В Лакановском психоанализе психическая структура, как способ организации психической реальности субъекта, показывает, как совершатся субъективация при вхождении в социо-культурный контекст, указывает на позицию субъекта в отношении «маленького» и «большого» другого, способ обращения с требованием и желанием. Ж. Лакан выделяет три структуры и три механизма, однако возникает вопрос про меланхолического субъекта. Каковы причины ведущего к появлению этой структуры? И структура ли это или «сквозной феномен» в рамках трех структур так как все сталкиваются с утратой? Каждый субъект по-разному воспринимает утрату. Работа по утрате прежнего, осуществляется сингулярно. Также помним, что в психоанализе Фрейда-Лакана говорится о субъекте, в основании которого лежит фигура утраты. Каковы механизмы субъективации при меланхолии (вытеснение, отбрасывание, отклонение. Если отбрасывание, то оно такое же как в психозе?
Меланхолия – это другой, иной путь субъективации, как верно отмечает Айтен Юран. Почему меланхолия – это психическая структура?
- Вопрос «идеального-я» и «идеал-я». Диалектика долженствования;
- Первый такт Эдипа – его невозможность/искаженность. Вскрывается задним числом;
- Утрата. Невозможность потерять;
- Вопрос наслаждения. Диалектика требования/желания;
- Отношения к означающим;
- Отношение к стыду;
- Отношение к объекту а;
- Вопрос боли и ее выражения;
- Удержание на сцене (Д)ругого, другого;
- Пустота-Я;
- Анальная логика как удержания ненавистного объекта, как регрессивно преобразованная оральная логика.
Интересно отметить, что меланхолия приближается к очень разным клиникам, особенно когда у пациента есть изменения в идеальном-Я: психоз, невроз навязчивости, аутизм, мазохистическая позиция.
Обратим внимание на речь, образования бессознательного (например, сновидения) и ключевые означающие меланхолического субъекта. Вспомним, что З. Фрейд в работе «Скорбь и меланхолия» писал, что все жалобы меланхолика есть суть обвинения. Приведу пример жалобы: «У меня такое впечатление, что я нахожусь в очень глубокой пропасти, я больше ничего не могу делать, не вижу в этом смысла, постоянно испытываю скуку и опустошенность, меня тянет назад в прошлое», так женщина 36 лет описывает моменты депрессивности, в которые она никогда не перестает погружаться из-за своих встреч с матерью, которая «управляет ее жизнью». В ходе анализа серия ее снов показывает, чередующие фазы, то она живет своей жизнью – «жизнь как вечеринка». В этих сновидения она видит себя восторженной, полноценной. Однако эта фаза сменяются периодами разочарования и депрессивности, когда в сновидениях он видит перевернутые мужские гениталии, фигурирование женских половых органов. Она защищает себя от тревоги, которая овладевает ею у входа в бездну, затыкая предметами потребления, доступными в изобилии, неспособными сдерживать себя: покупает дорогие вещи, уходит в просмотр сериалов, заказывает на дом еду и сама не готовит. Постоянно заказывает какие-то предметы, гаджеты, вещи, которыми она заполняет себя и которые делают ее виноватой и грустной, когда она поддается безвкусному и одинокому веселью, которое еще больше затормаживает ее от своей жизни. Она разрывает все социальные и любовные связи, что говорит о экстравертивно-деструктивной меланхолии. В этот момент вспоминается фраза Сержио Бенвенуто о том, что меланхолия – это смерматозоид смерти. Описанная мной пациентка сводит себя к минимальности бытия-только-собой или точнее сказать минимализму любви только к определенному.
