В своей короткой статье “Краткий анализ случая ипохондрии”, которую Шандор Ференци опубликовал в 1919г., он описал симптомы и лечение “молодой привлекательной иностранки, … которая производила довольно неблагоприятное впечатление”. По причине, изложенной ниже, мы считаем, что наблюдал он эту пациентку в 1911 году.
Поборов свое впечатление о женщине, Ференци, судя по всему, неохотно взялся за ее лечение. Вероятно, что по этой причине анализ был краток, неглубок, неоднократно прерывался желаниями обеих сторон, и в конце концов женщина, дожив до светлого промежутка, решила его прервать. Ференци спохватился было (ведь, как оказалась это была дочь промышленника), но было уже поздно, а решение принято.
Излагая кратко историю ее болезни отметим следующее.
Пациентка жаловалась на тревогу, которая заключалась в том, что “несколько месяцев она не могла находиться без постоянного присутствия другого человека, даже ночью она вынуждена была будить своего мужа или любого, кто оказывался рядом, и часами без перерыва рассказывать им о своих тревожных мыслях и ощущениях. Она жаловалась на ипохондрические ощущения в теле, страх смерти, на ком в горле, на “покалывание” изнутри черепа; она чувствовала, что у нее удлиняются уши или, раскалывается голова спереди; ее мучили сердцебиения и т.п. В каждом таком ощущении, она видела признаки приближающейся смерти, кроме того, ее нередко посещали мысли о самоубийстве. Ей все время чудилось, что она, как ее отец, сходит с ума”.
Во время психоанализа вошла в безумное и болезненное возбуждение, идентифицировала себя с отцом, и в его образе, и от его имени довольно грубо ругалась (“как это обычно делают в том районе”), повторяла сцены безумия своего отца, демонстрировала “явное самомнение”. В конце сеанса она пришла в себя, нормально ориентировалась, мило попрощалась и спокойно позволила проводить себя домой. Следующий сеанс она начала с продолжения той же сцены; она снова и снова повторяла, что она – отец и у нее есть половой член, заявляла, что она хотела бы вступить в сексуальные отношения сама с собой. В промежутках она разыгрывала детские сцены, в которых уродливая няня грозила поставить ей клизму, потому что сама она не хотела испражняться.
В этой связи будет уместным привести здесь дополнение, которое, как мы считаем, непосредственно относится к данному случаю, но которую Ш. Ференци описал в другой своей работе.
В ней он пишет: “Одна из моих пациенток проявляла особенную способность к галлюцинациям, которыми она постоянно пользовалась, когда анализ наталкивался на определенные, сопряженные для нее с особым неудовольствием вещи. В таких случаях она обычно внезапно обрывала нить свободной ассоциации и вместо ассоциаций продуцировала подлинные галлюцинации страшного содержания: она вскакивала, отползала в угол комнату, с признаками сильного страха совершала судорожные защитные и оборонительные движения, чтобы вскоре после этого успокоиться. Очнувшись, она могла точно пересказать мне содержание галлюцинируемых процессов, и при этом выяснялось, что это были отображенные в драматической или символической форме фантазии (борьба с дикими животными, сцены изнасилования и т.д.), которые привязывались к внезапным мыслям, непосредственно предшествовавшим галлюцинации…”.
Последующие сеансы состояли либо из ипохондрических жалоб, либо из эпизодов отцовского безумия, а вскоре к этому добавились страстные фантазии сексуального характера. Она требовала — откровенным крестьянским языком – чтобы ее сексуально удовлетворили, и напыщенно обращалась к своему мужу, который не мог сделать этого как следует. Ее беспокоило, что она все время должна была думать о своей старшей дочери (шести лет); ей все время мешали мысли, что с дочерью что-нибудь может случиться, пока ее нет дома, так что она при первой же возможности бежала домой. Дочь родилась с рахитом и крестцовым менингоцеле, ее нижние конечности и мочевой пузырь были неизлечимо парализованы. Она могла лишь ползать на четвереньках, а ее “недержание” давало о себе знать “сто раз на день”. Но пациентка говорила: “Это не имеет значения, все равно я люблю ее в тысячу раз больше, чем вторую (здоровую!) дочь”. Это подтверждали и все окружающие; пациентка баловала своего больного ребенка за счет второго, здорового и не признавала, что чувствует себя несчастной из-за больного ребенка – “Она такая хорошая, такая умная, у нее такое милое личико” – говорила она.
