Сублимация. La Sublimation

Статья французского психоаналитика Sophie de Mijolla-Mellor.
Перевод с французского: Анна Михайлюк на базе подстрочника Deepl Pro.
Редакторы: Юлия Лукашева, Анна Шестакова.

Введение

Фрейд даёт следующее определение сублимации:
«Сексуальное влечение предоставляет в распоряжение культурной деятельности чрезвычайно большие количества энергии, это происходит благодаря особой присущей ему способности смещать свою цель, не теряя при этом интенсивности.

Эту способность заменять первоначальную сексуальную цель другой целью, которая больше не является сексуальной, но психически с ней связана, называют способностью к сублимации (die Fähigkeit zur Subliemierung)» (1908d, G W VII, стр. 150, перевод на французский язык, издательство «Presses universitaires de France», «La vie sexuelle», стр. 33).

Наравне с понятием влечения понятие сублимации является организующим концептом в психоанализе. Между тем, возникает множество вопросов:

• Как соотнести друг с другом процесс коллективного формирования цивилизации и индивидуальные сублимации?
• Можно ли сказать, что субъект, который сублимирует, жертвует своей сексуальностью в пользу культуры?
• Если сублимация входит в число защитных механизмов, как понять её связь с перверсиями, которые наблюдаются у немалого количества творческих людей?
• Как ребёнок приобретает способность к сублимации? А подросток?
• Имеет ли это какое-то отношение к раннему интеллектуальному развитию, «одарённости» или даже гениальности?

Определение, данное Фрейдом в 1908 году, впоследствии практически не изменилось, но к нему было добавлено уточнение, что меняется не только цель, но и объект, характеризующийся положительной социальной оценкой:

«Под сублимацией мы понимаем некоторое изменение цели и объекта, в котором учитывается наша социальная шкала ценностей» (1933a-1932, GW XV, стр. 103, OC, IVX, стр. 179).

Понятие сублимации появляется на стыке двух непримиримых измерений:

• жизни влечений, которая не ведает ничего, кроме немедленного достижения своих целей, игнорируя последствия как для самого субъекта, так и для других;
• коллективной жизни, необходимой для индивидуального выживания, которая требует ограничений, учитывающих интересы других.

Но чтобы понять концепцию, нужно знать её историю.

Откуда происходит термин «сублимация»?

Согласно латинским корням слова, «сублимация» означает в основном некое вознесение (приставка sub- здесь выступает в значении «над», аналогично super-, а не в противоположном значении «под», которое эта приставка также может иметь) над «грязью» (limus) или переход через порог или «границу» (limen или limes).

Алхимики в средние века подтвердили такое значение, назвав сублимацией операцию по возвращению в твердое состояние вещества, принявшего летучую форму с помощью устройства «сублиматора», при этом минуя жидкую фазу. Когда такое летучее вещество достигает верхней части (sublimen) закрытого сосуда, оно оседает и снова становится твёрдым. Чтобы преуспеть в этой процедуре, алхимик должен также обладать чистым сердцем, что придаёт понятию дополнительную нравственную коннотацию.

Устранение жидкой фазы из процесса противопоставляет его образам рождения и утробы, превращая в таинственную, секретную и доступную только мужчинам операцию, которая происходит в «яйце мудрецов», где создается философский камень.

Кроме того, возвышение, достигаемое в процессе «Великого делания», напоминает нам об устремлении, которое часто изображал Леонардо да Винчи, а именно: избавиться от силы тяготения, не растворяясь при этом в воздухе, летать как птица и, более прозаично, контролировать эрекцию и управлять ею.

Сублимация в психоанализе наследует эти сложные обертона лишь для того, чтобы впоследствии избавиться от них, как это сделал Фрейд, отрицая алхимическую сублимацию в пользу концепции Sublimierung, метапсихологическое определение которой он будет оттачивать на протяжении всей своей работы.

Философия, оперирующая понятием «возвышенного», не открыла для него новых перспектив и даже способствовала первоначальному смешению этого понятия с понятием идеализации.

Концепцию возвышенного Фрейд в итоге обретёт благодаря немецким романтикам, в частности, Гёте, для которого сублимация заключалась в присущем поэтическому творчеству преобразовании реальности событий и чувств.

