Фрейд начинает свой путь к открытию психоанализа с исследования истерии. В 1892 году он наблюдает пациентов, страдающих истерией, с конверсионными симптомами. Эти пациенты испытывают страдания в теле такие, как парализованная рука, нога, слепота, глухота, потеря голоса, боль в той или иной части тела. Эти симптомы, не имеющие под собой органическую основу и патологию, названы конверсионными. С октября 1885 года до марта 1886 года Фрейд проходит стажировку у врача-психиатра Шарко в клинике Сальпетриер. На тот момент Шарко имел мировую славу из-за исследования как раз таких симптомов, на его лекции съезжались врачи и ученые. Шарко заметил, что истерические больные особенно подвержены гипнозу. На публичных лекциях по медицине и психопатологии Шарко проводил эксперименты, в ходе которых вводил своих больных в состояние гипноза и внушал им, что они страдают параличом той или иной части тела. После выхода из гипнотического состояния больные, действительно, имели паралич. Затем Шарко вновь вводил их в гипноз и внушал им, что их симптомы «прошли», после чего пациенты пребывали в своем обычном состоянии. После возвращения из стажировки Фрейд работает с истерическими больными с помощью гипноза. Что же он видит в экспериментах Шарко? Больные демонстрируют появление и исчезновение конверсионных симптомов, визуально выглядящих как органические, но само их появление и исчезновение говорят Фрейду о том, что обращаться необходимо в работе с больными не к анатомии нервной системы, а к душевным переживаниям человека. Затем Фрейд постепенно отказывается от гипноза. Причин для такого отказа у него несколько: во-первых, по его собственному мнению, он сам не лучший гипнотизер. Во-вторых, не все люди подвержены гипнозу. В-третьих, гипноз устраняет симптом, да и только, но не помогает выявить причины его образования, не позволяет понять причины страдания. Нередко симптомы после успешно проведенного гипноза возвращались. Человек избегает понимания причин своего страдания, «добраться» до них не так просто, поскольку они оказались вытесненными в бессознательное. Человеческий субъект оказывает сопротивление. Как раз в этот момент Фрейд понимает, что сопротивление является и помехой от избавления страдания, но также преодоление сопротивления субъектом помогает и выявить причины его страдания. Осознание и осмысление возвращающихся из бессознательного травматических переживаний, впечатлений, событий станет лейтмотивом в психоаналитической работе. В пользу чего Фрейд отказывается от гипноза? В пользу слова. Теперь главным условием психоанализа являются свободные ассоциации. Пациент должен говорить все, что приходит ему в голову. Сила слова позволяет связать аффект страдания с травматическими переживаниями, сделать их сознательными, осуществить работу по переводу травматических представлений из бессознательного в сознательное, позволяет выявить причины симптома, расплести симптом, расшифровать его сверхдетерминированное значение, разложить его смыслы, которыми человеческий субъект оказывается захвачен.
В 1893 году Фрейд со своим коллегой и другом, австрийским врачом Брейером приступают к написанию книги «Исследования истерии». В этой работе представлены отдельно клинические случаи Брейера и клинические случаи Фрейда. Под одной обложкой разработаны две разные теории: катартический метод Брейера и аналитическая работа Фрейда. Брейер пишет о необходимости лечения больного истерией с помощью катартического метода, метода очищения с помощью отреагирования аффекта. Фрейд же не останавливается на катарсисе и настаивает на проведении связи между травматическим событием и вызванным им аффектом с помощью слова. За год до выхода работы в свет (работа вышла в 1895 году) между ними намечается разрыв и весной 1896 года их связь все же разрывается. Итак, Фрейд считает, что травматическое событие находится в памяти, оно утратило связь со словом, его трудно выговорить. Травматическое событие носит характер сексуальной сцены. Симптом свидетельствует о работе вытеснения этого травматического события в бессознательное и хранении его в памяти.
