуалы «прописывают» тело, а через него и судьбу субъекта, в общей истории семьи, племени, социума.
Так, например, в русской крестьянской культуре существовало множество обрядов, направленных на включение ребенка в общество. Новорожденный ребенок еще не до конца принадлежал этому миру, он нес на себе печать чужого, нечеловеческого; ребенок — это чужеземец, которого необходимо приютить, дооформить и сделать «своим». Чтобы избавиться от этой двойственности, род совершал над ребенком ряд значимых ритуалов, включающих его в число людей. Символические обряды были призваны довершить материнско-биологическую функцию рождения, очеловечить «чужого». До свершения всех необходимых ритуалов ребенок считался как бы несуществующим, призраком, недочеловеком.
После рождения и в первые годы жизни ребенка ожидал комплекс мероприятий, направленных на придание ему «человеческого» облика (в том числе формы тела, различных физических и умственных способностей). Так, особое место занимал обряд так называемого «оформления» младенца. Повивальные бабки часто «правили» новорожденным головы, придавая им более круглую форму, сжимали ноздри, чтобы те не стали слишком широкими, выпрямляли руки и ноги. Вместе с этим они могли называть те или иные части тела, сообщая знание о них младенцу, облекали его аурой первых слов, предуготовляя дальнейшее становление его образа тела на стадии зеркала, а также прописывая кожу, оболочку тела как границу внешнего и внутреннего, которая впоследствии будет либидинально нагружена и наделена для ребенка различными функциями.
Оформление младенца являлось одним из самых значимых этапов отрыва его от естественного, природного, «иного» мира и включения в человеческий порядок, где все имеет свое измерение в рамках символической системы и соотносится с другими вещами: «то, что измерено, становится реальностью, приобретает право на существование в освоенном (соразмерном человеку) мире». Традиционные обряды позволяли постепенно принять ребенка в мир людей: как с внешней (формирование тела, поименование), так и с внутренней (способность говорить и мыслить) стороны. В современном мире на место традиционных ритуалов и обрядов приходят новые практики, вписывающие субъекта в символический регистр (например, процедура регистрации или установления отцовства по ДНК).
Как отмечает Эрик Лоран, «место символического — не ум, как полагают некоторые, а тело», оно буквальным образом в него вписано. Обычно мы ничего не знаем о своем теле, пока в нем что-то не сломается, пока вдруг что-то не пойдет не так. Как правило, только возникновение боли или других ощущений напоминает нам о существовании органов или тела в целом. Если «молчание органов» прекращается, и они начинают давать о себе знать, мы оказываемся перед феноменом соматического или психосоматического заболевания, истерии или психоза.
Случаи истерии демонстрируют способность означающих «впечатываться» в тело, «говорить телом». Лакан пишет о том, что часто тело говорит через симптом, выговаривая истину бессознательного желания субъекта: «Собственным телом субъект передает речь как таковую, правдивую речь, о чьей передаче как означающего он даже не знает. То, что он этим говорит, всегда больше того, что он хочет этим сказать, всегда больше, чем он умеет этим сказать». Слова и даже буквы могут либидинально нагружать тело вне зависимости от психической структуры субъекта, в этом смысле симптом можно назвать «событием в теле». Как отмечает Колетт Солер, «то, что с помощью речи можно привести в движение наслаждение симптома, а это первый шаг аналитического опыта, позволяет предположить, что именно “во встрече слов с телом нечто очерчивается”».