В Subliemierung можно найти различные аспекты этого понятийного наследия:

• Идея операции, которая предполагает не просто увеличение интенсивности, а глубокое качественное изменение.
• Место работы негатива, когда он оказывается посреди барьера, воздвигающего препятствие против спонтанного движения влечения, что приводит его к принудительному отклонению.
• Романтическая тема преодоления себя, уже присутствующая у Гегеля, которая приведет Фрейда во второй части его исследований к тому, что он будет рассматривать сублимацию как специфическую форму преодоления нарциссизма.

Нарциссизм и влечение к смерти в сублимации

Преодоление себя подразумевает отказ от чего-то, борьбу со своими желаниями, которая затем заменяет влечение к смерти (как желание не желать, желание не иметь желаний). Каковы последствия для субъекта, который сублимирует свои желания?

В 1933 году Фрейд выражает беспокойство:

«Возможно, следует привыкнуть к мысли, что сократить разрыв между требованиями сексуального влечения и требованиями культуры абсолютно невозможно, и что нельзя исключить отклонения и страдания, а в самом отдаленном будущем и опасность исчезновения человеческого рода в результате его культурного развития».

Удивительная перспектива для тех, кто считает, что сублимация является исключительно положительным явлением!

Лично я считаю, что риску подвергается не сублимирующий субъект, а скорее те, кто подвергается цивилизационному процессу, но не принимает в нём творческого участия.

Я предлагаю понимать сублимацию как своеобразную «хитрость» в гегелевском смысле «хитрости разума» — то есть как действие, которое совершается будто бы лишь ради собственных целей, но в действительности оказывается частью гораздо более обширного замысла, остающегося для нас невидимым.

Действительно, субъект, прибегающий к сублимации, делает это ради удовлетворения своих влечений, но тем самым он одновременно укрепляет культурные требования, которые начинают давить на остальных.

Однако не все способны выдержать этот груз: одни отвечают раздражением и ненавистью, а другие, как Геббельс двадцать лет спустя, готовы выхватить револьвер при одном лишь слове «культура». Так сублимация немногих создает прецедент, без которого прочие могли бы обойтись.

Это с точки зрения коллектива, но как обстоит дело с точки зрения индивидуума?

Концепция Фрейда не очень обнадёживает, поскольку, если нужно сначала оплакивать объект желания, субъект рискует остаться ни с чем. Однако без внешнего объекта у него остаётся его Я и возможность его нарциссически инвестировать. Но Я может привлечь к себе либидо Оно только ценой двойной операции идентификации с объектом желания (нарциссизм) и десексуализации.

Фрейд говорит нам, что эта операция является «своего рода сублимацией», сравнимой с преобразованием переменного тока в постоянный, пригодный для питания машины. Этот десексуализированный Эрос отличается пластичностью, что позволяет ему направляться на самые разные объекты. Если же сублимация происходит «через Я» вслед за утратой объекта, это несёт определенные риски и для самого субъекта.

В то же время деятельность, преломлённая через сублимацию и присвоенная Я, укрепляет его инвестиции и повышает чувство собственной ценности. Но для этого ему приходится жертвовать более простыми и прямыми путями удовлетворения влечений.

Можно ли тогда отнести сублимацию к числу механизмов защит и какова её связь с запретным?

Если представление о дамбе или плотине просто характеризует вытеснение, то две первые судьбы влечений предлагают лишь видимость движения.

Обращение в противоположность (например, преданность вместо ненависти) или обращение на самого себя (например, садизм, превратившийся в мазохизм) не приводят к какому-либо реальному прогрессу или изменению. На самом деле речь идет лишь о перемене полярности между двумя терминами, которые остаются прежними, и первоначальная реализация влечения становится возможной ценой этих изменений.

Напротив, оригинальность сублимационной трансформации заключается в том, что происходит отказ от первоначальных целей и объектов, а если отказ теряет силу, то исчезает и сублимация.

Например, хирургическое вмешательство можно рассматривать как сублимированную форму жестокого влечения, которое «вскрывает, чтобы увидеть», но это не означает, что скальпель может превратиться в орудие убийства, даже на уровне фантазма. В противном случае у хирурга с большой вероятностью возникли бы серьёзные профессиональные торможения.