С 1893 года до 1897 года Фрейд верит в связь травматического события с соблазнением, пережитым истеричкой в реальности. 4 года Фрейд опирается на рассказы пациенток о совращении их отцами, членами семьи, братьями, сестрами и считает, что вытесненное реальное травматическое событие, связанное с совращением и образует конверсионный симптом. Фрейд ищет травму в памяти. Пациентки помогают ее найти. Нехотя вспоминают они, как их соблазнили. Фрейд слушает их и верит, что события произошли на самом деле. Среди них и Катарина, которую он анализирует, находясь на отдыхе в Альпах в 1893 году. Кстати, о Катарине он пишет в «Исследованиях истерии» и обнаруживает две сцены. Первая сцена отсылает к попытке пьяным отцом соблазнить четырнадцатилетнюю Катарину и она не понимает, что он от нее хочет. Во второй сцене, которую, кстати, Катарина рассказывает первой, девушка в возрасте 16 лет застает своего отца с кузиной и у нее возникают такие симптомы, как рвота, головокружение, удушье. Фрейд совершает открытие, травма не бывает одна, их несколько. При этом более позднее травматическое событие пробуждает более раннее. Симптомы у Катарины появляются после второй сцены. Вторая сцена проясняет первую, как если бы она сказала: «то, что он делает сейчас с ней, он хотел сделать и со мной». Вторая сцена оказывается первой, две сцены ведут к образованию симптома. Так Фрейд говорит о работе времени последействия. Первая сцена становится травматичной задним числом после столкновения со второй сценой. Анализируя случай Катарины, Фрейд, сам того не понимая, предвосхищает с помощью открытия механизма последействия, что рассказ пациентки о совращении может являться сексуальной фантазией, актуализированной задним числом другим травматическим событием. Одно событие пробуждает другое и окрашивает его оттенком реального события. Одно событие в связи с другим событием образует симптом.
В 1897 году Фрейд начинает сомневаться в своей теории соблазнения и 21 сентября этого же года он пишет письмо своему другу врачу-отоларингологу Флиссу, с которым длительное время находится в переписке и делится с ним своими открытиями. Фрейд пишет «Я больше не верю в свою невротику». Он пишет о 4 причинах этого сомнения. Первое – невозможно привести собственный анализ к какому-то логическому завершению. Второе – он не мог поверить, что все отцы истеричек были извращенцами. Третье – в бессознательном не было критериев, позволяющих отличить реальное событие от фантазии. Четвертое – он понял, что в самом глубоком психозе и бреду, когда бессознательное охватывает собой всю личность, воспоминание о детском соблазнении не обнаруживается. Этот период для Фрейда период полнейшей растерянности. Истерички рассказывали о травме совращения, тем не менее, это было вымыслом, фантазией. Фрейд, строя теорию на факте соблазнения, теперь не понимал работу механизма вытеснения, факт соблазнения оказался утерян. Казалось, все, к чему он прежде шел, все его открытия оказались неуместными. В конце концов, Фрейд приходит к мысли, что человек, который не оправдал своих ожиданий, не должен отчаиваться и необходимо проверить, не ошибся ли он в своих предположениях. В конце концов, если истерички указывают на свои вымышленные травмы, повлиявшие на появление страдания, не стоит ли говорить о желании истеричек быть соблазненными? Поэтому необходимо считаться с их психической реальностью так же, как и с любой другой практической реальностью. С этого момента Фрейд больше не противопоставляет объективную и субъективную реальность. Для него существует реальность психическая и факт его обнаружения также возможно считать рождением психоанализа. Сомнения в травме соблазнения толкают Фрейда на изучение героев античной трагедии, он читает Софокла, героев Антигону, и, конечно, Эдипа. Разрабатывает Эдипов комплекс, занимается самоанализом. В письме 15 октября 1897 года Фрейд пишет Флиссу: «Меня посетила одна очень важная идея. Я обнаружил любовь к матери и ревность к отцу и в моем собственном случае и теперь полагаю, что это универсальный феномен раннего детства. … Если это действительно так, то удивительная власть царя Эдипа становится понятна … Каждый человек когда-то бывал кем-то вроде Эдипа в своих фантазиях, но их несовместимость с реальностью заставляет всякого в ужасе отвергать такие мысли, со