В качестве примера рассмотрим случай Элизабет фон Р. из «Исследований истерии». Когда Фрейд начал работать с этой пациенткой, она жаловалась на боль в ноге (особенно в области бедра), которая не была четко локализована (врачи при этом не обнаружили никаких органических заболеваний). Периодически пациентка чувствовала, что у нее отнимаются ноги, уставала и не могла ходить. В процессе анализа выяснилось множество важных фактов и ситуаций: 1) несколько лет назад у ее отца случился сердечный приступ, и шесть месяцев Элизабет ухаживала за ним, при этом часто клала голову отца на свое бедро, «когда меняла бинты, в которые оборачивали его сильно распухшую ногу»; 2) когда отца только принесли домой после сердечного приступа, она «стояла, как вкопанная»; 3) также пациентка «стояла, как парализованная», при известии о смерти сестры (сестра умерла от сердечной болезни, обострившейся из-за беременности); 4) еще до этого Элизабет прогуливалась на курорте с мужем сестры, остро чувствуя свое одинокое со-стояние (а впоследствии этот эпизод вызвал бессознательное чувство вины из-за зависти и пожелания смерти сестре). Как пишет Фрейд, пациентке удалось подыскать «символическую форму выражения своих мучительных размышлений», а Лакан сказал бы, что ее тело было поражено означающими, связанными с ногами, ходьбой, (со)стоянием, и что в этом месте в логике сгущения локализовался конверсионный симптом, смысл которого принадлежал символическому порядку.
Все, что ускользает при попытках представления (включения в образ) и символизации (вписывания в речь), относится к реальному регистру тела. Реальный уровень затрагивает вопросы жизни (в том числе попытку субъекта осмыслить фундаментальное различие полов) и смерти (невозможность осознания собственной конечности). Также на нем будут разыгрываться феномены врожденных или приобретенных органических болезней, особенно связанных с существенными ограничениями и утратами функций (инвалидность, паралич, ампутация, слепота, импотенция, бесплодие и т. д.). Реальное — то, что происходит с телом как с организмом по ту сторону понимания самого субъекта, врачей и психоаналитиков.
С регистром Реального связан также феномен йазыка (lalangue). Концепция йазыка предполагает, что есть нечто, что предшествует структурированию бессознательного как системы означающих (системы закона), — детский опыт встречи с (материнским) йазыком, нерегламентированным, необъятным, который начинает проявлять себя в феноменах детского лепета, гуления, крика, который захватывает самой своей протяженностью, полнотой ничем не купированного звука.
Йазык принадлежит регистру Реального и переходит в язык там, где появляется знание о структуре, нехватке, неполноте — свойствах символического регистра. Тем не менее, как отмечает Лакан, бессознательное пронизано эффектами йазыка, о которых сам субъект ничего не знает. Одним из таких эффектов, оказываемых на тело, становится само мышление как попытка справиться с продуцируемым йазыком избытком энергии. Именно поэтому мышление может действовать как симптом (в режиме навязчивости), может быть окрашено аффектом, вызывать эффект наслаждения. Бессознательное вырастает из йазыка, который уникален для каждого субъекта. Язык (он же — закон, или система означающих, или символический порядок) всегда вмешивается в форму материнской речи, он представляет собой феномен кастрации, купирующий первоначальное наслаждение. Бессознательное по Лакану — это «знание того, как с йазыком обращаться», то есть привнесение в йазык определенной структуры (например, лексической и грамматической).
Во взрослом возрасте сохраняется множество последствий встречи с йазыком, о которых человек обычно не догадывается. Например, к йазыку отсылает временный эффект потери смысла, который возникает, если повторить одно и то же слово много раз: его границы стираются, мы уже не можем так просто пристегнуть смысл означающему, которое оказывается бесконечной копией себя самого. В этом случае слово отсоединяет себя от цепочки означающих, обнажает свою истинную природу бессмыслицы — случайного набора звуков.
Существуют и другие проявления йазыка. Как отмечает Жерар Пап, «то, что прописано на теле субъекта в реальном бессознательного в добавление к лингвистическим элементам — это стоны, слезы, крики; звуки, пришедшие из голосов матери, отца и самого субъекта. Они имеют изменчивые тембры с нефиксированными звуковысотами и с нечеткими фонемами. Все эти звуки составляют йазык». Сюда же отчасти относятся такие явления, как плач или смех, особенно в тех случаях, когда они охватывают человека помимо его воли, и никак не могут прекратиться (вспомним здесь ритуальную значимость, которую придавали смеху и плачу многие первобытные сообщества).