Метафора отклонения (Ablenkung или Ableitung) для описания механизма сублимации подразумевает выброс либидинального потока, в результате которого поток не застаивается за первоначальной плотиной, но и не может вернуться к источнику.

Источник остается неизвестным, и повторное появление первоначального влечения, если оно происходит, приводит к серьёзным конфликтам и расстройствам.

Оправдано ли тогда считать сублимацию защитным механизмом или, напротив, следует видеть в ней изобретение третьего пути, который не является ни прямой реализацией влечения, ни защитой и который может игнорировать запрет, поскольку больше не сталкивается с ним?

Я показала недостаточность общепринятого определения сублимации, которое ограничивает её десексуализацией цели и социальной оценкой объекта, и предложила другой подход к сублимационному процессу.

На самом деле, сублимация, в отличие от торможения и обсессии, обладает особенностью учитывать запрет, но преодолевать его, создавая при этом впечатление, что она его игнорирует, и в этом она близка к отказу при перверсии.

Какова связь между сублимацией и перверсией?

«Мы скажем, — пишет Фрейд, — что тот, кто, борясь с самим собой, сумел подняться к истине, находится под защитой от всякой опасности безнравственности и может позволить себе иметь шкалу нравственных ценностей, несколько отличающуюся от той, которая принята в обществе» (1916-17, GW XI, с. 450).

Это заявление, которое следует понимать как призыв к продвижению морали, а не к её пренебрежению или нарушению, тем не менее устанавливает связь между Добром и Истиной, которая заслуживает некоторых уточнений.

Фрейд в другом месте подчёркивает, что «главным этическим элементом в психоаналитической работе является истина и только истина»¹. Но до какой степени можно возвышать себя над общей моралью, не скатываясь при этом в перверсивную позицию?

Речь идет не о преступлениях, которые мог бы совершить скрытый в каждом докторе Джекиле мистер Хайд, а о той уверенности в собственной правоте, что превращает автора в законодателя и подчиняет его закону лишь в этой функции. Фрейд, ссылаясь на страсть Бернара Палисси или художника, готового сжечь мебель ради тепла для своей модели, признаёт за тем, кто посвящает жизнь сублимации, право делать исключения из общих моральных норм.

Такое оправдание, даже если личная жизнь субъекта не подтверждает его, сближается с перверсивным дискурсом, который подчиняет все ценности не собственному выбору, а переживанию почти гностического откровения — подобного оргазму.

В этом случае ценность приобретает прежде всего энергетический, экономический характер, что видно у маркиза де Сада: перверт оказывается обязанным поддерживать своего рода постоянную «эрекцию», превращающуюся в его моральный закон, в речь истины о наслаждении и о смысле вообще. Но как только этот закон рушится, он погружается в меланхолию.

Сублимированная деятельность исследователя и творца в целом похожа на этот механизм и имеет с ним общие черты в чередовании маниакальных и депрессивных фаз. Можно фактически считать, что либидинальная энергия, как в перверсии, так и в сублимации, осуществляет движение обхода запрета и, при определенных ограничениях, не только поддерживает поток, но и усиливает его благодаря этому препятствию.

Запрет в случае перверсии получает в ответ «дезавуирование», то есть одновременное отрицание и признание существования «кастрации» и, прежде всего, вызов позволить себе запретить что-либо. Запрет в случае сублимации приводит к «перемещению» объекта и цели «вверх». Тем самым можно различить два движения, которые, хотя и не тождественны, остаются сходными: «извращать» и «отклонять». Оба они показывают, что либидинальный поток сумел избежать ловушек вытеснения.

Перверсия и сублимация, напротив, сохраняют определённую фиксированность своих объектов и целей, что указывает на присутствие запрета. Так, у «проклятого поэта» стремление к трансгрессии или же последовательное оскопление всех чувств, как у Артюра Рембо, сближаются измерения сублимации и перверсии, где последняя доводит падение до предела, производя особый эффект раскрытия смысла.

Как происходит вхождение в сублимацию? Каков её генезис у индивида?

Это вхождение следует рассматривать не как начальную точку в строгой хронологии или фиксированный порядок, а как формирование условий, делающих сублимацию возможной. Здесь неизбежно встаёт вопрос о соотношении предрасположенности и событийности.