Говоря про клинику меланхолии Ж. Лакана рассмотрим ряд аспектов:
МЕЛАНХОЛИЯ: МЕЖДУ МИРОМ «ЖИВЫХ» И МИРОМ «МЕРТВЫХ»
Согласно Ж. Лакану меланхолия возникает, когда идеализированный образ Другого заполняет пространство объекта а. Если мы рассмотрим фундаментальную Лакановскую идею о том, что значит быть субъектом и эффект «появления на свет», это может помочь проложить путь к пониманию меланхолии. Когда субъект входит в язык через символическую кастрацию, он становится говорящим существом и конституируется изначальной потерей, которая не может быть восполнена и связана с идеей недостатка (нехватки), отмечающего как субъекта, так и Другого. Таким образом, когда мы оплакиваем потерю кого-то, это происходит потому, что мы считаем себя их недостатком, то есть рассматриваем себя как объект, вызывающий желание Другого, – это один из способов, которым субъект справляется с таким «врожденным» недостатком.
Фундаментальным аспектом объектной причины желания является то, что всегда есть нехватка, поскольку она сама по себе является недостатком. В меланхолии отсутствие объекта на самом деле воспринимается как потеря объекта с продолжением нарциссической идентификации с потерянным объектом. Я – пусто. Объект не вторичный, невозможно вытолкнуть, и потерять объект, т.е. его символизировать. Помним, что символизация – это убийство Вещи и рождение представлений. В меланхолии мы видим другой путь субъективации, иной логический такт – это механизм «отбрасывания», отказ от первичной символизации прихода и ухода матери. Меланхолик отбрасывает «первичную» символизацию.
Вслед за А. Юран аккуратно скажем, что впсихозе происходит отбрасывание Отцовской функции (Имена-Отца), в меланхолии – Материнской функции.
Ж. Лакан (1962-1963) утверждает: «проблема скорби заключается в постоянстве чего? Узы, посредством которых желание подвешено вовсе не на объекте (а), а на я(а), через которые всякая любовь, поскольку этот термин подразумевает идеализированное измерение, о котором я говорил – структурировано нарциссически».
При меланхолии происходит постоянное перепроектирование образа «умершего» или я(а). Отождествление с потерянным объектом является постоянным, в результате чего призрачное видение преследует меланхолика до такой степени, что «мертвые» становятся живоприсутствующими, возможно, даже больше, чем когда они были живы.
Меланхолик покорен вездесущностью «мертвых». Меланхолик, фактически находится в подвешенном состоянии между «миром живых» и «миром мертвых». Мертвый упрекает себя за то, что не смог выразить это с помощью языка. Таким образом, фундаментальная проблема, которая возникает, связана с тем фактом, что существует невозможность заставить слова касаться своего референта (адресата). Следствием того, что слова не могут коснуться своего адресата, является то, что меланхолик может выбрать насильственные или саморазрушительные действия, чтобы продемонстрировать, в чем заключается его «реальная проблема». Это то, что Лакан называет переход к действию или акту (passage á l’acte). Выход за пределы. Идентификация с отбросом, я ничто(жество)
МЕЛАНХОЛИЯ И ПЕРЕХОД К ДЕЙСТВИЮ – СУИЦИИДАЛЬНОСТЬ
Меланхолик не укоренен в означающих. Меланхолия — это риски идентификации с отбросом, тогда остается себя выбросить. Термин passage á l’acte Ж. Лакан вводит, чтобы описать последнее средство против боли (реже тревоги), и что и, что более уместно для меланхолии, это выход от Другого в регистр Реального. Иными словами, переход к действию — это «выход» из символической сети, в результате которого происходит закрытие субъекта и в этот момент субъект становится «чистым объектом», что перекликается с идеей субъекта, который настолько сильно отождествляет себя с объектом, что они умирают вместе с ним, не в силах отказаться от своей привязанности и оставаясь верным потерянному объекту, таким образом отказываясь отказаться от привязанности.