всей силой вытеснения, отделяющей период детства от остальной жизни». Мне кажется, можно сказать, Эдипов комплекс, с одной стороны, выполняет функцию соблазнения, с другой стороны, функцию утраты. Необходимо соблазниться значимым другим, влюбиться в него для того, чтобы можно было его утратить. Необходимость утраты и толкает ребенка, маленького Эдипа на вытеснение, вытеснение тех сексуальных воспоминаний об удовлетворении, вытеснение того прежнего опыта удовлетворения, которое теперь уже невозможно. Например, ребенок сосет сосок, в какой-то момент ему необходимо его выплюнуть для того, чтобы его оральное отверстие открылось навстречу другому опыту, говорению, для того, чтобы рот мог помещать внутрь себя оральные объекты. Ему необходимо утратить взгляд другого для возможности самому видеть, необходимо, соблазнившись голосом другого, утратить его, чтобы он мог слышать, различать звуки, раздаваемые из внешнего пространства (кстати, в психозе субъект, не потерявший голос другого, может воспринять звук или шум в пространстве как голосовую галлюцинацию), необходимо утратить анальный объект, который требует другой, чтобы и анальное отверстие открылось. Только при работе вытеснения прежнего способа удовлетворения могут появиться сексуальные фантазии. Но откуда тогда симптом?
В работе «Истерические фантазии и их отношение к бисексуальности» 1908 г. Фрейдом представлены отношения между фантазиями и симптомами. Он пишет, что фантазии представляют собой удовлетворение желания по причине нужды и томления и их по праву можно называть «снами наяву», так как они дают ключ к пониманию ночных снов, в которых основным образованием сновидения выступают такие непонятые психической инстанцией дневные фантазии. Фантазии бывают как бессознательными, так и сознательными, и если они стали бессознательными, то могут быть также и патогенными, то есть выражаться в симптомах. При благоприятных условиях такую бессознательную фантазию еще можно уловить сознанием. Бессознательные фантазии либо бессознательны с давних пор, образованы в бессознательном, либо были когда-то осознанными фантазиями, снами наяву, а затем преднамеренно оказались забытыми, то есть под влиянием вытеснения оказались в бессознательном. Содержание бессознательной фантазии либо осталось тем же самым, либо подверглось изменению, искажению. Бессознательная фантазия теперь является производной фантазией, которая когда-то была осознанной. Бессознательная фантазия находится в очень важных и тесных отношениях с сексуальной жизнью данного человека, то есть она идентична той фантазии, которая когда-то служила ему для достижения сексуального удовлетворения. Поначалу субъект получает удовлетворение возбуждения через аутоэротическое влечение, то есть от определенной части тела, являющейся эрогенной зоной. Позднее он частично реализует этот способ удовлетворения через объектную любовь в виде фантазии. Если затем человек отказывается от этого вида удовлетворения, сопровождаемой фантазией, если никакого другого способа сексуального удовлетворения нет и человеку не удается сублимировать сексуальное либидо, то тогда появляется условие, чтобы фантазия вновь ожила и совершила возврат из бессознательного в виде болезненного симптома. Обратимся к анализу Фрейда случая истерички Доры. Дора страдает рядом конверсионных симптомов: афония, нервный кашель, першение в горле, удушье, тошнота и т.д. В детстве Дора была сосунком, однажды в младенческом возрасте Дора тянет ко рту большой палец левой руки, в то время как правой рукой тянет за ухо своего горячо любимого брата, старшего ее на полтора года. Далее в более взрослом возрасте она слышит фразу о том, что возможен такой сексуальный контакт как сосание члена. Как раз в тот момент мысли Доры занимали ситуации сексуального удовлетворения между двумя людьми, любовная связь которых ее очень интересовала. Дора фантазирует об оральной сексуальной связи между ее бессильным отцом и госпожой К. По сути, бессознательную фантазию о фелляции и кунилингусе, связанную с более ранним воспоминанием об удовлетворении возбуждения с помощью сосания пальца и дергания мочки уха брата, психическая реальность Доры вытесняет в бессознательное, что способствует появлению таких симптомов, как кашель, тошнота, першение в горле, разворачивающиеся вокруг оральной зоны.
