Ранее доминировавшее заблуждение о том, что плод – это своего рода «психологическая болванка», из которой можно было «лепить» по своему желанию все, что угодно, как и ожидалось, ни к чему не привело. Все попытки посредством воспитания получить ребенка с «заданными свойствами», так и остались пустыми попытками.
Вместе с тем невозможность достижения желаемого результата должна была предполагаться изначально, поскольку не учитывала тот опыт развития, который плод в период своего фетального развития к моменту появления на свет уже прошел. И нужно отметить, что иллюзорные представления о том, что психика новорожденного – это белый лист, к сожалению, сохраняются и сейчас. И не только в головах тех, кто «живет на земле», но и в самых «светлых» головах тех, кто всю свою жизнь занимался психологией.
Все это является следствием игнорирования условий, в которых формировалась психика плода. Психический аппарат плода, который они принимают за чистый, таковым не является. На него посредством пока еще не читаемого нами «основного языка» уже были нанесены записи о всех травмах и удовольствиях, которые плод пережил пока проходил свой индивидуальный период фетального развития.
Вот и получается, что в то время, когда медицинскими науками (гигиена, эпидемиология, микробиология и др.) путем просвещения у судьбы была отторгнута часть могущества, другая его часть в форме врожденных психических отягощений, приписывается судьбе, и все еще «остается» в ее распоряжении. Так формируется дремучее представление о том, что новорожденный не очень интересный, а попросту, бессмысленный объект психоаналитических исследований.
Но где находилась та шифровальная машинка, которая завернула для нас с вами в коды и знаки ту смысловую структуру жизни, которую наши предки уже обнаружили. И что представляет собой та машинка, которая все эти знаки должна для нас расшифровать.
Если, как я считаю, шифрование, кодирование и передача человеческого опыта происходит в утробе матери, то там же собирается и тот аппарат, посредством которого все это должно быть дешифровано. Можно даже сказать большее: именно в утробе происходит закладка в психический аппарат плода всей той информации, которая служит целям дальнейшего выживания. Это напоминает нам сборы в дорогу, когда заботливая мать, укладывая вещи в чемодан, обращает его внимание на то, что и где лежит, и на какой жизненный случай это предназначено.
В настоящее время, насколько мне известно, еще нет целостного представления о строении психического аппарата плода, за исключение того самого заблуждения, о котором говорилось выше. Отдельные авторы пытались разглядеть структуру психики плода, но им это не удавалось, поскольку между реальной картиной и их органом наблюдения находился замутненный прошлыми ошибочными представлениями механизм познания.
Как следует из современных представлений о завершенном внутриутробном развитии, новорожденный должен обладать всеми органами и системами, частями тела, которые позволили бы ему дальше развиваться вне утробы матери. При наличии каких-либо недостатков, делается вывод о некотором недоразвитии. При этом никого не смущает, что новорожденный имеет ноги, но не может ходить, имеет руки, но не может ничего сделать, имеет язык, но не умеет говорить и, заметьте, никто это недоразвитием не называет, хотя по сравнению с большинством видов животных, уже способных к самостоятельному существованию, человек действительно рождается недоразвитым.
Эта аналогия нам нужна только для того, чтобы показать, что к моменту появления на свет, имея все нам необходимое, имеем и развитый психический аппарат. И если для жизни нам нужны все его три части, значит в психике плода развиваются и они: «Оно», «Я», и «Сверх-Я». Другое дело, что их функция еще малозаметна, но они уже способны на своем уровне развития обрабатывать поступающую в их распоряжение информацию и реагировать на нее.
В основе психологии лежит учение о рефлексах, а из этого следует, что раз существует рефлекс, то где-то рядом находится и аппарат (чуть позднее мы назовем его психическим), способный делать свои выводы из результатов деятельности этого рефлекса. И элементарную частицу этого аппарата открыл отечественный физиолог Петр Кузьмич Анохин. Возьму на себя смелость заявить, что мельчайшей функциональной единицей психики является функциональная системы, которую П.К. Анохин назвал «акцептор результата действия».