По Фрейду, вытеснение и сублимация входят в конституциональные особенности субъекта, однако лишь часть некоего общего, к которому следует прибавить влияние событий детства и последующего опыта взрослой жизни.

Я провела исследование, посвящённое детям и подросткам, сосредоточив внимание на тех типах влечений, которые в наибольшей степени затрагиваются процессом сублимации. Речь идёт о частичных влечениях, не связанных напрямую с эрогенными зонами, среди которых особое место занимают скопическое влечение и склонность к жестокости.

По Фрейду, ребёнок, будучи полиморфно перверсивным, также очень рано проявляет огромный аппетит к знаниям, и можно полагать, что эти два аспекта тесно взаимосвязаны именно через механизм сублимации. Ведь стремление к познанию не является «элементарной составляющей влечения». «Его действие, — пишет он, — с одной стороны, соответствует сублимированному аспекту захвата, а с другой — работает с энергией скопического удовольствия» (1905 d, GW V, с. 95).

Однако оно не подчиняется исключительно сексуальности, даже в её сублимированной форме, поскольку исходит из «практических» интересов, то есть из стремления к самосохранению, а не из сексуальности.

В своей книге «Le Besoin de savoir» (Потребность в знании) я предложила посмотреть на этот вопрос по-другому. Отсутствующим объектом по преимуществу является само «Я», когда оно начинает задаваться вопросами о своем происхождении и будущем. Даже если вера в бессмертие прочно укоренилась в бессознательном, процессы которого, как правило, игнорируют время, остаётся факт, что проблема происхождения жизни наносит ребенку нарциссическую травму, связанную с открытием собственной уязвимости.

Ребёнок обнаруживает существование времени, то есть периода, когда его самого «ещё не было», и, соответственно, периода, когда его «больше не будет». По Фрейду, именно «практические», а не теоретические интересы, связанные с гипотетической потребностью в причинности, заставляют ребенка задаваться вопросом о происхождении своих младших братьев и сестёр, с которыми он боится делить родительскую любовь и защиту.

На мой взгляд, влечение к знанию присутствует гораздо раньше, в частности, оно связано с потребностью в несексуальном контроле, но для того, чтобы вызвать необходимое сублимационное истощение либидо как со стороны контроля, так и со стороны видения, ему нужна интенсивность и либидинальное возбуждение, которые приносят сексуальные проблемы. Ведь исследование, в которое погружается ребёнок, имеет невообразимую глубину, погружения в которую он не сможет избежать, если его не сдержит какая-то ингибирующая сила.

Вопрос о происхождении жизни неразрывно связан с представлением о смерти Я и, проходя стадию первоначальной очевидности и уверенности, постепенно сменяется сомнениями и поиском ответов².

В чем заключается сублимация, если объект остается связанным с сексуальным?

В той мере, в какой интерес ребенка не направлен на сексуальные игры взрослых как таковые, а на то, что они таят в себе таинственную способность производить потомство, порождать жизнь, прежде всего, приводить к этому важному для ребенка двойному вопросу: «Как вы меня сделали?», «Вы меня хотели?».

Когда этот вопрос встает, он задаёт направление всем остальным, поскольку наделяет любовь метафизической силой — силой творить существующее. Моя теория сублимации соотносится с гипотезой о дотеоретической стадии, на которой ребенок пытается объяснить окружающие его тайны. Именно это я обозначаю как «магико-сексуальные мифы».

Магико-сексуальные мифы, по моему мнению, представляют собой раннюю сублимацию³

Я определяю понятие «магико-сексуальный миф», опираясь как на сексуализацию мышления, так и на всемогущество слов для ребенка. Но миф не следует путать с теорией в этом контексте, поскольку теория, будь то детская или взрослая, имеет доказуемую форму, в то время как миф является непроверяемым рассказом, поскольку он касается происхождения.

