Аннотация. В статье рассматриваются оригинальные теоретические разработки некоторых российских психоаналитиков начала XX века. Н. А. Вырубов в статье «К психоанализу ненависти» (1911) размышляет о садизме в то время, когда на эту тему еще почти ничего не сказано, А. Гербстман в тексте «Психоанализ шахматной игры (опыт толкования)» (1924) рассматривает одну из самых популярных игр в мире — шахматы — с точки зрения психоанализа (конкретно — опыта прохождения эдипальной фазы по Фрейду), а А. Р. Лурия думает о том, какое значение для человеческой психики имеет одежда (статья «К психоанализу костюма», 1922).
Помимо убеждения в том, что российские психоаналитики начала XX века занимались только анализом художественного творчества вместо практики, также бытует мнение, что они ничего не пытались привнести в теорию психоанализа. В статьях, которые будут рассматриваться ниже, заметно, что отечественные психоаналитики размышляли на интересные темы.
Вырубов о садизме
Первый текст, на который хотелось бы обратить внимание, — статья Н. А. Вырубова «К психоанализу ненависти». Автор говорит о том, что по психоанализу ненависти почти нет работ, кроме пары статей: Штекеля «Почему ненавидят собственные имена», где описывается случай женщины, ненавидящей свое имя из ненависти к отцу, который его дал; и пастора Пфистера «Аналитические исследования о психологии ненависти и раскаяния», где доктор Пфистер связывает чувство ненависти (его сексуальный компонент) с садизмом и мазохизмом. И Вырубов в своей статье, в которой он рассматривает один клинический случай, также вскрывает «в основе ненависти сексуальный комплекс» [1, с. 91] и говорит о связи с садизмом.
Пациента, испытывающего ненависть к кошкам, Вырубов описывает как не склонного к подобным чувствам и проявлению агрессии к другим животным и людям. Более того, сам пациент считает подобные проявления чувств неуместными, а когда-то он не только не испытывал ненависти к кошкам, но питал нежные чувства к своему коту. И все же, взаимодействуя с кошками, начав с ласки, пациент непременно переходит к жестокому обращению, что доставляет ему наслаждение, хотя и оставляет неприятный осадок. Сопротивляться этому он не может.
Анализ не давал значительных результатов до того момента, пока пациент не увидел эротический сон, повлекший за собой ряд связанных между собой воспоминаний. Воспоминание из юного возраста о заигрывавшей с ним молодой служанке, о ее силуэте в открытом окне, на которое ночью забирались кошки и «давали свои весенние концерты» [1, с. 92], после чего пациент их швырял из окна на улицу. Вслед за этим воспоминанием возникло более раннее — о том самом коте, которого пациент любил.
Коту кто-то отрубил хвост, и мальчик долго пытался найти ответ, кто и за что сотворил такое с несчастным животным. Кто-то из мужской прислуги сказал, что такая кара ему выпала за его кошачьи похождения. Мальчик понял, что речь идет о чем-то запретном (сексуальном), что может настичь и его самого. После этого чувство нежности к коту сменилось чувством неприязни, и исчезновение кота вскоре после этого принесло мальчику даже облегчение.
Вскоре после вскрытия причин такой нелюбви к кошкам пациент заметил полное исчезновение своих агрессивных чувств к ним и появление чувства вины за несправедливое отношение к этим животным.
Вырубов связывает жестокое отношение к кошкам у пациента с проявлениями садизма. Изначально первые проявления агрессии относились к тому периоду, когда юноша впервые испытал половое влечение (его ассоциации вели именно к этим воспоминаниям). И закрепился объект ненависти тогда, когда кошки устраивали на его окне свои «весенние концерты», относящиеся к половой жизни животных. Запретные влечения вытесняются, но проявляют себя через садизм по отношению к животным.
Также Вырубов отмечает, что объект для ненависти выбран не только из-за случайного совпадения (кошачьих песен), но и сами кошки являются примером садистического проявления сексуальности: «Стоит только вспомнить о тех нередко тяжелых поранениях, с какими они являются после любовного периода, о той изощренной жестокости, с какой кошка играет с мышью; наконец, как с негой, вызванной у них лаской и поглаживанием, кошки соединяют выпускание когтей, хватание зубами, часто вовсе не причиняющее боли, и гневное размахивание хвостом» [1, с. 94].
