Утверждения З. Фрейда о том, что страх кастрации является единственным двигателем вытеснения, никак не сочетаются с моими представлениями о природе формирования Супер-Эго. Как я считаю, формирование этой высшей инстанции начинается задолго до рождения ребенка. Если повторить коротко то в качестве аргумента можно сослаться на выбор психического аппарата плода между жизнью и смертью, между принятием и вытеснением, оказываемых на него внешних воздействий, осуществление которых без участия цензуры просто невозможно. Другое справедливое, как я считаю, сомнение в правильности утверждений Фрейда мы находим у М. Кляйн, писавшей, что “если вспомнить невроз женщин, придется в этом усомниться, потому что с какой бы уверенностью не констатировался у них кастрационный комплекс, о страхе кастрации в правильном смысле при уже свершившейся кастрации все же говорить нельзя”. При этом мы о кастрационном комплексе продолжаем говорить и видеть его проявления. Это наталкивает на мысль о других причинах его формирования.
Одной из причин, укоренившихся в психоанализе утверждений о сроках формирования Супер-Эго, как я считаю, ошибочных, является предположение, что психический аппарат человека начинает формироваться в раннем детстве, но никак не до рождения. В качестве аргументов, которые приводятся в пользу более позднего формирования психического аппарата, приводятся утверждения о том, что психическая функция новорожденного осуществляется на рефлекторных началах. При этом забывается, что новорожденный не только отвечает на полученный им раздражительный фактор, но и уже способен принимать и отвергать, оказываемые на него внешние воздействия. Современная медицинская техника позволяет нам заглянуть и в беременную матку и увидеть проявления ранней эмоциональной жизни уже у плода. Стоит ли отдельно останавливаться на том, что и сама психология стоит на учении о рефлексах?
Нельзя не заметить, что фаллоцентрическая модель строения психического аппарата имеет все права на свое существование в более позднем возрасте. Я думаю, что это приобретение приходит на смену фетальным, бессознательным воспоминаниям, которые должны как-то объясняться, а поэтому объясняются через интерес к половому члену. М. Кляйн усматривает формирование эдипова комплекса у детей первого года жизни, а поэтому утверждать, что грудничок уже зафиксировался на чужом половом члене, наверное, будет неправильным. В этот период он еще не в курсе того, что имеет (если он мальчик) свой, и не имеет (если это девочка) никакого. Одновременно с этим нельзя не согласиться, что именно в этом периоде развития, как это заметила М. Кляйн, уже происходит осознание неких потерь и у мальчиков, и у девочек, а раз так, то мы должны согласиться с тем, что потерянное когда-то существовало в реальности.
В своей работе «Травмы и удовольствия фетального периода» я пытался выяснить, где в учении об эдиповом комплексе кроется ошибка, но не нашел ее пока не расширил область поисков, включив в нее фетальный период. Тогда я и обнаружил, что эдипов комплекс имеет под собой чисто биологическую природу, которая в виду игнорирования психической жизни плода, оставалась незамеченной. Я предположил, что еще в матке плод знает, если так можно сказать, о существовании пуповины. К этому я могу добавить, что он не только “знает” о ее существовании, но и о том, что она играет для него очень важную роль, поскольку через нее в его организм поступает то, что меняет его неудовольствие на удовольствие.