Для Ж. Лакана переход к действию, например, самоубийство – это субъект, «решающий изобразить то ничто, которое он воплощает» (Лакан, 1962-1963). Переход к действию можно рассматривать как попытку субъекта совершить символическую кастрацию в реальной жизни, расставание с Другим. Такое разделение создает барьер в Другом, барьер, ставший Реальным благодаря субъекту, который затем падает, как и сам объект. Поэтому это означает попытку придать смысл без слов. Действие берет верх над словом. Ж. Лакан, намекает на идею о том, что у меланхоликов иногда существует структурная склонность к самоубийству. Такая опасность таится в меланхоличном стремлении к отождествлению с объектом а. К несчастью для меланхоличного субъекта, рамки фантазии, поддерживающие желание, рушатся, когда объект а больше не локализуется в Другом.
ОТНОШЕНИЯ СУБЪЕКТА С JOUISSANCE
Ж. Лакан опираясь на работу З. Фрейда (Скорбь и меланхолия) говорит про клинику меланхолии через отношения субъекта с jouissance. Еще З. Фрейд писал, что депрессивные аффекты сопровождают работу скорби, и предназначены для символизации потери объекта и работу по новому распределению любидо. Окончание «Работы скорби» по «оплакиванию» освобождает субъекта от тяжести объекта, при этом может присутствовать появление эффекта приподнятого настроения. По мере того, как субъект пытается осознать эту потерю, вначале он испытывает спектр депрессивных аффектов. З. Фрейд представляет «Работу скорби» как борьбу между «Я» и объектом, которая может разворачиваться следующим образом: любо «Я» торжествует через скорбь, либо тень объекта падает на «Я» и возникает меланхолия. Тогда субъект обнаруживает себя отождествленным как «мусор», как «мусор, с объектом наслаждения», от которого он не может отделиться, а не как объект желания.
В работе «Телевидение» Ж. Лакан подходит к вопросу разделения тревоги и скорби (печали). Печаль, квалифицируемая, по его словам, как депрессия, «это просто моральный недостаток, моральная трусость, которая, в конечном счете, определяется только мыслью, то есть обязанностью говорить хорошо или снова оказаться в бессознательном, в структуре». И он добавляет: «Если эта трусость, как отказ от бессознательного, заканчивается психозом, в реальности происходит возвращение того, что отвергается, языка; существует маниакальное возбуждение, через которое это возвращение становится фатальным». Другими словами, речь идет о побеге, символической неудаче, отречении субъекта, который отказывается от своего желания, столкнувшись с jouissance, который отпускает символическое, чтобы уступить jouissance, что влияет вызывает у него меланхолию или депрессивный режим функционирования. Эти точки отсчета ориентируют нас в разнообразии депрессивных проявлений, отраженных дифракцией означающего «меланхолия» в клинике З. Фрейда и Ж. Лакана.
Сокровищница означающих в клинике меланхолии включает в себя: скорбь, тревогу, торможение, переход к действию, отказ от бессознательного, заброшенность, печаль, моральную трусость, отвращение к себе, боль существования и т.д.
Психоаналитическая клиника, учитывающая эти означающие, таким образом, должна говорить о различной клинике меланхолии в зависимости от субъекта, выделять различные формы меланхолии, задаваться вопросом как субъект со своими страданиями вписывается в ту или иную структуру?
МЕЛАНХОЛИЯ КАК ФОРМА ОТРИЦАНИЯ РЕАЛЬНОСТИ?
До кастрации меланхолия может представлять собой форму защиты, попытку «оккультизма». Это, например может быть выбором субъекта, который вместо того, чтобы «принять» свою кастрацию, предпочитает вину, неудачу, самоуничижение в качестве цены за свое отрицание реальности этой кастрации. Но когда кастрация не работает на благо субъекта, существует, среди прочих возможностей, меланхолическая депрессия. Для истерического субъекта это депрессивные аффекты, которые сопровождают эффект фаллической дефляции, когда он обнаруживает, что в анализе или вне анализа он лишен своей позиции воображаемого отождествления с фаллосом. В совершенно иной перспективе субъект также может полностью использовать меланхолию – как состояние, в котором означающее находится без удержания и без эффекта – для того, чтобы усилить укрытия бедности, бессилия фаллического означающего. В дифференциальной клинике меланхолия также может быть отнесена к Другому, как при идентификации, так и при отчуждении. Падение идеальных отождествлений делает видимой для субъекта его связь с объектом, которую они завуалировали. Он понимает, что Другого интересует не идеал, а сам объект. Депрессивные аффекты, вызванные этим открытием, ни в коем случае не следует путать с меланхолией как чертой идентификации, когда субъект отождествляется с любимым объектом, который оказывается другим меланхолическим субъектом, у которого он заимствует эту черту.