Проводя анализ, Ференци разъяснил ей свое понимание болезни, “после чего — после тщетных попыток вновь укрыться в безумии или в переживании переноса – она постепенно сумела частично впустить в свое сознание ту огромную боль и тот стыд, которые ей доставлял ее ребенок”.
Прибегнув к одному из методов «активной техники», он отослал пациентку на один день домой, чтобы она “после только что пережитого ею прозрения получила возможность оживить те чувства, которые вызывали у нее ее дети”.
Возвратившись пациентка заявила: “Вот видите, все это неправда! Я на самом деле люблю только мою старшую девочку!” и т.д. Но тут же с горькими слезами признала противоположное, – у нее появились навязчивые идеи: ей казалось, что она душит, или вешает свою дочь, или проклинает ее.
После второго посещения дома пациентка вернулась совершенно изменившейся. Она примирилась с мыслью, что предпочитает младшую девочку и что она желает смерти своей больной дочери; она перестала причитать по поводу своих ипохондрических ощущений и занялась планированием того, чтобы как можно скорее вернуться домой. За этим внезапным улучшением Ференци обнаружил сопротивление продолжению лечения. Из анализа ее сновидений он вынужден был заключить, что у нее присутствует параноидальное недоверие к своему врачу; она думала, что он стремится продолжать лечение с целью получить от нее побольше денег. С этой точки зрения он попытался найти подход к ее анальному эротизму, связанному с нарциссизмом (ср. инфантильный страх перед клизмой), но добился лишь частичного успеха. Пациентка предпочитала сохранить часть своих невротических аномалий и отправилась домой практически здоровой.
Другие сведения, которые здесь не отражены, читатель может найти в первоисточнике.
Ференци истолковал ее симптомы следующим образом.
Ее встречу со сверстником на чердаке его дома, где они осматривали друг друга, Ференци посчитал точкой отсчета ее зависти к обладателю пениса, что сделало возможным ее отождествление со своим отцом в приступах бреда (“У меня есть пенис” и т.п.). А врожденная ненормальность ее старшего ребенка дала начало ее болезни, принимая во внимание, что она дала жизнь не мальчику, а двум девочкам (существам без пениса, которые не могут – в отличие от мальчиков – правильно мочиться). Отсюда, как считал Ференци, тот бессознательный ужас, который она испытывала перед недержанием своей дочери. Более того, похоже, что болезнь ее первой девочки стала оказывать губительное влияние на нее именно тогда, когда оказалось, что второй ребенок тоже девочка.
Наши интерпретации символов случая
Тот, кто заметил у пациентки Ференци острое психотическое состояние, вероятно, окажется прав. Краткость пребывания в нем и “добровольность” вхождения в него, а также и легкость выхода из него, безусловно, меняли клиническую картину. Но факт остается фактом – женщина переживала иную реальность и на эту реальность реагировала.
Каким образом она достигла этих способностей перевоплощаться, мы можем только догадываться. В качестве единственного предположения мы можем привести именно ее материнский инстинкт; в случае ее окончательного ухода в психотическое состояние, ее ребенка ждала незавидная судьба. К тому же не будем забывать, что остро раз и навсегда приходит только физическая травма, любое другое заболевание проходит стадии поступательного развития с периодами появления и исчезновения симптомов.
К своей забитости, которую у пациентки мы предполагаем, все свое детство, а возможно, отрочество и юность, пациентка страдала от косоглазия и от поведения собственного отца. С детства она была предметом насмешек для других детей. К тому же она “сходила с ума от мысли, что может ослепнуть”. Поэтому привлечение к себе дополнительного внимания со стороны, что является первым признаком истерической личности, даже после избавления косоглазия, вряд ли стал бы той формой поведения, к которой бы она прибегала в отношениях к своему терапевту. Она, скорее всего, с детства привыкла обходиться без театральных жестов и зрителей, и поэтому должна была сторониться истерических проявлений. Пережив в первой части своей жизни один комплекс неполноценности, во второй, она столкнулась с другим – рождением ребенка – инвалида. Рождение первого ребенка оживило у нее далеко спрятанный комплекс “выживания”, делавший ее повторно нелюдимой, или, как говорил Ференци, “заметно сдержанной, застенчивой и замкнутой” еще с детства.
Защищая собственного ребенка от переживаний, которые были связаны с ее инвалидностью, она была вынуждена каждый раз, так же “сто раз на день” оживлять собственные воспоминания, и через эти ощущения и переживания узнавать о том, что в данный момент чувствует ее ребенок. Эта забота дополнительно укрывалась покровом любви, в том числе и отторгнутой от младшей дочери.