Стоит отметить, что на тот момент было очень немного текстов о природе садизма, а рассмотренных случаев садизма, насколько мне известно, и вовсе не было. Помимо текстов, на которые ссылается автор, были написаны только «Три очерка по теории сексуальности» З. Фрейда. Хотя у меня так и остался вопрос к Вырубову, почему он не отнес этот случай к неврозу навязчивости, на тему которого как раз было высказано и написано достаточно на тот момент и логика которого явно здесь прослеживается. Возможно, как раз именно сексуальная (генитально-сексуальная) этиология формирования симптома повлияла на это. Часто идеи Фрейда принимаются с отсечением связи с сексуальностью нашей психической жизни (по крайней мере, части ее). И здесь возможна похожая логика: невроз и истерия — это чисто психический феномен, а то, что связано с сексуальностью, описано в «Трех очерках по теории сексуальности» и объясняет формирование психического феномена на ее основе.
Гербстман о шахматах
Следующий труд, о котором хочется сказать, рассматривает шахматы с точки зрения психоанализа — это текст А. Гербстмана «Психоанализ шахматной игры. Опыт толкования». В отличие от предыдущего автора, Гербстман как раз указывает на обилие текстов, написанных до него на тему шахмат. Все они написаны с разных точек зрения: исторических, психологических, биографических, — но попыток психоаналитического толкования этой игры еще не было. Этим и решил заняться автор.
Гербстман говорит об особом значении игры в шахматы для нашей психики, заключающемся в проигрывании эдипова комплекса в процессе партии. Король и королева представляют собой символы отца и матери, пешка — ребенка. Целью игры является смерть (мат) короля, чем удовлетворяется, по мысли автора, бессознательное победителя, который когда-то уже вытеснил агрессивные побуждения к отцу. Королева (мать) наделяется самыми мощными свойствами в противовес ее угнетенному положению в семье, как считает ребенок. Идентифицируясь с ней, ребенок одолевает короля (отца) в схватке. Также пешка (ребенок), достигая определенного момента (вырастая), может принять на себя функции любой другой фигуры и ходить не как пешка, а как другая фигура, более сильная (взрослая), но только не как король (запрещено занимать место отца).
Здесь не совсем понятна параллель с эдипальным конфликтом, потому что логичнее было бы, чтобы пешка и королева выступали против своего короля, а не чужого, и тогда игра вообще иначе должна выглядеть — не война, а междоусобица. Но дальше Гербстман поясняет, что король и королева расщеплены на плохих и хороших, и это выражает амбивалентность чувств ребенка к родителям. То есть белая пешка (ребенок) вместе с белой королевой (хорошей матерью) защищают белого короля (хорошего отца), выступая против черных короля и королевы (плохих отца и матери) и торжествуя над черным королем (побеждая отца-угнетателя). Правда, автор никак не объясняет наличие черных пешек, которые по этой логике должны представлять плохого ребенка, наоборот, в схемах, которые приведены в тексте, пешка не является расщепленной фигурой, в отличие от короля и королевы.
Далее Гербстман делает историческую справку о том, что раньше фигуры в шахматах имели другие функции — в частности, королева была самой слабой фигурой, которая ходила только на один шаг по диагонали. Объясняет он это тем, что шахматы пришли с востока, где в древности «женщина находилась в угнетенном, гаремном состоянии, мать в вопросах воспитания отодвигалась на второй план, и вытеснение, вероятно, ограничивалось отцовским комплексом» [2, с. 75]. Уже в средние века, когда в шахматы уже активно играли в Европе, фигура королевы приобрела свое нынешнее значение и до сих пор не менялась. Здесь автор подчеркивает, что вытесненные комплексы в бессознательном меняются в соответствии с изменениями в культуре, социальном положении граждан и той роли, которая отведена в семье каждому ее члену; а это как раз находит отражение в шахматной игре, которая является попыткой отыграть эдипов комплекс. Гербстман указывает на то, что Фрейд говорил о буржуазной семье, что аналогия отца с королем и богом характерна для формирования психики ребенка того общественного строя, который был свергнут Октябрьской революцией. И неслучайно, говорит автор, до революции шахматы не были так популярны в нашей стране, как сейчас, когда освободилось огромное количество народных масс, нуждавшихся до этого в победе над угнетателем. Но вот теперь-то, предполагает Гербстман, с изменением социально-политического строя и семьи, построенной на новых началах, старый эдипов комплекс больше не понадобится нашей психике, чтобы примириться с реальностью. А также, предполагает автор, в соответствии с этим может претерпеть изменения и шахматная игра.
Еще Гербстман обращает внимание на любопытный факт — что девочки и женщины гораздо меньше интересуются шахматами и зачастую даже не любят их. Объясняет это автор тем, что эдипов комплекс характерен для формирования психики мальчика, а в психике девочки формируется противоположный комплекс — любовь к отцу и вражда с матерью, поэтому шахматы никак не помогают девочке разрешить ее психический конфликт, а потому и не вызывают интереса.
Многие утверждения Гербстмана с современной точки зрения выглядят наивными и спорными, однако не следует забывать, что 1924 год — это время разрушения старых идеалов и надежд на создание нового, до сих пор не существовавшего строя и человека в нем.