Желая заглянуть в тайны фетальной психологии мы не должны подходить к ней с мерками, применимыми в исследовании психологии взрослого, поскольку «ребенок, это не уменьшенная копия взрослого», как говорил Степан Фомич Хотовицкий (1794-1885). Как позднее выяснится на примере новорожденных, у плода все функциональные системы работают по-особенному, в первую очередь, из-за того, что большинство его биологических функций для него и за него исполняла более крупная функциональная система, составной частью которой он являлся – организм матери. Норму, если так можно сказать, нейрогуморальных соотношений его внутренних сред для него устанавливала мать, она же эту норму и поддерживала в пределах той красной черты, которую для нее выставила ее мать, мать матери и т.д., которую мы теперь и называем условной нормой. Учитывая, что психика плода тоже формируется внутри другой функционо-психологической системы – матери, мы не вправе утверждать, что в психологическом плане плод является автономным. Даже, напротив, я считаю, что именно мать посредством своего психического аппарата “учит плод жизни”, показывая на примере на какой раздражитель и как нужно реагировать.
В силу своих скромных сил я пытаюсь обратить внимание психологов на феномен фетальной психологии, для чего все свои работы разместил в открытом доступе на электронной платформе ВЕИП – https://psy.media/.
Поскольку фетопсихология, как наука только формируется, мы должны максимально избавить ее от внесения в нее ошибочных представлений прошлого, от какого бы великого ума эти заблуждения не исходили.
В материалах проведенной 03.04.21г. в СПб Международной научно-практической конференции «Психология и психоанализ субъекта нашего времени» (https://vk.com/doc106796_603586846?Hash=3fd63800be022148cf&dl=20792e4319c3dfd0e9) была размещена статья Толкачевой О.Н. «Модели фетальной психики и их значение для современного психоанализа».
К сожалению эта работа протаскивает в теорию фетальной психологии, препятствующие правильному пониманию психологии плода, чужие ошибки и заблуждения. Пытаясь понять, как устроена модель фетальной психики, она предложила нам не свое личное представление о ее структуре, что печально само по себе, а деформированные отрицаниями и неприятиями, не имеющими глубокого осмысления представления других. К тому же создалось такое впечатление, что только приложением ею огромных усилий воли, оказались незамеченными работы, размещённые в общем доступе. А между тем, в этих работах предпринимаются попытки показать, что психический аппарат плода уже работает в утробе матери и устроен по тому же принципу, по которому устроен аппарат взрослого человека.
Познание психологии плода, через поведение взрослого человека, это очень интересное занятие, и хотелось бы обратить внимание всех тех, кому интересна фетопсихология, что именно здесь находится дверь, за которой прячется природа бреда. Скажу больше. Бред – это форма фетальных воспоминаний. Думаю, что познать бред, не познав фетальных переживаний плода – нельзя.
Видно, что столетний спор о различиях в понимании психических процессов между психоаналитиками, не имеющими медицинских знаний и психоаналитиками, имеющими медицинское образование, грозит вновь оживиться, а причиной всему может быть наличие или отсутствия клинического мышления, позволяющего увидеть особенности протекания внутриутробной жизни. Но я думаю, что и без медицинского образования можно понять те взаимоотношения, которые складываются в системе «Мать-Плод»: можно просто прислушиваться к сигналам собственной беременности, либо к тому, что говорят об этих сигналах одна, вторая, пятая, десятая беременные женщины. Не будем забывать и о том, что в психоанализе имеются свои способы и очень ценные источники получения скрываемой от сознания информации.
Ниже я приведу примеры ошибочных суждений автора, которые, как я считаю, мешают понять внутреннее строение психического аппарата плода.
Автор пишет: «Импульсы «Оно» спонтанны и нечувствительны к противоречиям, поскольку понятие о противоречиях появляется только во вторичных процессах, частью которых является логическое мышление, представления о причинно-следственных связях в пространстве и времени».
Уклоняясь от обсуждения природы логического мышления, хочу обратить внимание читателя на то место, которое, как я считаю, и стало местом формирования ошибочных утверждений. Ошибка заключается в том, что автор объединил (пусть и посредством запятой) в своих размышлениях логическое мышление и причинно-следственные связи, имеющие много общего, но не являющимися одними и теми же феноменами. Безусловно, логическое мышление невозможно сформировать без учета причинно-следственных связей, но причинно-следственные связи могут и не стоять на службе логического мышления. В качестве аргумента, подтверждающего мои утверждения, я приведу пример из природы рефлекса, являющегося самой сутью причинно-следственных связей. Как известно, у лягушки, подвергнутой декапитации, как и у клинически мертвого тела, и даже его части (сердца, к примеру), мы можем обнаружить рефлекс, но не сможем обнаружить признаков логического мышления. В неорганической природе при избытке причинно-следственных связей никаких признаков логического мышления обнаружить пока не удалось.