Понимая, что перераспределение любви и заботы от одной дочери к другой, является глубоко несправедливым по отношению ко второй дочери, и предупреждая такое же несправедливое отношение к другим детям, она отказалась от их рождения, добровольно прервав две беременности.
Защищаясь от несправедливости жизни, она отказывалась отпускать от себя детские воспоминания о фетальном счастье, всякий раз создавала для себя свой мирок, в котором проводила все свое время. Она не позволяла своей памяти забыть вход в это состояние и легко этим входом пользовалась, когда в этом возникала необходимость. Вероятно, что следовало бы из логики ее истории, она была высоко религиозна.
Но, поскольку нас интересует только феномен ее свободного вхождения в психотическое состояние и выход из него, все свое внимание мы направим на исследование его природы и цели.
Ранее мы делали предположения, что психотическое состояние является внешним проявлением внутреннего процесса возврата к фетальному образу жизни, т.е. является видимым проявлением процесса регрессии. Придерживаясь и сейчас этой точки зрения, мы делаем предположения о том, что все те формы поведения, которые пациентка демонстрировала в кабинете Ференци, являются производными фетального периода.
Из статьи Ференци мы знаем, что женщина “несколько месяцев не могла находиться без постоянного присутствия другого человека; стоило ей остаться одной, как ее приступы тревоги усиливались, даже ночью она вынуждена была будить своего мужа или любого, кто оказывался рядом, и часами без перерыва рассказывала им о своих тревожных мыслях и ощущениях”.
Первое, что бросается в глаза – это сходство поведения взрослой женщины с поведением ребенка, который никак не хочет, отпускать от себя мать. Тот, кто увидит в этой форме поведения взрослой женщины проявления регрессии в детский возраст будет прав. И, если бы мы более подробно узнали историю детства этой женщины, мы бы и там увидели, эту же самую форму поведения. Иными словами, мы должны предположить, что в детстве эта женщина была беспокойным ребенком, научившимся возвращать себе свою порцию любви матери (от старшего брата).
На вопрос, может ли женщина, страдающая от детских воспоминаний, быть еще и истеричкой, читатель ответит сам. Мы же считаем, что это исключено. К тому же при истерии симптом указывает на место расположения “заблудившегося оргазма”, заменяет настоящее удовлетворение, которое может быть связано с мужем, который “не может делать это как следует”, но никак не с отцом (если, конечно, там не было инцеста, причем, желательного).
Давайте не будем забывать, что детство – это продолжение более раннего периода развития, отрочество – детства, юность – отрочества, зрелость – юности, что каждый их этих периодов содержит в себе как составляющую часть – опыт переживания всех этих периодов.
Поэтому из ее собственного психоза, который она развила в кабинете Ференци, мы можем представить каким был ее отец, а какой мать.
И судя по ее психотическому поведению, ее отец был грубым и деспотичным человеком; свои распоряжения он выдавал “довольно грубо и не стесняясь, как это делали обычно в том районе” на складах и подсобках магазинов, густо перемешивая между собой требования и обрывки сексуальных желаний. Мать же ее (при таком-то муже) должна была быть прямой его противоположностью, она должна была скрываться от всего этого хамства в детской, посвящая всю себя своим детям. Вероятно, пациентка свой материнский инстинкт развила по образу и подобию поведения матери.
Если наши предположения об единстве двух, в разных местах описанных случаев, верно, то получается, что в детстве она неоднократно оказывалась в ситуации, когда была вынуждена в страхе, “искать пятый угол” и защищаться либо от “мер воспитательного воздействия”, либо от собственных фетальных воспоминаний – галлюцинаций.
Полагаем, что фетальные воспоминания в любом случае имели место, поскольку, очнувшись от них, она могла точно пересказать содержание галлюцинируемых процессов, в которых отображались фантазии с сценами борьбы с дикими животными и изнасилования.
Ее “нежелание” находиться без постоянного “присмотра”, мы понимаем, как ее страх родиться и оказаться в окружении всей этой отцовской грубости. Ее собственное косоглазие мы должны привлечь в качестве свидетеля-последствия ее фетального страха перед внешним миром. Страх “увидеть” все это в реальности, не мог не зародить у нее обратное желание, все это не “видеть” – ослепнуть и в прямом, и в переносном смысле. То же самое мы можем сказать и о “росте” ушей, которое понимается нами как нарастание характеристик звуковой картины.