На вопрос о том, как он это делает, у меня ответа нет. Но могу предположить, что это позволяют ему сделать его собственные “наблюдения” за пуповиной, которая неделями сутки напролет стоит у него перед глазами. Сразу отмечу, что это не единственная потеря: вместе с нею в бессознательное ушли и, связанные с нею воспоминания. Обратимся к работам М. Кляйн и увидим, что “у младенца есть врожденное бессознательное знание о существовании матери”, ее утробы и собственного влагалища. “Утроба матери в фантазии ребенка является резервуаром, из которого могут удовлетворяться все желания и умиротворяться страх». Вспомним слова Фрица, маленького пациента М. Кляйн, говорившего о своей догадке: “Кажется один человек застрял в другом и стал только один человек». Обратимся к примерам из жизни, которых обилие и увидим, что, почувствовав опасность, младенец животного стремится к матери, прячется в ее меху или перьях, образуя из двух существ одно. А у человеческих младенцев, прячущихся под юбку матери, разве мы не видим тоже самое? Разве это не примеры воспоминаний о неком вместилище, которое имеется у матери? Слова Фрица не простая галлюцинация, а всплывшие воспоминания о периоде, когда он еще находился в утробе матери. Но мне кажется, что он помнит не только это. Где-то там, далеко позади остались его эмоциональные реакции, связанные с застреванием и его безуспешные попытки выбраться наружу. Могу предположить, что уже в матке он приписывал своей пуповине удерживающие функции. Она, путаясь вокруг ног, рук, головы, обматывая тело, формировала у него некие представления, которые мы называем удержанием. Поэтому, как я считаю, в бессознательного младенца существуют еще и воспоминания о неком органе, который был, но куда-то исчез – пуповине.
В этом месте для целей более полного изложения своих представлений о роли пуповины я оставлю плод, и в своих размышлениях обращусь к организму беременной женщины и каждого живого человека.
В физиологии достаточно хорошо изучен механизм возникновения голода. Но поскольку физиология не занимается психологическими феноменами, за пределами ее интереса осталось все, что касается влияние голода беременной женщины на психологию ее плода. Не вдаваясь в ненужные для этой работы размышления, остановлюсь на том, что каждый из нас имеет представление о чувстве голода. То, что мы чувствуем и осознаем в этот период, предоставлено нам нашим организмом (сомой), каждой его клеточкой и каждым его органом: они чувствуют все тоже самое, что и мы.
Думаю, что будет к месту, если я сделаю для читателя акцент на том, что наше тело и есть то место, где “живет”, и из которого функционирует наш психический аппарат, и которое пытливые умы никак не могут обнаружить, приписывая его деятельность исключительно мозгу.
Из того, что выше было сказано, помня о том, что плод – это дополнительный орган (система органов) беременной женщины, я могу сделать заключение, что и плод имеет те же самые представления о голоде, которое о нем имеем и мы все, каждый из нас. Думаю, что его неудовольствие, вызванное голодом, идентично нашему неудовольствию. Нет ни каких оснований полагать, что чувство голода плода чем-то отличается от того мучительного состояния, которое частенько сопровождает нас по пути в столовую.
Обратимся к тому, как происходит перераспределение питательных веществ беременной женщины, помня о том, что в ее организме это перераспределение происходит точно также, как и у других людей. В этот момент, а именно в момент устойчивого голода, когда мы осознаем, что есть будем еще не скоро, наш организм начинает перераспределять питательные вещества, ранее им задепонированные в подкожно-жировой клетчатке, мышцах, органах. Поскольку плод – это тоже орган, питательные вещества вытаскиваются и из него.
Знает ли плод о том, что его обкрадывают? Думаю, что знает! Он не только догадывается о том, что его обворовывают, но и “понимает”, как это происходит: он знает, что из него “высасываются все соки”. Думаю, что читатель уже догадался, из какого периода его жизни берет корни эта метафора. Но догадывается ли он о том, что все это является как раз теми ощущениями, которые сопровождали его с самого начала фетальной жизни и которые мы называем словом “голод”?
Что делаем мы, когда понимаем, что нас ожидает голод? Мы начинаем накапливать в своих кладовках различные продукты. И заведенный однажды, этот процесс приобретает некоторую автономность от нашего сознания, нам трудно остановиться и перестать таскать в свой дом соль, крупу и все то, что долго хранится. Нами овладевает жадность. Но это не наше поведение, если так можно сказать. У нас включился фетальный механизм накопления питательных веществ. А поскольку эта форма поведения была выработана в период утробного развития, он проходит мимо нашего сознания. Этим я объясняю ригидность избавления от проявлений жадности и накопительства – основ многих криминальных и некриминальных деяний. Если мы обратимся к наблюдениям М. Кляйн, которая в своей работе “Психоанализ ребенка” писала: “Самым глубоким страхом девочки (думаю, что и мальчика, прим. автора) является страх ограбления и разрушения нутра ее утробы”, то увидим насколько живы воспоминания фетального прошлого.