Хотелось бы обратить внимание читателя на то, что нет никаких оснований отрицать существование причинно-следственных связей в “Оно”, признавая при этом наличие в нем ассоциативных связей, амбивалентных желаний, в частности. К тому же следуя за размышлениями Фрейда о «копошащихся» в «Оно» влечениях, мы должны согласиться и с тем, что есть некие причины, которые заставляют влечения не лежать спокойно на дне «Оно», а копошиться. Именно эти динамические отношения внутри «Оно» и предполагают существование неких представлений о различиях между покоем, стимулом и ответом.
По этой причине я вижу другую ошибку в размышлениях автора, которая вытекает из предыдущей. Автор пишет: «Также в «Оно» нет представлений о различиях, поскольку различия — это следствие комплекса кастрации, вводящего различение категорий — живого и мертвого, женского и мужского и других».
Ох уж этот комплекс кастрации… Но сейчас не о нем, а о различиях.
Вернемся к рефлексу. Как вытекает из предыдущего примера, состояние покоя отлично от состояния возбуждения. И то, и другое состояние мы можем обнаружить у лягушки и у мертвого тела, но можем ли мы утверждать, что и у мертвого тела (безголовую лягушку оставим пока в стороне, чтобы окончательно не запутаться в комплексе кастрации) мы можем обнаружить комплекс кастрации? Отрицательный ответ очевиден. Поскольку «неравнодушность» к различиям (покой – возбуждение) мы можем обнаружить и в клинически мертвом, но биологически живом теле, нет никакого сомнения в том, что оно присуще и для любого живого, составной частью которого является «Оно». Таким образом, поскольку «Оно» является структурой любой клинически живой ткани, в ней есть своего рода представления о различиях между покоем и возбуждением. Плод мы относим к живым существам, а значит, в нем уже есть базовая структура психики – «Оно». Но, как известно с «Оно» связаны (берут свое начало) «Я», что подводит нас к достаточно смелому выводу о его существовании в изолированной клетке, а тем более в психическом аппарате плода. Смело делаем в рассуждениях еще один шаг, обнаруживаем, что чем больше функциональных единиц Анохина П.К. сохраняется в тканях, тем более она жизнеспособна и выходим на вывод, что уровень развитости психики прямо пропорционален количеству функционирующих в данный момент этих самых единиц.
Как считает автор, одной из «хранящихся в «Оно» протофантазий является фантазия о всемогущем, всеведущем, гермафродитном бессмертном существе, порождающем самого себя в акте самовоспроизводства” (вот вам и пример бредовых видений, берущих свои корни в фетальном «Я»).
О какой бы этажности фантазий нам не пришлось говорить, в контексте фетальной психологии, мы должны исходить из того, что фантазии – это разновидность воспоминаний – следов сознательной деятельности. Поэтому сразу отнесем фантазии к содержимому не «Оно», а «Я». А раз существование протофантазий автор уже признал, хоть и отнес к депонированию не в той структуре психики, сам собой вытекает вывод о том, что у плода уже имеется «Я».
А теперь давайте исправим другую ошибку: а именно, говоря о фетальной психике, исключим из своих аргументов какие-либо упоминания об «гермафродитном бессмертном существе, порождающем самого себя в акте самовоспроизводства». Сделаем это из-за того, что плод, как я считаю, не имеет никакого представления ни о поле (sex), ни о смерти, ни о вопросах самовоспроизводства. Все это приобретает значимость после рождения, а поэтому к формированию фетальной психологии (в отличии от фетального всесилия) не имеет никакого отношения. К тому же само осознание существования какого-либо существа, является функцией «Я», а не «Оно». Однако тут же заметим и о том, что наличие в воспоминаниях «порождающего и самовоспроизводящего самого себя существа», содержит элементы оценочных суждений, а значит, принадлежат уже не системе «Я», а более сложной системе – «Сверх-Я». Таким образом, расставив все по своим местам, мы обнаруживаем в психологическом аппарате плода все три составных части.