Таким образом, особое внимание человека к пению, музыке, танцу, ритму как таковому тоже является наследием встречи с йазыком. Все эти явления представляют собой модальности наслаждения, наслаждения в теле. Ритм играет ключевую роль в поэзии и многих других видах искусства, внутренний ритм и созвучие возникают в детской речи и в остротах благодаря игре или изобретению новых слов, сгущению, двусмысленности, ассоциациям. Ритм живет своей собственной жизнью вне символического, он не создает никакого дополнительного смысла, но приносит удовольствие сам по себе, захватывает человека часто против его желания (например, в музыке или танце). Возникает своего рода «эхо» между Реальным и Символическим, когда появляются элементы не столько бес-смыслицы, которую потенциально можно разгадать, сколько того, что вслед за Лаканом можно назвать вне-смыслицей, которая позволяет не связывать себя «условием смысла» и значима сама по себе как феномен преобразования наслаждения.
Следует отметить, что свободные ассоциации в практике психоанализа направлены на то, чтобы прорваться сквозь кажущуюся связной, полной, непререкаемой систему языка, чтобы выявить несоответствия и дыры, с которыми приходится иметь дело говорящему существу. Поскольку именно к феноменам йазыка, согласно поздней лакановской теории, относятся образования бессознательного — двусмысленности, оговорки, остроты.
С концептом йазыка связана еще одна важная перестановка акцентов в терминологии: первоначально Лакан употребляет понятие «говорящее существо» («l’être parlant») по отношению к субъекту, вошедшему в символический порядок. В поздних работах Лакан изобретает неологизм «parlêtre», где совмещаются в одно слово глаголы «parler» («говорить») и «être» («быть»). Александр Черноглазов, переводчик семинаров Лакана на русский язык, записывает это слово как «словенин». Возникает понятие, которое включает в себя два значения: «говорящее бытие» и «говорящее существо». Изобретение этого понятия в очередной раз подчеркивает значимость всего, что относится в психоанализе к телу.
Наконец, в психоаналитической клинике также отводится немало места регистру Реального и связанным с ним аспектам телесного. Помимо особого внимания к речи и техник работы с ней в виде интерпретаций, в лакановском психоанализе большое значение приобретает практика скандирования. В узком смысле она понимается как обозначение «короткого кадра» (особая расстановка пауз в анализе), в широком — как обозначение эффектов, порождаемых и другими способами аналитической пунктуации (ритма анализа, чередования смысла и бессмыслицы, четкой артикуляции означающих и т. д.).
Лакан заметил, что анализ, выстраиваемый только на уровне Воображаемого и Символического, может продолжаться бесконечно, поскольку в какой-то момент в бессознательном уже ничего не меняется — означающая структура не всегда позволяет воздействовать на уровень Реального, на специфику работы влечений и отношений с объектом «а». Такова особенность «parlêtre», говорящего существа — в самой его речи скрыта возможность наслаждения, и если наслаждение постепенно уходит из симптомов или навязчивого повторения различных ситуаций, то оно может остаться на уровне наслаждения в речи, и в таком случае сложно добиться существенных изменений.
И потому Лакан выделил еще один способ работы с бессознательным субъекта, который лежит по ту сторону речи, точнее, он также непосредственно нацелен на речь, но не позволяет анализанту воспользоваться ни ответом аналитика в виде осмысленной интерпретации, ни собственным уходом (точнее, бегством) по цепи свободных ассоциаций. Этот способ — развитие идеи «короткого кадра», или психоаналитической сессии с неопределенной длительностью, которую Лакан предложил еще в 1950-е годы и которая послужила поводом для множества расколов в психоаналитических кругах.