Можем ли мы считать этот страх невротическим, если он обоснован не только фетальными, но и реальными наблюдениями? Ведь известно, что в некоторых случаях развитие беременности не только останавливается, но и претерпевает обратное развитие. Могу даже предположить, что именно чувство голода является мерилом этого процесса. И именно возможность обратного процесса, с которым плод сталкивается и является, как я считаю, физической основой страха ограбления, а в конечном счете и разрушения, сначала его утробы, а затем и всего его тела. Если мы присмотримся к поведению диких животных, то увидим, что этот процесс часты выходит за пределы отношений “Мать – плод”. Ведь не секрет, что в голодный период мать съедает одного из своих детенышей, давая тем самым возможность вырасти другому. Мы полагаем, что она избавляется от больного, но так ли это на самом деле? Существует масса примеров того, когда кормящая мать, как я думаю, уверенная в своей пищевой перспективе, не съедает больного или умирающего детеныша, а просто бросает его на произвол судьбы. Значит ее поведение детерминировано другими, не известными нам событиями. В поведении птиц хорошо видно, что, когда один птенец выталкивает из гнезда другого, тем самым он расширяет свой пищевой рацион. Мы же не будем говорить в таком случае о том, что он умнее человеческого младенца?! Но из чего-то же он выходит в своем поведении? Думаю, что своего предыдущего опыта, который он приобрел, еще не появившись на свет.
Стоит ли удивляться, что это самое (речь теперь о человеке) плацентарно-пуповинное непредоставление питательных веществ и является прообразом будущего орального непредоставления, тем более, что оба этих феномена вызывают появление одного чувства, которое мы называем голодом.
Нам известно, что любой живой организм в тот момент, когда он испытывает некое препятствие на пути получения своей порции удовлетворения (жизни), предпринимает попытку все начать сначала, а сначала — это после регрессии. Поэтому обращение ребенка, как это считала М. Кляйн, к отцовскому пенису, не является на самом деле примером истинного поиска его полового члена, поскольку это бессмысленно — это пример регрессии до фетального уровня, целью которой является поиск пуповины и восстановление подачи питательных веществ, а с ними и успокоение за свою жизнь. Именно через эту регрессию ребенок пытается получить доступ к удовольствию для продолжения жизни.
Мое несогласие с теорией М. Кляйн, красной нитью в которой проходит детское “вожделение” от обладания отцовским пенисом, обосновывается теми самыми примерами, которые приводит в своих работах сама М. Кляйн.
В-первую очередь, в качестве аргументов я бы выставил период, в котором все это происходит. Этот период она назвала “Ранней стадией эдипова конфликта” и посвятила ему свою одноименную работу. Как следует из ее представлений, самые ранние эдипальные проявления она заметила у детей первого года жизни и “того времени, когда ребенок начал говорить”. Но в этом периоде своего развития он еще очень далек от генитальных (тем более сексуальных) интересов по отношению к собственному телу, не говоря уже о чужих. Даже эротика кожи в этом случае не является признаком сексуального развития, а указывает на остатки фетальных фиксаций, основу которых составляют ощущения стенок матки. Зато он все еще близок к фетальному интересу, который у него вызывала пуповина. В более позднем возрасте, если судить по случаю Ричарда и другим работам М. Кляйн, столкновение тел, повозок, паровозов, подводных лодок, не является проявлением существующих конструкций, за которыми скрываются сексуальные желания, как это представлялось М. Кляйн, — это повторение, изживание травм (неудобств, тесноты, толчков и удовольствий), которые в прошлом воздействовали на беременную матку и совпадали с периодом недоедания. Возможно, это запоздалое сожаление о том, что так рано покинул матку и попытки проникнуть туда обратно – предтече того сексуального желания, которое предполагает проникновение мужчины в женщину, и о котором говорил Ш. Ференци. А, если это так, то сексуальное желание, которое мы иногда называем сексуальным голодом, является новой формой пищевого голода.