Поэтому ее страх оказаться одной, мы понимаем, как проявления детских страхов, так и как проявления более ранних, фетальных переживаний. Поэтому, чтобы не заснуть и вновь не окунуться в фетальные воспоминания, она “старалась бодрствовать”, для чего “часами без перерыва рассказывала о своих тревожных мыслях и ощущениях” тем, кого разбудила. Полагаем, что рассказывать часами то, что произошло с ней за то время пока она спала, она не могла. Скорее всего она окуналась в свободные воспоминания, а в них скользила далеко в фетальный период, о чем и рассказывала тому, кого ей удалось разбудить. Сожалеем, что Ференци не смог опросить ее “ночных нянь” о предмете ее переживаний.
Исследуя воспоминания фетального периода, мы сделали предположение о том, что психический аппарат матери, также, как и весь ее организм имеют общую связь с психическим аппаратом плода и его организмом. Сделали предположение, что психические реакции матери передаются и плоду, чем и превращаются в “уроки жизни”, уча его выработке необходимых реакций. Среди ощущений, как считаем мы, находятся и те, которые мы относим к сексуальным. Иными словами, плод вместе с матерью переживает и ее сексуальные ощущения. А, если имело место домашнего насилия беременной женщины, то и всю ту гамму переживаний, которые в тот момент переживала ее мать.
Именно оживлением этих воспоминаний мы объясняем наличие в ней самой всех тех страстей, которые она демонстрировала, находясь галлюцинаторном состоянии. Присутствие в ее галлюцинаторном лексиконе “откровенно крестьянского языка” свидетельствует в пользу того, что грубость отца была нормой ее жизни.
Если исходить из слов мужа пациентки о том, что “с этого времени пациентка действительно часто просила его о сексуальном удовлетворении, хотя перед тем длительный период отказывала ему”, где под словосочетанием “этого времени” мы должны подразумевать период ее прохождения анализа у Ференци, то мы приходим к мысли, что в результате “активного психоанализа” пациентка вошла в психотическое состояние.
Оставив за скобками причину, по которой ее муж “не мог сделать этого как следует”, обратим свое внимание на то, что у нее возникло препятствие в утилизации энергии. Таким образом, встретившись с трудностями удовлетворения, ее либидо отправилось (регрессировало) из взрослого состояния в детское.
Подкрепившись дополнительным объемом фетальной энергии, либидо стало подниматься, но по какой-то причине оно оказалось не на той ветке, как и в случае Шребера.
О повторном возвращении либидо и выборе им новой для себя личности (мужской), мы можем судить по тому, что она “приобрела” penis и “разыгрывала детские сцены, в которых уродливая няня грозила поставить ей клизму (вручить еще один), потому что сама она не хотела испражняться”.
Мы считаем, что всякая точка фиксации во время регрессии является всего лишь транзитным пунктом на пути в фетальность. Причем, как это следует из этого случая, “порог” фетальности неоднократно преодолевался пациенткой с самого детства.
Здесь мы вольны предположить, что в раннем детстве пациентка не только уединялась со своим сверстником на чердаке, но и любила наблюдать за сексуальными отношениями животных и взрослых людей (сзади), в которые, как, вероятно, она считала, посредством полового члена “опорожняли” кишечник и то, что в ее памяти ожил фетальный опыт сексуальных отношений.
О том, что это состояние пациентка испытывала до обращения к Ференци, мы можем судить по своеобразным ощущениям в теле, голове, “росте” ушей, сердцебиениях и смертной перспективе, т.е. по всему тому, что мы называем проявлением травм фетального периода, но которые уже и фетальный период делали промежуточным пунктом на пути в бесконечность. А в качестве подтверждения этой мысли сошлемся на ее суицидальные мысли. Из своего путешествия в фетальность, пациентка еще не вынесла мании величия, но “прихватила” с собой “явное самомнение”.
Почему Ференци не обозначил это состояние словами, отображающими ее “величие” нам непонятно. Хотя сам писал, что “несмотря на свою заметную сдержанность и замкнутость, она была очень застенчива и обладала высоким мнением относительно своих физических и умственных качеств”.
Не будем забывать и того, что страх потерять разум и оказаться в сумасшедшем доме, чем повторить судьбу отца, кроме того, что указывает на родословную линию (имеется в виду “врожденная ненормальность ее старшего брата” и отца), еще указывает нам на то состояние, при котором безумие еще является физиологическим состоянием – состоянием плода.