Сама идея психоаналитического толкования шахматной игры оказалась интересной и была подхвачена другими аналитиками. Были написаны тексты Э. Джонса «Проблема Пола Мерфи: взгляд на психологию шахматной игры» (1931), Р. Файна «Психология шахматного игрока» (1956) и др.
Лурия о костюме
И последняя работа, о которой хочется сказать, это статья А.Р. Лурии «К психоанализу костюма», которая является уникальной в то время, так как о значении одежды для психики человека еще не задумывались психоаналитики.
«Задача, стоящая здесь, — исследовать одежду как рефлекс, подчиненный вполне определенной психологической “цели”, “установке” и имеющей определенное биосоциальное значение» [3, с. 213].
Лурия говорит о том, что одежда выполняет важную психическую функцию, которая обусловлена типом влечений человека. Он выделяет женский и мужской тип влечений, связанных с биологической и социальной ролью мужчины и женщины.
Женская роль пассивна и поэтому, говорит Лурия, задачей женской одежды является привлечение внимания противоположного пола. Отсюда детали «типического» женского костюма во все времена, подчеркивающего вторичные половые признаки: декольте, вырезы, турнюры, фижмы и т.д., — все это выделяет, выставляет напоказ те части тела, которые этой одеждой и прикрываются. Наиболее яркими примерами являются танцевальные костюмы и костюмы для карнавала — здесь наиболее полно подчеркивается привлекательность женского тела. И танец, как подчеркивает автор, исконно имеет сексуальное значение.
Правда, бывает, особенно в традициях определенных культур, что одежда женщины намеренно не выделяет никаких изгибов тела, а также может закрывать и лицо, даже глаза (вуаль, например). Но здесь как раз выполняется некий обманный маневр, по мысли автора, призванный служить все той же цели привлечения внимания, поскольку в данном случае открывается простор для фантазии смотрящего, построения того женского образа, который будет наиболее привлекательным, что тоже отвечает интересам влечений.
Мужская же роль активна, направлена на завоевание самки и победу над соперником, защиту своей территории и владений. Поэтому, говорит Лурия, «типический» мужской костюм должен производить впечатление большей импозантности, мужественности, чтобы легче было овладеть представительницей противоположного пола, а также сломить боевой дух врага, напугать и победить его. «В психической жизни он (мотив) проявляется как воля к власти, …, как честолюбие и стремление к славе, наконец, как потребность самовыставления, “признания другими”, социального преобладания», [3, с. 218]. Атрибуты костюма, служащие таким целям, но при этом не имеющие другой функциональности, мы встречаем зачастую в армейской форме: высокие медвежьи шапки с красными султанами воинов Наполеона I, высокий кивер русского гусара 1812 года, красноармейские остроконечные головные уборы с яркой красной звездой.
Есть некоторые исключения, отмечает автор. Например, ношение женщинами костюмов «типически» мужских: кожаные тужурки и фуражки в эпоху русской революции. Как правило, говорит Лурия, это «непривлекательные женщины, стриженые, часто курящие». Яркими примерами являются также нигилистки 60—80-х годов XIX в. или суфражистки в Англии. Такая женщина, по мысли автора, не удовлетворена своим полом, осуществляет «мужской протест» (по Адлеру) и пытается «стать мужчиной».
Конечно, подобное деление на мужские и женские функции кажутся сейчас уже слишком категоричными и больше привязанными к биологическому полу, чем к психике, хотя сам Лурия в тексте подчеркивает, что он говорит именно о психических источниках таких проявлений влечений. По правде сказать, и сам Фрейд в то время говорит зачастую биологизаторским языком, и не всегда бывает ясно, что он говорит о психическом, а не только о биологическом.
Подытоживая, хотелось бы еще раз отметить, что отечественные психоаналитики начала XX века сталкивались с разными вопросами в поле теоретического, клинического и прикладного психоанализа и не боялись строить свои предположения, касающиеся этих вопросов, о чем и свидетельствуют рассмотренные здесь тексты.
Библиографический список:
- Вырубов Н. А. К психоанализу ненависти // Антология российского психоанализа в 2 т. Т. 1 — М.: Московский психолого-социальный институт: Флинта, 1999. — С. 91—95.
- Гербстман А. Психоанализ шахматной игры (опыт толкования) // Забытые психоаналитические труды. — М.: Когито-центр, 2021. — С. 54—106.
- Лурия А. Р. К психоанализу костюма // Антология российского психоанализа в 2 т. Т. 1 — М.: Московский психолого-социальный институт: Флинта, 1999. — С. 212—223.
Анна Викторовна Кузьмина
Куратор Музея сновидений З. Фрейда
Статья из сборника научных трудов по материалам конференции «Век психоанализа в России» 03.12.2022