В качестве следующего аргумента я приведу слова самой М. Кляйн. Она писала: “ на этой стадии развития у обоих полов утроба, именно поставляющей питание матери содержит все, что достойно вожделения”. Она сюда включала и пенис отца, который я исключил, поскольку считаю, что “пенис отца” означает собственную пуповину (вытянутый и (для плода) твердый предмет), раз уж речь идет о материнской утробе, а не чей-то реальный пенис.
В качестве еще одного аргумента я сошлюсь на данные ультразвуковых наблюдений, зафиксировавших сосание плодом своего большого пальца руки, — факт, который во времена М. Кляйн был неизвестен. В этой связи ее слова: “Из напирания орально-сосущих порывов, благоприятствуемая претерпленным от материнской груди непредоставлением, усиливающим новое вожделение, вырастает фантазийная картина отцовского пениса как органа, который в отличие от материнской груди может давать никогда не кончающееся грандиозное оральное удовлетворение”, в части интереса к отцовскому пенису, являются ошибочными. Но даже без данных УЗИ, ошибка М. Кляйн в толковании роли пениса отца была очевидна: она не смогла обратить внимание на глубокий смысл словосочетания “никогда не кончающееся грандиозное оральное удовлетворение”, которое сама же и сконструировала, и не заметила того, что они скрывают за собой никогда не кончающееся грандиозное фетальное удовлетворение.
Давайте, посмотрим на феномен фетального сосания пальцев плодом с другой стороны. Бесспорно, что выявленный во время психоанализа симптом сосания пальцев взрослым человеком, будет интерпретирован, как проявление вытесненного орально-генитального желания. И здесь никаких расхождений с трактовкой симптомов, которые предложил Фрейд нет. Или есть? Но плод еще не обогащен генитальными влечениями, хотя эрекция у него, если мы говорим о мальчике, возможна и в утробе матери. Грудничок, сосущий соску тоже ничего не знает о существовании у отца пениса, но соску упорно сосет, а если ее ему не предоставляют, поднимает “скандал”. Риторический вопрос, можем ли мы считать все это проявлениями их тяги к половому члену отца, так и останется с отрицательным подтекстом. Тогда получается, что эта тяга относится не к половому члену, а к пуповине и символизирует не орально-генитальное желание, а фетальный голод, от которого плод защищается бегством к суррогату фетально-пищевого удовольствия. Уже оттуда он показывает нам, что оральная зона вполне пригодна для получения удовольствия. И теперь нам становится понятен тот бессознательный подтекст, содержащийся в словах Фрейда: “Есть трубка, а есть трубка”.
Иными словами, мне трудно понять, признать, а поэтому и принять ее мысль о том, что уже у детей раннего возраста имеется оральная тяга к пенису отца, под какой бы красивой оберткой эта мысль не подавалась для осознания. Думаю, что в таком случае старый символ пуповины под влиянием проекций интерпретатора приобретает новое, совершенно еще не актуальное значение
Нам известно, что вытесненное влечение, если оно по-прежнему не признается, пытается пробиться в сознание путем смены своей формы (становится символом), оставаясь при этом бессознательным. Мои наблюдения показывают, что символическая форма, которую приобретает вытесненное влечение, не может происходить из более поздних слоев психического аппарата (из опыта более позднего периода развития), а берется из тех же самых слоев, куда это влечение и было вытеснено, т.е. всегда из глубокого прошлого. Иными словами, “гардероб” с “одеждами” для символов находится на том самом уровне, до которого дошла регрессия. Пенис отца, как бы кто к нему не относился – это реальное явление, о котором грудничок еще не имеет никакого сознательного представления. А поскольку для младенца пенис отца не может быть врожденной для понимания конструкцией человеческого тела, он не может быть для него привлекающим внимание объектом, хотя отец его и имеет. Значение “пениса отца” для того, чтобы стать для младенца бессознательным символом, должно было однажды стать осознанным, но психоаналитическая практика это отрицает. Педиатры также не сообщают о том, что ребенок стремится играть с пенисом отца как с соской.