В данном случае особенность мифа состоит в том, что он приближается к самому разлому, образовавшемуся после обрушения почвы очевидности. Очевидность утверждает: «Здесь есть». Миф же возвращается к истоку, но уже через призму разрыва и вызванного им смятения: «В начале было…». Мифы касаются происхождения и конца, рождения и смерти. Они опираются на интуицию, обладающую силой достоверности вне всякого теоретического обоснования, и выражаются не в гипотетически-дедуктивной форме, присущей теории, а в почти оракулярной манере — через загадочные магико-сексуальные формулы.

Более упорядоченные представления, возникающие на их основе, никогда не способны полностью отразить те мгновения уверенности, которые тут же вновь наталкиваются на возвращение загадки, решение которой остаётся недостижимым. Это понимание позволяет выйти за пределы фиксированного характера типичных детских теорий, о которых писал Фрейд, — как по части различия полов, так и в вопросах сексуальных отношений и рождения детей.

В отличие от Фрейда, который считал, что детские сексуальные теории регулярно заканчиваются удручающим «провалом», лежащим в основе будущих запретов, можно сказать, что бесконечное возобновление этих конструкций связано с тем, что они никогда не могут исчерпать опыт краткого возвращения к первоначальной очевидности, которую предлагает магико-сексуальный миф. Отсюда и возникает желание повторить этот поиск, объект которого, обещающий удовольствие, можно увидеть лишь мельком. Именно это сублимационное движение ощущается в том, что я в другом тексте описала как «удовольствие от мышления».

Какие примеры сублимационной деятельности можно привести у взрослых?

Анализ понятия «сублимация» и его истоков показывает, что оно охватывает столь широкий спектр областей, что существует риск утраты его собственной специфики и растворения в культурном измерении в целом. Поэтому, чтобы попытаться дать более узкое и клиническое определение, можно рассматривать сублимацию как «сублимацию в действии», как «множественные сублимации», не равные «сублимации» в виде специфического психического процесса, исследуя её последствия в сексуальной и эмоциональной жизни и в тех «проектах», которые определяют и одухотворяют жизнь субъекта.

Однако последнее понятие требует предварительного теоретического разъяснения, чтобы определить, что относится к сублимации, а что к идеализации.

Неопределённое стремление к прогрессу характеризует эротическую природу сублимации, которая десексуализирует объекты, общим признаком которых является зависимость от Я. Фрейд, отрицая, что «влечение к совершенствованию» свойственно человеку в целом, тем не менее различал тенденцию к развитию как следствие воздействия внешних сил, побуждающих к адаптации, и неустанное стремление к все большему совершенствованию, которое проявляется только у меньшинства.

Согласно метапсихологическому определению, сублимация представляет собой движение к совершенствованию или прогрессу, которое, вместо реализации влечения и при невозможности вернуться назад из-за вытеснений, устремляется вперёд по свободному пути, не имея при этом надежды достичь завершения или окончательной цели.

Но откуда возникает эта жажда прогресса, охватывающая лишь немногих и позволяющая им достигать результатов, которыми пользуется цивилизация, тогда как сами они не находят в этом личного удовлетворения?

На самом деле речь идет не об отдельном влечении, а о самой интенсивности влечения, которая толкает вперед к совершенствованию, чтобы не захлестнуть травматическим образом «Я», которое было бы подавлено этой интенсивной либидинальной нагрузкой.  Мы имеем здесь схему, противоположную вытеснению: она эффективна, когда не приходится «обрабатывать» слишком большие объёмы либидо. В отличие от этого, сублимация, которая всегда направлена на «излишек» либидо, требует значительной энергии влечений.

Однако экономическая точка зрения сама по себе не может указать направление этого сублимационного импульса, и поэтому для его понимания необходимо рассмотреть его связь с идеалами.

Сублимация и идеализация

Необходимо помнить, что сублимация не является идеализацией. Эти понятия имеют общее ценностное основание, но не являются тождественными, хотя чаще всего они переплетаются.

В работе «О введении понятия нарцизм» Фрейд различает идеализацию и сублимацию, противопоставляя частичное явление, трансформацию объекта, которое влечет за собой не изменения, а лишь психическую модификацию (восхваление, переоценка), и глубокий процесс, затрагивающий влечение в целом.

С экономической точки зрения, идеализация представляется в основном как концентрация либидо на объекте-носителе, а не как изменение, затрагивающее природу влечения. С другой стороны, определение Я-Идеала выводит к более тонкому различию между этими двумя понятиями, подчеркивая, что, хотя Я-Идеал требует сублимации, он не может быть достигнут силой.

