Аннотация. Фрейд поставил под сомнение концепт новоевропейского субъекта, на смену которому пришел субъект расщепленный («субъективность»). Субъективация подразумевает интроекцию объектов и идентификацию с ними. От субъективации отличают субъекцию, субординирование субъекта символическому порядку. По мнению Л. Лейтон, в психоанализе существует два противоположных подхода. Первый приравнивает «здоровую субъективацию» к обретению сепарации от Другого. Второй утверждает, что достижение таковой невозможно. В психоанализе единственными объектом и инструментом исследования является субъективность. Дихотомия «объективное»/«субъективное» оказывается снятой, т.к. аналитик не обладает позицией, которую можно принять за объективную. «Объективные» термины психоаналитической теории в практике аналитика играют только роль средства упорядочить материал анализанта и сконструировать интерпретацию.
«Объектом психоанализа является субъект, субъективность (subject, subjectivity)», — дает (кажущееся самоочевидным) определение американская авторка Линн Лейтон, начиная свою статью «Что расщепляет субъект? Психоаналитические размышления о субъективности, субъекции и сопротивлении». «Субъект» и «субъективность» указаны через запятую, но являются ли эти понятия синонимами или между ними имеются различия? Собственно следующим же предложением Лейтон сама задается вопросом:
«Но что мы имеем в виду под субъективностью и как она возникает?» [9, p. 46].
В среде современных теоретиков психоанализа и философов практически общепринята точка зрения о том, что Фрейд одним из первых поставил под сомнение («подверг деконструкции») концепт новоевропейского субъекта, берущий начало из философии Декарта, согласно которой субъект является рациональным (сводящимся к мышлению и самосознанию), ограниченным (статичным) и автономным (вне-телесным) феноменом. После Фрейда критические исследования, в особенности, феминистские и постколониальные, вдохновленные психоаналитическим методом, обрисовали субъект как ситуационно обусловленный, социально сконструированный, гетерогенный, опосредованный историей, гендером, классом, расой, этничностью. Психоаналитики, хотя, и не соглашаясь по всем этим пунктам, единодушны в том, что субъект является субъектом расщепленным, характеризующимся конфликтом между своими отчужденными частями. Нередко принято верить, что одним из первых психоаналитиков, эксплицитно указавшим на расщепленность субъекта, был Лакан. Известен характерный символ «$», введенный им для обозначения расщепленного («барированного», «загражденного») субъекта, которого он приравнивал к психоаналитическому субъекту как таковому («субъекту бессознательного»).
Этот расщепленный, процессуальный, открытый, ситуативный, множественно детерминированный, укорененный в телесности субъект и можно определить, как «субъективность» [8, p. 76]. Особое значение это понятие приобрело в 80-х гг. XX в. в интерсубъективном направлении психоанализа Столороу и Атвуда [6].
Разные аналитики и психоаналитические школы кладут в основу расщепления субъекта различные механизмы и возводят его возникновение к разным периодам или критическим точкам жизни индивида. Отто Ранк полагал, что первичное расщепление (травма) возникает в момент биологического рождения, утраты единства с организмом матери [4]. Маргарет Малер усматривала возникновение подлинной субъективности («психологического рождения») в прохождении фазы сепарации-индивидуации [3]. Кляйнианская школа видит исток расщепления в интенции психики младенца защититься от невыносимого переживания аннигиляционной тревоги (исчезновения «себя») путем отщепления ее и перемещения во внешний объект. Лакановские аналитики считают, что истинное расщепление субъекта возникает только на определенной фазе эдипова комплекса, связанной с кастрацией. Хотя расщепление психоаналитического субъекта может и не пролегать между сознательным и бессознательным, оно всегда подразумевает конфликт между инстанциями психики или «внутренними объектами», представляющимися как идентификации с теми или иными значимыми лицами (фантазиями о них).
В свете этого становится очевидно, что субъективность невозможна без субъективации, процесса становления субъекта [7, p. 99]. Психоаналитический субъект не обнаруживает себя как заранее данную «вещь» с полностью доступным содержанием. Перед тем как обрести способность к самонаблюдению и рефлексии, он проходит сложнейший и противоречивый путь интроекции объектов, идентификации их со своими внутренними состояниями и ощущениями, консолидации их в некоторое целостное психическое образование, с которым субъект отождествляет свои чувства самоданности и самосознания, формируя то, что называется «собственным Я». Таким образом, психоаналитический субъект и Я (Эго) — понятия с различным содержанием, на чем постоянно настаивал Лакан еще со своего первого семинара.
Помимо понятия субъективации (subjectivation), у многих англо-американских психоаналитиков, связанных с критической теорией, получило распространение понятие субъекции (subjection), впервые использованное философом и квир-теоретиком Джудит Батлер в 1997 году: «“Субъекция” означает процесс становления субординированным властью и в то же время процесс становления субъектом» [1, с. 16]. Субъект (сексуальный, политический, психоаналитический и пр.) для того, чтобы стать субъектом, неминуемо должен подчиниться («стать подданным») определенному (предшествующему ему) символическому порядку — в терминологии лакановского анализа: «войти в язык», «принять Закон». Это обстоятельство неизбежно поднимает вопросы, связанные с властью, принуждением, свободой, неравенством, «недовольством культурой», бунтом против «отцовского закона» и порождаемого последним расщепления внутри субъекта.