Из этого и более раннее высказанных представлений и предположений, следует, что влечение маленького ребенка к некоему символу, в котором мы узнаем “пенис отца”, все же может иметь место, если это воспоминание исходит из тех самых орально-генитальных материнских вожделений, которые она, не думая о том, что ее может “подслушивать” и за ней может “подглядывать” плод, разместила в форме воспоминаний в своем психическом аппарате. А он, находящийся на стадии фетального накопления, “стащил” их для себя. У него они некоторое время хранились (загрузились) в бессознательном, а потом проникли в его сознание, где оживились в тот самый момент, когда плод превратился в маленького ребенка. Но в этом мы не должны видеть заложенную программу представлений плода и действий младенца, поскольку они никак не влияют на его голод. Фрустрировавшись несколько раз, плод (или младенец) перестает реагировать на эту приманку, отправив воспоминания о ней в свое бессознательное.
Продолжая заочную дискуссию с М. Кляйн, выражу свое несогласие с ее трактовкой и приведу в качестве аргумента тот, что все эти воспоминания о пенисе, по непонятным для меня причинам, будучи бессознательными (сам он их осознанно никогда не переживал) миновали стадию формирования символов, которая, как я считаю, в таком случае обязательна.
Как это трактует М. Кляйн, оно (воспоминание), как было заложено в психическую систему плода в форме пениса отца, так и (минуя стадию символообразования) вышло в той же самой форме (Тогда возникает вопрос, зачем оно забывалось?). При том, что оно (воспоминание), проходя через цензуру, должно было обогатиться таким символическим образом, который без помощи психоаналитика никак не мог бы стать осознанным. Как это было в случае сновидения Фрица, в котором, вышедшие из книжки мужчины не имели, но после интерпретации “приобрели” палки, ружья и штыки. При этом Фриц, опосредованно не соглашаясь с вольными добавлениями ко сну и интерпретациями М. Кляйн, справедливо заметил, что они не могут обозначать большой виви его отца, поскольку твердые.
Последующие события стали примечательными сами по себе: -Кляйн “настояла” на своем, и в результате не получила никакой реакции: “ребенок принял интерпретацию без большого сопротивления”. Скорее всего сопротивления вообще никакого не было – ребенок просто промолчал. Так бывает, когда наша интерпретация не находит для себя соответствующего символа.
Против такой трактовки вопроса М. Кляйн выступает сам факт неприкрытого влечения к пенису отца, о котором она говорила. Иными словами, это влечение не может быть настолько откровенным и открытым, чтобы представлять из себя неприкрытую тягу к отцовскому пенису. Скорее всего, ближайшим проявлением этого вытесненного желания было бы желание сосать отцовские пальцы, как мы это можем наблюдать в поведении теленка. Но и здесь не все так гладко, как хотелось бы. Сразу хочу обратить внимание на то, что по непонятному для меня принципу выбора (смещения), целоваться должны пальцы отца, а не матери, отказавшей в доступе к груди, превратившей тем самым обычный для плода доступ к питающему органу, в символическое значение. Но этого не происходит. Дети не сосут пальцы ни отца, ни матери.
По моему представлению читаться этот феномен должен в обратном порядке от современного для взрослого понимания свойств пениса к детству. Думаю, что в данной трактовке имеются наведенные (спроецированные) на ребенка влечения взрослого человека.
Для понимания ошибочного представления М. Кляйн о тяге ребенка к пенису отца, считаю необходимым обратиться к ее размышлениям. В своей работе “Эдипов комплекс в свете ранних тревог” она утверждала, что “эдипов комплекс начинается на первом году жизни, и у обоих полов его развитие начинается одинаково. <…> Удовлетворение, испытываемое у груди матери, дает возможность младенцу направить свои желания на новые объекты, во-первых, на пенис отца”. Поскольку ее размышления содержат в себе указание на возраст (первый год жизни) и удовлетворение от груди (кормление грудью) я делаю заключение о том, что речь идет о ребенке первого года жизни.