Далее в размышлениях автора имеются упоминания об архаичном «Идеал-Я», которое позднее персонифицируется с родителями.
Предлагаю читателю сразу исключить «Идеал-Я» из фетальных обретений, поскольку оно предполагает идентификацию, которую исключает «фетальное заключение»: там происходят не идентификации, а загрузки. К тому же связь «Идеал-Я» с родителями, тоже исключает фетальность, о которой говорит работа.
Хочу отметить, что архаичность («Архаичный «Идеал-Я»), как это следует из дальнейшего смысла работы, подразумевает под собой фетальность. Но дальнейшие утверждения автора начинают путать фетальные переживания со всеми остальными. В частности, автор, ссылаясь на Авторитет пишет: «Таким образом, Фрейд в своих идеях о филогенетическом наследии, формы которого «воскрешаются» в индивидуальной психике, указал на значимость тех психических содержаний, которые хранятся по ту сторону личной истории — до рождения индивида — и передаются его предкам после смерти». Именно последние утверждения о передаче воспоминаний (фантазий, поскольку о них идет речь) предкам (возможно, потомкам, но в данном контексте это не имеет никакого значения): передача воспоминаний (фантазий) не имеет никакого отношения к смерти; они или «остаются в матке», формируя личную историю, либо не передаются совсем, но всегда остаются в психике у «первообретателя».
Приятно осознавать, что мои собственные представления о фетальных переживаниях плода находят свое подтверждение в работах других исследователей (Арландо Расковски, как это следует из работы).
Однако, имеется и очень важное различие. А. Расковски, как пишет автор, считает, что «образы (фетальные образы, переживания, воспоминания, прим. Бажина Ю.) будут подвергнуты первичному подавлению в акте рождения и составят наиболее архаичное содержание “Оно”.
Думаю, что эти переживания не уходят в «Оно», а так и остаются в «Я», его бессознательной части.
Но это навряд ли протекает именно так. Я думаю, что акт рождения не подавляет ранее пережитые плодом реакции, а подтверждает, ранее имевшиеся у плода опасения за свою жизнь: во время рождения эти воспоминания сначала (в натальном периоде) обостряются, а потом (в постнатальном) вытесняются, и то не у всех; в последнем случае они ложатся в основу параноидно-шизоидных заболеваний.
Другим принципиальным отличием я считаю строение психического аппарата плода. В своей работе «Формирование «Супер-Эго», его отношения с Эго и сказка А.С. Пушкина «О золотом петушке» (https://psy.media/formirovanije-super-ego/) я пытался показать, что уже у плода имеется сформированная, пусть и инфантильная, но функционально полная структура психического аппарата. Соглашусь, трудно понять, как у плода может существовать «Сверх-Я», но оно существует и в пользу этого говорит тот выбор, между жизнью и смертью, удовольствием и неудовольствием, который делает плод.
Также я считаю, что при физическом существовании плода с его психическим аппаратом внутри другого объекта, которым является мать, говорит в пользу одновременного существования одного психического аппарата в другом. В противовес тому, как считаю я, автор (либо А. Расковски) считает, что «в фетальной психике разделения на структуры, «Оно» и «Я», пока еще не существует, как нет разделения на «Я» и объект: «Фетальное-Я» и объект существуют одномоментно, они идентичны друг другу, их взаимодействие осуществляется посредством прямых, до-объектных идентификаций». Но в фетальном периоде развития у плода в отношениях с объектом нет выбора, он загружается им, а не идентифицируется, как считает автор. К тому же нельзя утверждать, что «в фетальной психике разделения на структуры, «Оно» и «Я», пока еще не существует», обосновывая это тем, что «Фетальное-Я» и объект существуют одномоментно».
Если мы сейчас не сможем уяснить тот момент, что все структуры психики плода отделены друг от друга уже в матке, мы всякий раз будем вынуждены убеждать сами себя в том, что выстроенный нами замок на песке, способен стать фундаментом для новых размышлений. Вся наша энергия будет уходить не на изучение очень интересных феноменов фетальной психики, а на возведение и укрепление песочных основ своих заблуждений.