Почему Ференци не заметил ее обвала до фетального периода, нам непонятно, хотя он должен был как-то объяснить “ее безумное и болезненное возбуждение”, которое, как мы предполагаем, развивает плод, беспокоясь за свою жизнь. В этой связи ее врожденное косоглазие мы можем объяснить ее фетальными попытками проследить за тем, кто ей угрожает. А описанный позднее Стокгольмский синдром, объясняет нам, почему она в психозе стала отождествлять себя со своим отцом. Но она не только стала чувствовать себя отцом, она стала вести себя так, как она считала, вел себя ее отец, приняв сначала его повседневную грубую форму поведения, а потом и поведения душевнобольного отца.
Забеспокоившись по поводу ее психического состояния, он пропустил закономерность, которую ее психотическое состояние демонстрировало. Сначала она впитала в себя форму его повседневного поведения, а потом и болезненные проявления.
Выше мы исходили из того, что эта пациентка пережила какие-то трудности, которые и заставили ее регрессировать. При том, что эти трудности должны были составить целую череду, но нам об этом ничего не известно.
Мы считаем, что проснувшееся у нее желание испытать сексуальное удовлетворение, о котором она заявила “откровенным крестьянским языком”, не являлось самоцелью, поскольку ранее мужу она сама отказывала. И хотела ли она на самом деле того чего добивалась с помощью “откровенного крестьянского языка”, и мог ли ее муж приступить к интимному процессу под сопровождением этих “словесных фанфар”, еще является вопросом.
На эти вопросы ответил сам Ференци, когда установил, что “она хотела других детей” (мальчиков) вместо тех, которые у нее были (больной ребенок и вторая девочка). Ференци об этом не писал, но мы добавим, что, к сожалению, для пациентки, процесс зачатия новых детей, тогда еще не был возможен без физического совокупления. Она должна была сблизиться с мужем, но этого то она как раз и не хотела. Но, не только этого. Она не хотела и того, чего бессознательно добивалась – новой беременности. Это амбивалентное желание и явилось тем узлом, внутри которого были заключены ее сознательные мысли.
Иными словами, в ее психическом аппарате произошел раскол, где одна часть “Я” хотела “родить” здоровым уже рожденного ребенка, а, вторая, этому препятствовала, не вмешиваясь, однако, в сферу сексуальных отношений, позволяя им развиваться согласно ситуации.
При том, что тема беременности действительно является ядром психотического состояния пациентки, она же нам указывает и на то, что, прячась за ней, тайно созревает для появления на свет еще одна личность, готовая заявить о своих притязаниях.
Он, не зная о фетальных переживаниях, все ощущения своей пациентки отнес к беременности, но, к сожалению, не указал, чью беременность он имел в виду. Была ли это фантазийная, реальная беременность или фетальные воспоминания, нам уже не узнать.
Мы частично согласны с Ференци в том, что его пациентка хотела бы все исправить, вернуть время назад, снова забеременеть (в пользу этого говорит вытянутая вперед голова, за которой мы должны понимать живот) и родить здорового ребенка. Но, в отличии от Ференци мы не считаем, что таким образом она хотела “заменить” обеих девочек на мальчиков. Думаем, что она хотела забеременеть и повторно родить, но уже здоровой, свою старшую дочь. Проснувшееся сексуальное желание – не то желание, которое мы связываем с удовольствием, а как способ забеременеть, зачать “новую версию” старшей дочери.
Не в силах забеременеть, она пропускала цикл за циклом, и подводя каждый раз итог, говорила: “Опять ничего нет”. т.е. время идет, а беременности нет.
Сердцебиение – один из симптомов, на которые жаловалась пациентка. Он отнес его к воспоминаниям о встречах “с молодым человеком, который, похоже, имел к ней половое влечение”. Но, в таком случае на сердцебиения должен был жаловаться сам молодой человек. Ей не было никакого смысла испытывать по этому поводу никаких волнений (сердцебиений), поскольку она уже была замужем, имела доступ к половому члену, но всячески избегала сексуальных отношений. К тому же сердцебиения могут быть еще и признаком как фетального страха, так и отголоском сексуального возбуждения ею беременной матери, которое вместе с ней она переживала.
Не будем забывать, что пациентка была замужем и имела двоих детей. Иными словами, она заменила виртуальный penis своего сверстника на реальный половой член мужа и двух девочек. Получается, что не она, а мальчик из прошлого должен был ей позавидовать: ведь у нее уже теперь было три penis`а.