А теперь я хочу задать вопрос, много ли психоаналитически ориентированных женщин, кормивших своих детей грудным молоком, наблюдали тот самый интерес младенца к половому члену отца, о котором говорила М. Кляйн. А отцы, находящиеся рядом с грудным младенцем, часто ли они наблюдали его интерес к своим гениталиям? А ведь этот интерес, если бы он был, в виду непосредственности ребенка им должен не прятаться, а напротив, демонстрироваться, как он это делает, к примеру, залезая к матери под кофту, или теребя ее мочку уха. Мне такие случае не известны. Даже в материальной части наблюдений М. Кляйн за детьми, я не нашел ни одного случая, который бы подтверждал, выдвинутое ею предположение. Впервые эти предположения появились в ее собственных интерпретациях. Думаю, что здесь и кроется ошибка М. Кляйн: она неправильно интерпретировала этот символ.
Вернемся к сновидению Фрица, “очень напугавшее его, которого он все еще боялся даже днем”, и в котором М. Кляйн увидела символы виви отца.
Во сне “он рассматривал книжку с картинками, где были наездники. Книжка открылась, и оттуда вышли двое мужчин. Он, его брат и сестры уцепились за мать и хотели убежать. Они подошли к двери, и там женщина сказала им: “Вы не можете здесь спрятаться”. Но они все равно спрятались, так что мужчины не смогли их найти”.
Интерпретируя это сновидение, я сразу обращу внимание читателя на книжку, из которой вышли наездники, страх и присутствие сиблингов Фрица, женщину, запрещавшую детям прятаться в доме и то, что они все-таки спрятались. Без лишних подробностей сообщу, что это сновидение говорит только о травме рождения. А там, где есть символы травмы рождения, мы всегда найдем символы фетальных воспоминаний.
Но есть в размышлениях М. Кляйн зерно, которое понимается мною, как тот самый момент, который и свидетельствует о том моменте регрессии, который М. Кляйн приняла за интерес к пенису отца. Это тема фрустрации.
В работе “Психоанализ ребенка” она писала: “Некоторая форма фрустрации у груди неизбежна, даже в самых благоприятных условиях, поскольку то, что младенец фактически желает, — это безграничное удовлетворение. Фрустрация, испытываемая у груди матери, ведет как мальчика, так и девочку к отворачиванию от нее и стимулирует желание младенца орального удовлетворения от пениса отца”. Думаю, что речь идет как раз о том моменте, когда ребенку одного грудного молока и содержащихся в нем питательных веществ, становится мало и он нуждается в ведении прикорма. Отсутствие или опоздание с введением прикорма и есть тот самый момент, который превращает “хорошую” грудь в “плохую”, — момент возникновения фрустрации.
Из теории психоанализа нам известно, что фрустрация (неполучение желаемого) является одной из причин регрессии к тому периоду, когда в последний раз это желаемое было доступно. Поскольку речь идет о младенце, то я делаю предположение о том, что эта регрессия доходит до фетального уровня, когда и потребностей у плода было меньше, и наличие груди для получения питательных веществ, совершенно не требовалось (питательные вещества поступали в его организм через пуповину). Из чего следует, что наличие отцовского пениса на этой стадии развития младенца совершенно не обязательно. А поскольку я стою на точке зрения, что биологической основой более позднего интереса к пенису является интерес к собственной пуповине, то интерес недокормленного младенца относится не к пенису отца, а к пуповине, которая в интерпретациях М. Кляйн необоснованно была заменена на пенис.
Это подводит меня к выводу, который противоречит утверждениям М. Кляйн. Не грудь и пенис, а пуповина и грудь являются первичными объектами оральных желаний младенца. И в этой пищепредоставляющей паре один объект является реальным, а другой – фантазийным, т.е. исходящим их глубоких слоев бессознательного, который был сформирован еще в периоде фетального развития. А фантазии, как символ уже пережитого, имеют свойство возвращаться, и мы с ними встречаемся на стадии генитального развития. Но тогда она будет призвана к жизни не своей фетальной ценностью доставлять в организм питательные вещества, а другой, – фетальной возможностью предоставлять удовольствие. Они посредством регрессии, вытеснения, проекции, смещения и сгущения превращают пуповину, грудной сосок и соску в пенис.