В то время Лакан руководствовался фрейдовским постулатом о том, что в бессознательном не существует времени, следовательно, аналитик может прервать сеанс в тот момент, когда у него возникнет гипотеза, что сейчас субъект сказал нечто значимое, что относится к его бессознательному. Необходимо прервать сеанс, чтобы это значимое осталось с анализантом до следующей встречи, чтобы у него было время это осмыслить, включить в представления о себе. Поэтому «короткий сеанс» на самом деле может продолжаться любое время, потому что аналитик не может предугадать, где именно субъект проговорится. А если анализант заранее будет знать, что проведет в кабинете какое-то определенное количество минут, то может воспользоваться этим временем, чтобы ничего не сказать или чтобы иметь возможность завуалировать собственные открытия новым потоком слов и ассоциаций.
Впоследствии Лакан заметил, что подобная практика не просто является способом расстановки знаков препинания, важных акцентов в речи, но что с ее помощью можно воздействовать на уровень влечений — по ту сторону речи и смысла. Такая практика получила название аналитического акта. Он производит разрез, разрыв со способом наслаждаться, определенным образом закрепленным в фантазме. Прерывание сеанса нацелено на создание разрывов в речи, на изоляцию тех или иных означающих, лишение их статуса слов, имеющих заданный смысл, поддерживающих наслаждение. Эффектом обессмысливания означающих становится открепление от них аффектов, энергии влечений, которая получает разрядку и способна отныне нагружать какие-либо иные психические составляющие.
Создание дистанции по отношению к собственному фантазму как сложившемуся еще в раннем возрасте ответу на вопрос: «Чего Другой от меня хочет?», получило определение «пересечения фантазма», что обычно свидетельствует об окончании анализа. Постепенное пересечение фантазма вынуждает субъекта остаться наедине со своим собственным наслаждением, с тем уникальным, исключительным способом наслаждаться, который он когда-то бессознательно выбрал. Купюра, разрыв, осуществляемый аналитическим актом, оставляет субъекту возможность присвоить себе то, что раньше было ему чуждо, распознать то, что не могло быть услышано в потоке речи. Это создает для него принципиально новую позицию по отношению к наслаждению. В этот момент происходит существенная работа на уровне влечений, работа по перезаписи фантазма и бессознательного способа наслаждаться.
Итак, понятие тела с точки зрения психоанализа представляет собой очередной коллаж, сборную конструкцию, затрагивающую все три психических регистра. В Воображаемом оно дано в опыте сборки представлений о себе, идентификации с зеркальным образом, присвоения субъектом границы внешнего и внутреннего, поиска отличий себя от другого. В Символическом тело вписано в систему языка, окутано сетью означающих (от названий тех или иных органов или телесных феноменов до включения субъекта в систему общественных и семейных отношений через имя, статус или обозначения родства). К символическому регистру также отсылает понятие симптома как ребуса, послания бессознательного, прописанного в теле, которое необходимо расшифровать. В Реальном мы имеем дело не столько с телом, сколько с организмом — тем, что не подлежит изменению или осмыслению, — с феноменами старения, органических заболеваний и смерти, а также с вопросами сексуальности, выраженными в понятиях влечений, частичных объектов (или объекта маленького «а»), психической травмы и тревоги.
Иными словами, человеческое тело не слитно, не едино, хотя иногда переживается как некая целостность, что обеспечено функционированием воображаемого порядка. Часто тело — это чужой (другой), от которого субъект хочет избавиться, которого он всеми силами старается приручить или исправить. Однако несмотря ни на какие усилия, тело никогда не дотягивает до идеала, которым стремится быть каждое Я. Можно сказать, что вместо конструкций «я есть тело» или «я имею тело» в психоанализе мы чаще сталкиваемся с позицией «я имею дело с телом», с различными его составляющими (как в физическом, так и в психическом аспектах). Иметь дело с собственным телом — задача, которой практически невозможно научиться, однако именно ей при этом каждый субъект посвящает всю свою жизнь.
Автор: Вероника Беркутова
Психоаналитик, преподаватель Института Психоанализа