МЕЛАНХОЛИЯ И ОТЧУЖДЕНИЕ
Депрессивные эффекты в самом общем виде могут быть связаны с отчуждением: субъект страдает именно от своего статуса простой «марионетки», находящейся во власти вездесущего Другого. Меланхолия как защита от того, чтобы быть раздавленным под тяжестью этого Другого, переводится как своего рода отказ от служения Другому. Тот Другой больше не отвечает, субъект больше не общается, никакое знание для него ничего не стоит, интерпретация больше не работает.
МЕЛАНХОЛИЯ И БОЛЬ
Не субъективируемая боль. Выход со сцены Другого, как облегчение. Состояние боли не отвести ни воображаемом и символическом порядке. В меланхолическом кризе разбиваются, бью руки или голову до крови. Попытка хоть как-то перевести боль в модус физический.
МЕЛАНХОЛИЯ И СВЯЗЬ С ОБЪЕКТОМ. МЕЛАНХОЛИЯ И СВЕРХ-Я
Ж. Лакан отмечает, что субъект «счастлив» во всех модальностях своей встречи с объектом, будь то под знаком тревоги, печали, то это потому, что этот объект представляет собой pIus-de-jouir, с помощью которого субъект поддерживается, потерянный объект, который он ищет в повторении. Возникает вопрос не является ли чувствительность субъектов в нашем обществе к депрессивному аффекту одной из модальностей встречи с объектом и, следовательно, с модусом jouissant, обусловленной отчужденностью и ненадежностью, которые характеризуют, согласно Ж. Лакану в «Телевидении», их модус jouissance, который отныне находится только в plus-de-jouir. Ж. Лакан неоднократно повторял, что для говорящего существа просто потому, что оно говорит, jouissance оказывается оснащенным означающим(и): следствием этого является вынужденный отказ от jouissance с тех пор мифического, сексуального jouissance, который избегает осквернений означающего – Лакановская формулировка кастрации. Но остаточное jouissance продолжает проходить через язык: «puisional jouissance», который пропускает объект, но несет на себе его отпечаток. Это то, что Лакан называет «plus-de-jouir», «jouissance in addition (en plus), который восполняет потерю и компенсирует ее. Этот plus-de-jouir оживляет субъекта. Он необходим для поворота механизма, отмечает Ж. Лакан в «Телевидении», но его не должно быть слишком много. Субъект может оказаться преданным «свирепому Сверх-Я, которое требует от него отказаться от этого импульсного удовлетворения и, таким образом, отказаться от своего желания. Именно это является источником недовольства в цивилизации, проанализированной З. Фрейдом: «отказ от желания», который не проходит без меланхолических эффектов. Более того, отказ от удовлетворения влечения, требуемого Сверх-Я, отнюдь не облегчает это требование, а усиливает его. Несмотря на отказ, говорит З. Фрейд, желание сохраняется и не может быть скрыто от Сверх-Я отсюда развивающееся чувство неудач. Меланхолик вписывает в социальный порядок через «долженствование», «соответствие». Пока соответствие есть функционирование есть и есть опора.