То, что расщепляет субъекта, резюмирует Лейтон, — это «столкновение с инаковостью» (encounter with otherness), и столкновение это носит антагонистический характер. «Поэтому напряжение между субъективацией и субъекцией находится в самом сердце психоаналитической теории» [8, p. 46]. Существуют теории и направления в психоанализе (например, Лакана или Фромма), ставящие во главу угла «здорового» (невротического) психического становления именно побег из симбиоза с Матерью через принятие Отцовского Закона, фундирующего субъективное желание. В подобном ракурсе, человеческое существование пронизано измерением трагичности ввиду обреченности субъекта на экзистенциальное одиночество и недостижимости счастья, «на самом деле» являющегося всего лишь миражом и уловками Воображаемого. Если же сепарации от Другого не удалось достичь в той или иной степени, то дело будет идти о нарциссических расстройствах, в которых субъект и Другой не разделены и полны (не расщеплены) — аутизме, психозе, меланхолии.
Подобным «суровым», «кастрирующим» теориям противополагаются, например, теории Винникотта и Кохута, в которых функции «достаточно хорошей» матери при благоприятно действующей среде интроецируются субъектом так, что в дальнейшем он становится способным выполнять их самостоятельно [8, p. 47]. Материнский объект не сепарируется от субъекта, а наоборот, инсталлируется внутри его психики, стабилизируя и укрепляя чувство самости, обеспечивая ощущение внутренней надежности и способность справляться с жизнью. Иначе говоря, субъект становится, в том числе, и «внутренней» матерью для самого себя. «Каждый ребенок… будет конструировать… психическую репрезентацию матери как успокаивающей и заботящейся, способной контейнировать его эмоциональные всплески и модифицировать его страдания… Это и ляжет в основу происходящей во внутреннем мире ребенка окончательной идентификации с заботящемся и комфортным имаго по отношению к своему собственному развивающемуся Я» [2, с. 52]. С этой точки зрения, именно достижение «независимости» является иллюзией (любой субъект так или иначе находится в зависимости от кого-либо, иначе человеческое общество не было бы возможным), часто использующейся как защитный механизм от чувства беспомощности и кастрационной тревоги. «Самоочевидное» определение Лейтон, что (единственным) объектом психоанализа является субъективность, можно дополнить тем, что (единственным) инструментом психоанализа, позволяющим ее познать, также является субъективность. Тем не менее, аналитики часто ищут опору в «объективном» (метапсихологическом) подходе к человеческой душе, в рамках которого они могут наблюдать за речью и поведением анализанта «как исследователи», описывать феномены его психики в «строгих» терминах психоаналитической теории и соотносить их с уже имеющимся психоаналитическим багажом (напр., с тем или иным классическим случаем Фрейда). В рамках же «субъективного» (феноменологического) подхода — они могут схватывать переживания анализанта посредством своего собственного переживания, «субъективно с ними идентифицируясь» [5, с. 483]. Как утверждает Хиншелвуд, в реальной работе аналитика в кабинете эти два подхода, или языка описания, существуют параллельно, ибо психическое всегда представляет собой смешение реально случившихся фактов и бессознательных фантазий в той или иной пропорции. Психическая реальность — это мир, который действительно является реальным для анализанта, «но как может субъективный мир быть реальным для другого человека?» [5, с. 485]. Безусловно, в психоаналитической практике не будет идти речь о том, чтобы как можно точнее («объективнее») реконструировать внутренний мир анализанта или добиться наиболее точного и всестороннего понимания его слов или действий. В случае постижения психики другого дихотомия «объективное»/«субъективное» представляется неоправданной [5, с. 486], т.к. аналитик не располагает привилегированной или усредненной точкой зрения, которая могла бы гарантировать объективность. При этом метапсихологические термины и понятия психоаналитической теории выступают для аналитика только как средства упорядочить материал анализанта или сориентироваться в нем. Так, например, в реальности, «объективно» у анализанта не существует никакого «Сверх-Я», но у него есть определенные слова, движения, формы поведения, которые аналитик понимает, как то, что объясняется психоаналитическим понятием Сверх-Я. Однако это «понимание» не должно быть только на стороне аналитика. Сконструированные из материала анализанта понятия и абстракции аналитик использует в интерпретациях и интервенциях, которые помогают анализанту увеличить осмысление своих переживаний, до того представлявшихся ему слабо или никак не связанными друг с другом. Так появляется психоаналитическое интерсубъективное пространство, в котором возможны условия для возникновения понимания и реальных трансформаций, происходящих во внутреннем мире как анализанта, так и аналитика.
Библиографический список:
- Батлер Дж. Психика власти: Теории субъекции. — Харьков: ХЦГИ — СПб.: Алетейя, 2002. — 168 с.
- Макдугалл Дж. Театры тела: Психоаналитический подход к лечению психосоматических расстройств. — М.: Когито-Центр, 2017. — 215 с.
- Малер М.С., Пайн Ф., Бергман А. Психологическое рождение человеческого младенца: Симбиоз и индивидуация. — М.: Когито-Центр, 2011. — 413 с.
- Ранк О. Травма рождения и ее значение для психоанализа. — М.: Когито-Центр, 2009. — 239 с.
- Хиншелвуд Р.Д. Словарь кляйнианского психоанализа. — М.: Когито-Центр, 2007. — 566 с.
- Atwood G.E., Stolorow R.D. Structures of Subjectivity: Explorations in Psychoanalytic Phenomenology and Contextualism. — L — NY: Routledge, 1984. — 174 p.
- Hall D.E. Subjectivity. — NY: Routledge, 2004. — 156 p.
- Kennedy R. Psychoanalysis, History and Subjectivity: Now of the Past. — Hove: Brunner — Routledge, 2002. — 196 p.
- Layton L. What Divides the Subject? Psychoanalytic Reflections on Subjectivity, Subjection, and Resistance // Toward a Social Psychoanalysis: Culture, Character, and Normative Unconscious Processes. — L.: Routledge, 2020. — P. 46—54.
Автор: Максим Александрович Кудряшов
Максим Кудряшов
Магистр психологии, клинический психолог