Считаю этот момент очень важным по следующим причинам: он, напомню, что речь идет о тройственном строении психики плода, в более поздние годы, через оживление воспоминаний о фетальных травмах (травматических загрузках) превращается в бредовые картины. Наша упертость в некоторых вопросах, утверждениях и убеждениях сродни бредовой убежденности, поскольку всплывает в нашей памяти из тех самых загрузок, которые прошли мимо нашего фетального сознания, а поэтому никак рационально объясниться не могут. В этот момент мы, как одержимые бредом люди, просто уверены в своем, объясняя все это интуицией.
Из того, что пишет автор, следует, что «разделение на «Я» и «Оно», «Я» и объект появится только после рождения. Соглашаясь со второй частью утверждения, нельзя согласиться с первой. Наблюдения показывают, что беспокойство плода можно купировать, удалив от него внешний раздражитель (звук, свет, дотрагивания и др.) и напротив, мы можем добиться его улыбки и успокоения путем направления к нему тех же самых физических раздражителей. Это говорит о том, что разделение структур психики плода уже состоялось.
Автор пишет, ссылаясь на А. Расковски, что разделение психического аппарата плода на части происходит после подавления (как я понимаю, вытеснения) протофантазий и организации связи с трехмерными объектами внешнего мира, в результате формирования реакции на интенсивную тревогу, вызванную травмой рождения.
Но здесь возникает вопрос, а что мешает осуществить подавление протофантазий в момент наступления травм, аналогичных травме рождения – угрозе прерывания беременности, к примеру, еще в утробе матери. К месту будет заметить, что для психики плода угроза внутриутробной гибели по своим травмирующим последствиям не менее, а более травматична, чем травма рождения, поскольку, в отличии от последней, может повторяться снова и снова неограниченное количество раз.
Пытаясь выстроить для нас стройных ряд представлений о травмирующей роли опыта рождения, автор, нужно полагать вслед за А. Расковски, без веских на то оснований выводит за его пределы фетальный опыт со всеми его травматическими переживаниями. Все это и является тем самым примером наличия песочного основания, которое рушится всякий раз, когда на его базе хотят выстроить систему взглядов о психических травмах. Куда, к примеру, мы денем и как мы объясним наличие в психическом опыте ребенка травматических переживаний («в форме переживания жуткого или дурных предчувствий») в тех случаях, когда отсутствует травма рождения, поскольку роды происходили посредством планового кесарева сечения. Мы же не будем всерьез утверждать, что у таких детей нет признаков травмы рождения.
Автор пишет, что «модель Расковски предполагает первичное структурирование психики после рождения и подавление (вероятно, здесь имеется в виду вытеснение, прим Бажина Ю.) фетального опыта в наиболее архаичные слои (вероятно, здесь имеются в виду более глубокие слои, прим Бажина Ю.) «Оно»», и добавляет, что «эти архаичные протофантазии недоступны для осознания и воспоминаний, поскольку не имеют характерных для постнатальной жизни психических репрезентаций», не замечая того, что противоречит своим собственным утверждениям, подтверждая мои.
Здесь нужно сделать некоторое пояснение для читателя, который не видит разницы между натальным, пренатальным и постнатальным периодами. Натальным периодом называют период родов, пренатальным, соответственно, дородовый, а постнатальный – послеродовый период.
Утверждая, что «эти архаичные протофантазии недоступны для осознания и воспоминаний, поскольку не имеют характерных для постнатальной жизни психических репрезентаций», автор выводит из системы своих размышлений весь послеродовый период, оставляя для формирования психических травм только натальный и пренатальный периоды. В таком случае исключение (выключение) травм родового периода при плановом кесаревом сечении, частично снижает риск возникновения травмы рождения при родах. Тогда мы должны согласиться с тем, что остается только один период нанесения психике плода травм – фетальный (дородовый) период. Думаю, что автор об этом знает, поскольку ниже пишет: «Фетальные протофантазии могут актуализироваться и таким способом — через объекты и ситуации внешнего мира — получить репрезентацию и доступ к сознанию», но, не пытаясь проследить природу их фетального происхождения, оставляет пребывать свои наблюдения в форме ненужного придатка. Между тем, это и есть пример оживления фетальных травм по аналогии, через получение реальных.