А теперь зададимся вопросом, что нам дает то знание о голодном организме матери, и о его влиянии на организм и психический аппарат плода.
Мой ответ заключается в следующем предположении, которое еще требует своего изучения. Схематично ее можно представить следующим образом.
Воспоминания о голодном фетальном периоде, равно как и о голодном раннем младенчестве, приводят к фиксации на голоде и связанных с ним неприятных ощущениях. В ответ на голод организм ребенка начинает проявлять способы защиты от этого состояния неудовольствия и поиска путей получения удовольствия. Проявляются эти поиски различными способами, в том числе и путем криминальных и полукриминальных приобретений (воровства, грабежа и т.п. действий). Бросающаяся в глаза фиксация лиц с криминальным прошлым, настоящим и будущим на матери, которая часто ассоциируется с безотцовщиной, подтверждает, что с голодом связана как фигура матери, так и та форма приобретения и накопления “пищевого удовольствия”, которая и преследуется уголовным законодательством.
Вывод, который я должен сделать, заключается в том, что общество должно максимально уменьшить число голодных беременных женщин и женщин, кормящих грудью. Думаю, что это сократит число зафиксированных на фетальном голоде лиц. А это сократит расходы государства на борьбу с криминальными проявлениями, понять причину которых не могут сами эти лица (Написал эти строки и самому стало смешно от этой глупости. Нет государственным чиновникам никакого дела до голодающей беременной женщины! Будущие родители сами должны заботиться о своем потомстве – помощь государства придет не скоро, если придет вообще).
Следует отметить, что тот опыт, который приобретен в фетальном периоде, не может быть ни осознан, ни уничтожен. Психоанализом можно проработать и исправить более поздний опыт, но не фетальный. Фетальный так и остается в бессознательном и не доступен проработке процессом осознания. Этим я объясняю тот факт, что уже после того как человек достиг уровня благополучия, он все равно функционирует в системе прошлого: тем самым он избавляется от травм, нанесенных фетальным голодом, который он не может не только осознать, но и избавиться от него. Он (фетальный голод) все равно является той пружиной, которая обеспечивает энергией, пробивающиеся на поверхность сознания влечения к сытому существованию.
А теперь вернемся к теме кастрации, с которой начиналась эта работа и согласимся с М. Кляйн, расширившей понятие кастрационной травмы дальше, чем простая потеря полового органа и добавим к кастрационным травмам еще и угрозу потерять жизнь через голод, как это уже однажды было при потере пуповины. Ведь только после отделения тела плода от матери, перед новорожденным во всей красе встает то чувство голода (неудовольствия), которое накапливалось у него между двумя кормлениями, рядом с которым начали формироваться (кроме прочих) те самые чувства ярости и агрессии, которые всем нам (голодным) хорошо знакомы.
1 Мелани Кляйн. Психоанализ ребенка. Психоаналитические труды: в 7 т. / Мелани Кляйн. – Пер. с англ. Под научн. Ред. С.Ф. Сироткина и М.Л. Мельниковой. Ижевск: ERGO, 2007.
2 Мелани Кляйн. Психоанализ ребенка. Психоаналитические труды: в 7 т. / Мелани Кляйн. – Пер. с англ. Под научн. Ред. С.Ф. Сироткина и М.Л. Мельниковой. Ижевск: ERGO, 2007.
3 Мелани Кляйн. Развитие одного ребенка. пер. с англ. — Ижевск: ERGO, 2014. — 96 с.
4 Мелани Кляйн. Развитие одного ребенка. пер. с англ. — Ижевск: ERGO, 2014. — 96 с.
5 Мелани Кляйн. Психоанализ ребенка. Психоаналитические труды: в 7 т. / Мелани Кляйн. – Пер. с англ. Под научн. Ред. С.Ф. Сироткина и М.Л. Мельниковой. Ижевск: ERGO, 2007.
6 Мелани Кляйн. Эдипов комплекс в свете ранних тревог. Психоаналитические труды: в 7 т. / Мелани Кляйн. – Пер. с англ. Под научн. Ред. С.Ф. Сироткина и М.Л. Мельниковой. Ижевск: ERGO, 2007.