Однако идеалист заблуждается относительно природы своих влечений, которые он хотел бы видеть соответствующими своим высоким идеалам и отказывается признавать, что они остались в своей первоначальной форме. Идеал всегда является проекцией образа совершенства, от которого пришлось отказаться, будь то идеальность собственного Я или родительских инстанций.

Являясь объектом стремления, он привносит вечное несоответствие и, следовательно, напряжение, которое может привести к девальвации реальности в так называемом «идеалистическом» отношении, когда субъект бежит от неё во имя утопических идеалов или подавляет любую возможность реализации, которую считает несовершенной по сравнению с первоначальным проектом.

В любой области идеализация всегда предполагает наличие фантазматической инсценировки, которая отрицает объект в его реальности, чтобы привести его в соответствие с желанием и, прежде всего, с образом, позволяющим преодолеть собственную амбивалентность.

Именно в изменении отношения субъекта к своим идеалам можно обнаружить присутствие сублимации как внутренней работы влечений. Способ её достижения ускользает от Я-Идеала, он связан с этой сложной операцией, которая происходит внутри самого Я, кроме того, он отбрасывает объекты Я и предлагает себя в качестве замены.

Понятие идентификации позволяет получить полное представление о процессе сублимации: источником влечения является либидо Я, объект определяется на основе объектов идентификации внутри Я, а цель десексуализирована, поскольку «быть как» заменило первоначальное движение любви.

При идентификации Я наполняется новым содержанием, тогда как при идеализации оно словно утрачивает часть своего либидо, отдавая его объекту. Благодаря этому исчезает сильный страх потери, ведь объект уже усвоен и становится внутренним.

Эта способность, как неоднократно подчеркивал Фрейд, свойственна далеко не всем людям и проявляется в разной степени. Он рассматривал её как раннее предрасположение, особенно заметное у Леонардо да Винчи, и даже допускал мысль о специфической врожденной склонности с возможной органической основой, хотя его рассуждения на этот счёт остаются довольно неопределёнными.

Общий факт, на который он опирается, носит клинический характер и сводится к констатации того, что любое «сверхсильное» влечение «уже начало действовать в самом раннем детстве человека и его господствующее значение было закреплено именно детскими впечатлениями» и что, кроме того, «для своего усиления оно привлекло силы первоначального сексуального влечения, вплоть до того, что впоследствии оно может представлять собой часть сексуальной жизни» (1910c-март, OC X, стр. 102).

Мы вновь обращаемся к количественному аспекту, столь значимому для психоанализа. Его можно выразить так: мощный поток либидо, подобно горной реке, увлекает за собой оставшиеся его части и направляет их на сублимацию, подчиняя их «сверхсильной» тенденции. Усилившись таким образом, эта тенденция избегает вытеснения, но процесс может оказаться неполным, из-за чего она застревает в форме навязчивых и бесплодных размышлений. Поэтому либидо должно сублимироваться «с самого начала» (von Anfang an), чтобы предотвратить как вытеснение, так и превращение в навязчивую идею — иную форму вытеснения.

К количественному фактору добавляется фактор времени: существует своего рода гонка между процессом сублимации и процессом вытеснения, которая позволяет первому ускользнуть от второго. Однако, проделан ли этот шаг раз и навсегда и можно ли утратить приобретенные сублимации?

Можно ли утратить свои сублимации?

Обычно наблюдается, что интересы, даже те, которые были страстно инвестированы, могут утратить свою привлекательность, либо потому, что их заменяют новые увлечения, либо потому, что сам человек меняется настолько, что уже не способен к прежней привязанности. Лишь во втором случае встаёт вопрос об отказе от сублимации, тогда как в первом речь идёт о естественной смене объектных выборов: человек может бросить фортепиано или живопись так же, как и любое другое занятие, если их место заняли новые либидинальные объекты.

Субъект, прошедший через тяжёлые травматические переживания, может отказаться от своих сублимаций так же, как и от прежних инвестиций, поскольку утрачивает понимание их смысла и того, что делало их значимыми и желанными. В такой ситуации само представление о ценности разрушается в этой нигилистической депрессии, которая превращает всё в насмешку. Хуже того, прошлые сублимации становятся объектом ненависти, свидетельством прошлого, к которому уже невозможно вернуться.