Не будем бояться и того, что висячие сумки, кроме выше изложенного толкования, указывают нам на серьезность ее суицидальных намерений. Она знает, что “повесив сумки со всеми ее кошельками” (она сама и ее девочки), она решит все свои проблемы.
Согласимся с Ференци в том, что ее сновидения о висящих сумках (кошельках), выдает ее вытесненное желание повесить своего ребенка (вспомним ее навязчивости, во время которых “ей казалось, что она душит, или вешает свою дочь”.
Поскольку сумки являются символом женщины, то кошелек, который вкладывается в сумку должен для нас обозначать матку (детское место). Словосочетание “висячие сумки” говорит нам о том, что у сумок имелись длинные ручки; которые в призме фетальных событий должны обозначать для нас пуповину, на которой также можно было бы повесить плод.
Получается, что в своем фетальном путешествии она хотела вернуть время обратно: – удалить из жизни больного ребенка, а вместо него родить здорового.
Но ничего нельзя было сделать в реальности, поскольку муж “не мог сделать этого как следует”. Тогда она обратилась к своим фантазиям, в которых она, как и в свое время Шребер, мальчик-монстр Дональда Мельцера, 38-летняя женщина Сабины Шпильрейн, решила все сделать сама, взвалив на себя функции противоположного пола, осуществив все это, посредством “присвоения” себе чужого полового члена (но почему отца?).
Так и остались нами непонятыми утверждения Ференци о том, что “врожденная ненормальность ее старшего ребенка дала начало ее болезни, принимая во внимание, что она дала жизнь не мальчику, а двум девочкам (существам без пениса, которые не могут – в отличие от мальчиков – правильно мочиться)”. И уж тем более как-то не укладывается в голове, что рождение второй девочки (“не умеющей” правильно мочиться) стала катализатором ее болезни.
Несколько по-иному Ференци смотрит и на уход своей пациентки. Можно даже сказать, что решение пациентки о конце анализа, стало для него травмирующим фактором, хотя, как мы поняли, он взял ее на лечение нехотя.
Он пишет: “После второго посещения дома пациентка вернулась совершенно изменившейся. Она примирилась с мыслью, что предпочитает младшую девочку и что она желает смерти своей больной дочери; она перестала причитать по поводу своих ипохондрических ощущений и занялась планированием того, чтобы как можно скорее вернуться домой. За этим внезапным улучшением я обнаружил сопротивление продолжению лечения. Из анализа ее сновидений я вынужден был заключить, что у нее присутствует параноидальное недоверие к своему врачу; она думала, что я стремлюсь продолжать лечение с целью получить от нее побольше денег. С этой точки зрения я попытался найти подход к ее анальному эротизму, связанному с нарциссизмом (ср. инфантильный страх перед клизмой), но добился успеха лишь отчасти. Пациентка предпочитала сохранить часть своих невротических аномалий и отправилась домой практически здоровой”.
Мы выше уже писали, что, скорее всего, пациентка вошла в ремиссию. К тому же не все интерпретации, которые делал Ференци, ей были по душе. В первую, очередь — это его интерпретации того, что и вторая ее дочь “неправильно мочится” (как мочится сама пациентка, Ференци не писал). Фактически он вкладывал в ее больную голову мысль, что и вторая ее дочь такая же больная, как и первая.
Остается загадкой почему Ференци увидевший вначале терапии симптомы шизофрении с признаками паранойи, отказался от своего правильного, как мы считаем, предположения в пользу “смеси “чисто ипохондрических и истерических симптомов”, лишив ее вообще какого-либо диагноза.
Да простит меня читатель за то, что я осмелился заподозрить в манипуляциях одного из основателей психоанализа и ближайшего друга З. Фрейда. Но это вытекает из его слов.
Он писал: “Я попытался найти подход к ее анальному эротизму, связанному с нарциссизмом (ср. инфантильный страх перед клизмой), но добился успеха лишь отчасти. Пациентка предпочитала сохранить часть своих невротических аномалий и отправилась домой практически здоровой”.
Иными словами, пытаясь “заморочить ей голову” словами об анальном эротизме, он хотел анализировать “практически здоровую” женщину.
А с учетом этого, кто скажет, что пациентка была неправа, заподозрив своего врача в “продолжении лечения с целью получения от нее побольше денег.
Зададимся вопросом, а не перешел ли границу дозволенного Шандор Ференци, когда “вынужден был заключить, что у нее присутствует параноидальное недоверие к своему врачу”, только на том основании, что “она думала, что он стремится продолжать лечение с целью получить от нее побольше денег”.