В работе «По ту сторону принципа удовольствия» 1920 г. Фрейд разрабатывает новый принцип работы душевного аппарата – принцип навязчивого повторения. Этот принцип в отличие от принципа удовольствия, стремящегося к понижению возбуждения и сдерживанию его на минимальном уровне, повышает уровень возбуждения. Момент написания этой работы практически совпадает с окончанием первой мировой войны и возвращением военных из мест боевых действий. Это способствует обращению Фрейда к сновидениям травматических невротиков. Он задается вопросом: «Почему невротик, переживший аварию в поезде или все ужасы войны не сновидит благоприятное окончание катастрофы или избежание ее, а вновь и вновь возвращается в травматическую ситуацию, если сновидение – это исполнение желания и психика стремится к понижению возбуждения?» У истерических невротиков Фрейд тоже замечает тенденцию к возвращению к одному и тому же. В лекциях по введению в психоанализ 1917 г. он пишет «благодаря анализу мы можем у каждого из наших больных обнаружить, что он в своих симптомах болезни и их последствиях перенесся в определенный период своего прошлого….. травматические неврозы носят явные признаки того, что в их основе лежит фиксация на моменте травмы. В своих сновидениях эти больные постоянно повторяют травматическую ситуацию; там, где встречаются истероподобные припадки, допускающие анализ, узнаешь, что припадок соответствует полному перенесению в эту ситуацию». То есть истерический пациент так же, как и травматический невротик, повторяя в симптоме или сновидении возвращение в травматическую ситуацию, как будто стоит перед актуальной неразрешенной проблемой и нормальная переработка в виде воспоминания о травме и связи ее со словом невозможна. Тогда для субъекта может наступить длительное расходование энергии и невроз можно уподобить травматическому заболеванию, а его возникновение объяснить неспособностью справиться со слишком сильным аффективным переживанием. То есть Фрейд обращается к травматическим неврозам для того, чтобы проанализировать навязчивое повторение невротика с помощью симптома. Невротический субъект пытается избыть травму, что-то сделать с ней, он направляет либидо и свои силы, воспроизводя ту же ситуацию в сновидении или с помощью симптома. В работе «По ту сторону принципа удовольствия» Фрейд пишет об испуге, который может запустить навязчивое повторение. В момент проживания субъектом травматического события, он может столкнуться с испугом, тогда, практически, весь катексис (так Фрейд называет либидо или возбуждение) внутренних психических систем, находящихся на низком уровне по причине неготовности к травматическому событию, направляется к инстанции восприятия-сознания для защиты от прорыва психической системы травмой. Испуг – это условие отсутствия тревожной готовности. В навязчивом повторении внутренние психические системы нагружаются гиперкатексисом, находятся в тревожной готовности в попытке справиться с травматическим прорывом защиты. Навязчивое повторение дает возможность человеку справиться с травмой, совершить то, что не получилось прежде. А что такое вообще травма, как ее понимает Фрейд? Травма связана с утратой удовлетворения сексуального возбуждения. Травма лежит в основе субъективации, усложнения психики, как скажет Ж. Лакан, входа субъекта в человеческий порядок и язык. Например, субъект утрачивает сосок, не просто выплюнув его изо рта, а столкнувшись со словом, с запретом «этого больше делать нельзя», но можно делать что-то другое. Поэтому запрет должен быть не просто лишающим, но и дающим что-то другое взамен, слово. Если не приходит слово на место утраты, эффект утраты в психической реальности субъекта оказывается невозможен, тогда субъекту будет трудно сублимировать, направить либидо на вторичный объект. Тогда бессознательная фантазия, связанная с удовлетворением возбуждения, может возвратиться из бессознательного в виде симптома. В навязчивом повторении субъект может воспроизводить те ситуации, которые связаны с возможностью удовлетворения, с одной стороны, пытаться вернуть утраченный объект, а с другой, – пытаться утратить его. Вспомните истеричную пациентку Фрейда Дору, которая в детстве сосала палец и дергала брата за мочку уха и страдала от симптомов кашля, удушья и афонии. Фрейд в «По ту сторону принципа удовольствия» также отмечает, «навязчивое повторение воспроизводит также и такие прошлые переживания, которые не содержат возможности удовлетворения, которые и тогда не могли быть удовлетворением даже тех импульсов влечения, которые с тех пор были вытеснены.» Последнее, скорее всего, происходит, в травматических неврозах и, например, в тревожной истерии, когда субъект проживает испуг. О травматическом неврозе, мы сказали. В тревожной истерии субъект в навязчивом повторении, опасаясь возможности удовлетворения своего влечения, с помощью симптома будет производить попытку кастрации, утраты объекта. Например, фобический симптом в тревожной истерии, создавая бесконечные пороги и ограничения, как раз и охраняет субъекта от удовлетворения его влечения.