Эта победа Танатоса напоминает нам, что сублимация всегда исходит от Эроса, но он не всегда может ее навязать. Но потерял ли субъект способность к сублимации, то есть к созданию новых сублимированных объектов?

Если верить фрейдовскому понятию сублимационного пути, установленного с самого начала, эта способность должна быть восстановлена спонтанно с восстановлением либидинальных способностей субъекта. С помощью сублимации Я может предложить себя любви Сверх-Я, говоря: «Смотри, ты можешь любить меня, я так похож на идеальный образ тебя самого, который ты потерял…». Существенное различие состоит в том, что объектом для Сверх-Я становится не сам субъект, а то, что он совершает, точнее — то, чего он стремится достичь в союзе с ним, но ещё не имеет. Я как бы заявляет Сверх-Я: того, что сделает меня достойным твоего признания, у меня пока нет, однако, отказавшись от немедленного и иллюзорного обладания этим, я готов прилагать усилия и даже идти на жертвы, лишь бы не отказаться от самой цели.

Сексуальное воздержание не связано напрямую с сублимацией и даже не создаёт условий, её поддерживающих; напротив, оно представляет собой своего рода «воздержание души», которая ценит сам поиск истины выше её обретения. Шум человеческой жизни рождается из Эроса и из стремления Я заслужить любовь Сверх-Я.

Но бесконечно ли это устремление к прогрессу? Фрейд сомневался: он не верил, что в человеке существует врождённое стремление к совершенству, способное поднять его до уровня интеллектуальной и этической сублимации, превращающей его в «сверхчеловека».

Тем не менее, Фрейд отмечал, что у некоторых людей существует взаимосвязь между мыслями, схожая с влечениями жизни: одни вопросы порождают другие, создавая цепочку новых размышлений. Этот процесс напоминает течение жизни, которое возвращается назад, усложняя путь и, в итоге, продлевая движение к смерти.

Поскольку регрессивный путь к полному удовлетворению, а значит к смерти, блокируется вытеснением, либидо вынуждено двигаться только вперёд. В этом стремление к совершенствованию напоминает ситуацию, в которой оказывается человек, подверженный фобии, когда он убегает, чтобы не подчиниться требованиям своего либидо. Такая динамика характерна лишь для меньшинства и не отражает всей либидинальной жизни субъекта.

Вывод

Понятие сублимации в психоанализе занимает парадоксальное положение: хотя Фрейд никогда не давал ему полной и точной дефиниции, оно остаётся необходимым для теоретического построения как на индивидуальном, так и на коллективном уровне. Сублимация столь же важна, как вытеснение: она проявляется либо как положительный результат в зрелом возрасте, противопоставляясь неврозу, либо в детстве выступает ранней и творческой альтернативой.

Сублимация позволяет психоанализу осмыслить значение чувств нежности и дружбы, социальных связей, профессиональной деятельности, а также художественных, литературных, научных, технических и спортивных достижений. Она объясняет даже удовольствие, которое дети и взрослые получают от решения загадок и мыслительной деятельности.

В общем «концерте» влечений сублимация занимает своё важное место, которое нельзя ни недооценивать, ни переоценивать.

1. Письмо Путнэму в 1914 году во «Введении в психоанализ в Соединенных Штатах» (1971), Париж, Gallimard, 1978, с. 200, Письмо от 30/03/14 ↩︎
2. См. Mijolla-Mellor, S ; из Le besoin de savoir – Théories et mythes magico-sexuels dans l’enfance (Потребность в знании — Теории и магико-сексуальные мифы в детстве), Париж, Dunod, 2002. — стр. 11-75. ↩︎
3. Ibid. ↩︎

Автор: Sophie de Mijolla-Mellor

Sophie de Mijolla-Mellor (Софи де Мижолла-Меллор) – психоаналитик и философ, почетный профессор Парижского университета (Париж VII имени Дени Дидро). Президент и основатель Международной ассоциации «Взаимодействие психоанализа A2IP», главный редактор научного журнала «Topique».