Поскольку чуть позднее (и нам не неважно в какой период развития) протофантазии, как считает автор, могут получить доступ к сознанию, этот факт говорит о том, что произошла регрессия, а регрессия возможна только в системе «Я», а значит, протофантазии уже находятся в системе сознания. Поместиться туда в постнатальный период они не могли, как утверждает автор, а значит в систему сознания они поступили в период фетального развития. А это подводит нас к осознанию вывода о том, что уже в утробе матери у плода психический аппарат состоит из систем «Оно», «Я», и «Сверх-Я», выстроенных в форме пирамиды, где наименее развитой структурой, а поэтому менее заметной, является «Сверх-Я».
Следующей ошибкой (уже А. Расковски, если верить автору) можно считать утверждения о том, что «что процесс рождения сопряжен с загрузкой психики плода влечениями смерти». Эта ошибка, как я считаю, кроется в том движении (влечении), которое приписывается смерти, делая из нее заманивающий объект.
Если же под влечением к смерти мы имеем сумму драматических и травматических переживаний (дорогу, путь), приводящих к смерти, то каждый читатель пусть ответит на вопрос, насколько манящим может быть желание переживать это вновь и вновь. Если мы исходим из того, что именно жизнь с ее маняще-приятными переживаниями удовольствия ведет нас к тому моменту, когда одно из них заканчивается, к примеру, у наркозависимого перегрузкой удовольствием (смертью), то мы поймем, что нет никакого инстинкта смерти, а есть сумма перегруженных удовольствиями переживаний, «различной степени витальности», как говорил Фрейд. Даже в тот момент, когда мы говорим себе о желании умереть, в нас не просыпается инстинкт смерти, в нас просыпаются воспоминания о том удовольствии от жизненного покоя, которое может окружить нас в тот момент, когда они в момент смерти придут на смену болезненным переживаниям.
Огромной ошибкой автора считаю те его утверждения, которые основаны на взглядах Лойда Демоза о роли плаценты в формировании психики плода. Нет никаких «многочисленных акушерских данных», из которых следовало бы сделать вывод о том, что «психическая жизнь плода на самом деле начинается с активных взаимоотношений с плацентой». Действительно, жизнь плода во-многом зависит от состояния плаценты, но при этом он не знает о том, что она вообще существует. Плод не реагирует на то, что плацента выполняет свою функцию недостаточно аккуратно; он реагирует на свое внутреннее состояние. А свое состояние он, исходя из своей параноидной позиции, может приписывать внешнему миру, объекту, которым он является, а значит, и самому себе. Никакая «питающая плацента» не становится тем самым первым объектом фетальной психической жизни, также как ими не становятся коммунальные услуги в квартире, где проживает новорожденный.
Не хотелось бы, чтобы читатель знакомый с моими представлениями о психологической роли пуповины, («О пуповине и ее психологической роли» (https://psy.media/o-pupovine/)) проводил здесь с плацентой какие-либо параллели. Пуповина имеет для плода большее значение, поскольку стоит перед его глазами все время его внутриутробного развития, в то время, как плацента периодически исчезает. От ее присутствия или отсутствия в поле зрения плода ничего не меняется; он не в курсе того какой объем питательных веществ она через себя пропускает и пропускает ли вообще хоть что-нибудь. Думаю, что все то внимание, которым автор наделил представления Л. Демоза о фетальной жизни плода являются выражением завышенных ожиданий, при том, что травмы и удовольствия фетального периода развития на самом деле играют в жизни человека куда более важную роль. Аргументы Л. Демоза вроде того, что, «если бы матка была заполнена не водой, а воздухом, можно было бы слышать, как плод значительную часть времени кричит в матке» при всей своей эмоциональной окрашенности не соответствуют реальности, поскольку кроме криков плод может выдавать свое состояние посредством моторных движений, чего в реальности мы «значительную часть времени» не наблюдаем.
Могу привести другие аргументы в пользу своих утверждений. Если бы фетальная жизнь была бы настолько плоха, что заставляла бы плод значительную часть времени кричать, количество суицидальных попыток было бы намного меньше.