Жак Лакан разрабатывает стадию зеркала для того, чтобы говорить о возможности субъективации человеческого существа. Итак, малыш в возрасте от 6-18 месяцев подходит к зеркальной поверхности собственными ножками, а если он еще плохо передвигается, подходит на ходунках или его подносит взрослый. Если ребенок входит в человеческий порядок, в порядок Другого, в порядок языка, он начинает играть со своим отражением, он может начать облизывать зеркальную поверхность, играть с ним в прятки. Итак, есть уже двое, ребенок и его воображаемый образ, его отражение, Лакан назовет его идеальным-Я. В этой сцене необходим третий участник, измерение Другого, роль которого может взять на себя взрослый, значимый другой. Значимый другой должен что-то сказать ребенку, он должен удостоверить, видимое ребенком, своим взглядом и речью. Он говорит «Это твое отражение», «это твое отражение» значит «ты есть», это означает, что видимое имеет отношение к ребенку. Лакан говорит, что позднее на «ты есть» будут наслаиваться атрибутивные выражения в речи Другого «кто ты есть», например, «ты водишь машину, как отец или кашляешь, как отец». С помощью взгляда и речи Другого у субъекта появляется возможность себя представить, выйти из своего места, идентифицироваться с местом значимого Другого и представить себя, увидеть. В результате 2 неподобных, Я субъекта и его видимый воображаемый образ, идеальное-Я должны стать одним. Субъект может представить себя таким, каким его признает и любит другой, поэтому я субъекта должно отождествиться с образом, 2 неподобных должны стать одним. Поначалу субъект должен соблазниться взглядом и речами другого, он должен попасть в поле желания Другого, для того, чтобы представить себя и картину мира, отражающуюся в зеркале. Для того, чтобы представить эту ситуацию наглядно, Лакан заимствует эксперимент с вазой и перевернутым букетом из занимательной физики и иллюстрирует его в 1 семинаре «Работы Фрейда по технике психоанализа».
Для этого эксперимента необходимы сферическое зеркало, полый ящик, обитый черным бархатом, внутри которого закреплен букет, на ящике стоит ваза (рис. 1). При взаимном определенном расположении всех предметов и занятии места взгляда в правильном месте, мы видим, как букет цветов оказывается в вазе, которого по сути там нет. В точке взгляда не видна часть ящика, внутрь которого помещены цветы, с этой стороны ящик закрыт. В общем-то, ваза представляет образ тела, говорит Лакан, цветы – всевозможные вот это, то есть склонности, влечения, желания. Ваза и цветы выступают как метафора вместилища и содержимого. То есть что нам показывает этот эксперимент и стадия зеркала?