Ж. Лакан указывает, особенно в работе «Телевидение», на то, что современное jouissance, индексируемое планкой над Другим, больше не позиционирует себя кастрацией: с падением идеалов это больше не главный означающий, который регулирует jouissance, что отныне jouissance может быть расположен; он больше не может быть расположен иначе, как plus-de-jouir, сведенный к объекту потребления. Ж.А. Миллер недавно отметил, что для субъекта больше ничего не остается, кроме его идентификации как потребителя в режиме: «У вас есть право на plus-de-jouir, даже если это больше не приносит вам никакой пользы». Конечно, субъект может отказаться от этого plus-de-jouir, сделав этический выбор, почувствовав, что его «тошнит» от готового plus-de-jouir, который ему навеивают.
Вспомним термин, придуманный Лаканом в «L’Envers de la psychanalyse» – слово «латхаус», чтобы назвать те объекты, созданные современной наукой, и универсальную силу ее формул: эти универсальные готовые объекты – одинаковые для всех – ложатся на место объекта а для субъекта; они составляют современную категорию, категорию объекта, «готового к наслаждению» (pret-a-jouir), но не имеют ничего общего с особенностями фантазии каждого субъекта и желания, которое эта фантазия поддерживает. Эти «универсальные объекты», плохой эрзац, могут только вызвать эхо пустоты влечения и создать печаль и скуку. Таким образом, они идут рука об руку с меланхолией. Поэтому, если субъект решит восстановить plus-de-jouir, отделенный таким образом от влечения, если он сделает этот выбор ценой желания, депрессивные аффекты, опять же, будут показателем. Современное общество, таким образом, становится гнездом меланхолии, охотно снабжая субъекта антисептиком plus-de-jouir, чистой остановкой для пустоты влечения. Отказ от этой готовности наслаждаться-это цена за любой возможный доступ к риску желания.
МЕЛАНХОЛИЯ И КОНСТИТУЦИОНАЛЬНАЯ ПОТЕРЯ
Таким образом, скорбь включает в себя процесс создания объекта. Скорбящий долженсоставить свой объект, отделив пустое место фундаментально потерянного объекта от образов людей, которые входят в него. Но меланхолик сталкивается здесь с трудностями именно по той причине, что нет никакой разницы для него между объектом и местом, которое он занимает. Это как если бы реальный эмпирический объект, такой как человек, стал воплощать измерение недостатка. Речь идет не столько о различных потерянных объектах (или, в частности, о людях) кто входит в место недостатка, так как это один человек, полностью отождествляемый с недостатком. Это означает, что потеря любимого человека переживается как «невыносимая дыра», которая угрожает поглотить их в любое время. Меланхолик здесь привязан не столько к тому, кого они потеряли, сколько к самой потере. Недостаток теперь становится дырой, а не источником возможностей.
Поразительная особенность, которая, по-видимому, становится очевидной здесь, заключается в том, что существует конституционная потеря, которая, по-видимому, признается только в связи с риском потерять свое место бытия. Это, по-видимому, в какой-то степени объясняет, почему попытка заставить субъекта меланхолии скорбить является опасной психоаналитической тактикой, потому что это похоже на то, как если бы меланхолика заставляли держаться за свою потерю еще более отчаянным образом. Более того, такой пересмотр компонента конституциональной потери меланхолии позволяет более полно рассмотреть меланхолическое чувство невозможности двигаться дальше. Это происходит потому, что на глубинном уровне меланхолия включает в себя проблему при входе в символический мир, то есть, когда человек символически кастрирован, а именно, он входит в язык. Проблема меланхолика в символическом регистре. Все, что остается для меланхолика – это его собственный образ, который не закреплен и не связан, оставлен на милость очень реального Другого, а не символического, говоря вслед за Ж. Лаканом. У меланхолика отсутствует стабильный способ расположить себя по отношению к другим. Потерянный объект или идентифицированный мертвый не может быть оставлен, потому что без потерянного объекта меланхолик был бы во власти чего-то действительно жестокого.
Меланхолию можно рассматривать как защиту от состояния чистого объекта, открытого для любой атаки из вне. Таким образом меланхолия – это структура не дающая возможность утраты…
Алексей Мелёхин
Кандидат психол. наук.
Клинический психолог высшей квалификационной категории.
Сомнолог-консультант