Субъект должен соблазниться взглядом и речью Другого о своем идеальном образе для того, чтобы суметь идентифицироваться с местом взгляда Другого, увидеть свое идеальное-Я таким, каким его признает Другой, выйти из этого места, занять место Я и отождествиться с образом в зеркале, со своим идеальным-Я. Таким образом, он может представить себя, а также идеальную картину мира. Его психическая реальность усложняется, разворачивается пространственно-временная протяженность, проецируя вовне которую, он и сам, субъект, может расположить себя во внешнем пространстве, вступить в отношения с другими желающими субъектами, принять их инаковость. По сути, субъект с помощью третьего места, необходимого для простройки всей этой истории, вмещает в свой собственный образ тела представления, имеющие отношение к его желаниям, влечениям, склонностям, которые он получает из места Другого. Вместить в свой образ тела желания, влечения и означает включить их в свой собственный образ и увидеть в зеркале. Отныне это цветы в вазе, а не «болтающиеся» цветы в ящике. Например, метафорой столкновения с «болтающимися» цветами в вазе может являться встреча с тревогой и присущим ей ощущением жуткого, когда появляется что-то, что невозможно увидеть, но возможно почувствовать как то, что присутствует, но в отсутствии. В момент ощущения тревоги субъект теряет представление о себе и картине мира, как если бы цветы не могли оказаться в вазе и мы увидели перевернутые цветы в ящике. Например, маленький Ганс, пациент Фрейда, сталкиваясь с разворачивающейся цепочкой фобических объектов «боюсь лошадь укусит, боюсь черного у рта лошади, боюсь лошадь упадет, боюсь, лошадей, запряженных в тяжелые омнибусы и мебельные фургоны», встречается, по сути, с чем? С теми представлениями, которые не могут встроиться в идеальную картину мира, это то, с чем невозможно иметь дело, это то, что сталкивает с чрезмерной тревогой маленького Ганса, но это те представления, которые имеют какое-то отношение к его желанию, конечно же. Итак, субъекту необходимо соблазниться взглядом и речью другого о себе, чтобы мир представленных объектов и он сам субъект, расположенный в пространстве этого мира, не потерял представление о мире и свое место в нем. Далее Лакан усложняет эксперимент с вазой, вводя туда еще одно зеркало. Кроме сферического, в эксперименте появляется и плоское зеркало, которое он то и дело наклоняет и пытается в результате наклонов получить более четкое изображение (рис. 2). Теперь Лакан для удобства эксперимента меняет местами вазу и цветы, в ящике оказывается ваза.
Плоское зеркало для Лакана это голос Другого. Оно ему необходимо в этом эксперименте для того, чтобы говорить о роли слова, означающего, влияющего на простройку представления о себе, а модальность того или иного наклона говорят нам о влиянии роли слова на простройку представления о себе и различных версиях потери этих представлений. Мы уже говорили, что взгляд и речь, слово Другого помогают субъекту простроить представление о себе. С появлением плоского зеркала речь идет тоже о речи и роли слова, но уже в логике утраты. То есть субъект сначала должен соблазниться взглядом и речью Другого, а затем встретить слово, которое вносит запрет на это соблазнение. Запрет на соблазнение в речи позволяет не потерять представление о себе, поместить свои желания и влечения в свой образ тела. Например, «я уже не буквально тот, как мне кажется, кого любит и хочет мать. Я люблю водить машину, как отец, которого любит мать и она говорит, что ей нравится, как он водит машину». То есть «я люблю водить машину подобно тому, кто хочет получить признание матери, мое желание совпадает с ее, но я делаю это обходным путем». Это позволяет занять место по отношению к желающему другому, иметь дело с другим и своим желанием.
Паранойяльный психоз, в общем-то, говорит о поломке в представлении о себе в том смысле, что представления о себе, как бы, и нет. Неузнавание себя в зеркале, бред преследования, голосовые галлюцинации свидетельствуют о том, что, соблазнившись Другим, субъект не встретил запрет, его идеальное-Я, воображаемый зеркальный образ оказывается от него радикально отчужден. Его отражение в зеркале оживает и может предстать в виде огромного количества преследующих двойников. Психотический субъект, настолько, оказывается захвачен образом, с которым не может отождествиться, что знание или желание на стороне другого может обернуться для него тотальным преследованием. В психотической истории два неподобных не могут стать одним. Опасное, разрушающее желание Другого оказывается неспособно санкционировать, узаконить идеальное-Я для возможности отождествления Я с ним. Лакан в своей диссертации о паранойяльном психозе обращается к двум таким случаям. К почтовой служащей Маргарет Анзье, напавшей на артистку с ножом, которую когда-то очень любила, а также к случаю нападения сестер Папен на своих работодателей, в доме которых они жили и собственно совершили нападение. Последний случай проиллюстрирован в фильме «Сестра, моя сестра».
Таким образом, двигаясь по линии размышлений Фрейда, начиная с теории соблазнения, отказа от этой теории к теории травмы как фиксации либидо на травматическом переживании, связанном либо с потерей сексуального удовлетворения, либо с невозможностью этой потери в психике субъекта и поворачивая к разработкам Лакана о стадии зеркала и опыту с перевернутым букетом, вот что хочется сказать. Симптом может возникнуть в результате невозможности эффекта утраты в психической реальности субъекта, он возвращает его в сцены тех сексуальных переживаний, которые хочется и повторить, и избыть. Стадия зеркала и опыт с вазой показывают нам, что при невозможности утраты, отрыва от Другого, оставаясь соблазненным другим, человеческий субъект может потерять представление о себе. «Болтающиеся» цветы под вазой в первом эксперименте – это то, что не может спроецироваться в воображаемый образ тела, это запас либидо, который всегда уже в плюсе. Эти «болтающиеся» цветы аналогично можно рассмотреть как некий возникший симптом, который всегда вносит дисбаланс в жизнь субъекта. Да, мы говорим о том, что симптом уравновешивает конфликт между напором сексуальных влечений и вытеснением, но, тем не менее, симптом это то, что может приносить страдание, запускать навязчивое повторение, это то, что может повышать либидо, повышать уровень возбуждения. Сексуальные фантазии о соблазнении, невозможность эффекта утраты в психике, фиксация либидо на сексуальном переживании, запуск навязчивого повторения, потеря представления о себе говорят о попадании субъекта в поле признания Другого, о его соблазнении им, его взглядом, голосом, речью. Функция признания и соблазнения необходима и важна для субъекта в его становлении, но в какой-то момент он должен суметь оторваться от Другого для своего же собственного блага, для того, чтобы иметь возможность переинвестировать либидо от первичного объекта в объекты вторичные.
Библиографический список:
- Мазин В. А. Зигмунд Фрейд: Психоаналитическая революция / Под ред. Олелуш. Издание второе, измененное, дополненное, с новыми рисунками. СПб.: Скифия-принт, 2017 – 332 с.
- Фрейд, Зигмунд, Психология бессознательного. По ту сторону принципа удовольствия (1927). Под редакцией А. М. Боковикова и С. И. Дубинской / пер. с нем. С. А. Боковикова: ООО «Фирма СТД», 2006 – 449 с.
- Фрейд, Зигмунд. Собрание сочинений в 26 томах. Т. 5. Фобические расстройства. Маленький Ганс. Дора / Пер. с нем. Сергея Панкова. – Санкт-Петербург: Восточно-Европейский Институт психоанализа, 2012. – 370 с.
- Фрейд, Зигмунд. Истерия и страх. Истерические фантазии и их отношение к бисексуальности (1908). Перевод на русский язык. А. М. Боковикова: Москва ООО «Фирма СТД», 2006 – 321 с.
- Лакан Ж. Семинары, Книга I: Работы Фрейда по технике психоанализа (1953/54). Пер. с фр. / Перевод М. Титовой, А. Черноглазова (Приложения). М.: ИТДГК «Гнозис», Издательство «Логос» 1998. – 432 с.
- Лакан Ж. Семинары. Книга X. Тревога (1962/1963). Пер. с фр. / А. Черноглазова. М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос», 2010). – 424 с.
- Фрейд, Зигмунд. Лекции по введению в психоанализ и Новый цикл. Под общей редакцией М. Б. Аграчевой, А. М. Боковикова, Е. С. Калмыковой. Перевод на русский язык М. В. Вульфа, Н. А. Алмаева: Москва ООО «Фирма СТД», 2006 – 609 с. Брейер Йозеф, Фрейд Зигмунд. Исследования истерии.
