Такая девочка может быть воспитана в каждом из нас…
Я загораю у бассейна. На протяжении 10 минут я слышу одно и то же:
«Дочь, иди есть! Дочь, иди есть, дочь, иди есть!» — и так раз сто.
Мне интересно, с одной стороны, как психологу, а с другой стороны — раздражает как человека, который хочет отдохнуть. Там же не мама, там целый конь с очень низким голосом и желанием самоутвердиться на глазах у чужих людей. Такая большая женщина, чье поведение совершенно не соответствует такой конституции. Так начинается семейная терапия.
В процессе консультирования женское принятие и женское взросление — это одна огромная потеря, которую женщины всегда сначала оплакивают. Женщина с ярко выраженными маскулинными чертами прошла бы у вас в кабинете путь к своей женственности, своей аниме. Такие женщины не успели что-то сделать, не могут что-то сделать, не могут расслабиться, не могут принять возраст, им сложно после беременности. Непонятно как быть со своим ребенком, тем более — с девочкой, которая еще и красивая. Такое чувство будто женщин пытаются поставить совсем не на то место, где им нужно быть от природы. И только в процессе глубокой терапии мы вместе с клиентами можем приоткрыть завесу тайны, погрузившись в свое женское бессознательное, возродить в себе первозданную женщину. Этот процесс нельзя будет описать словами, можно будет только прочувствовать. Тогда женщина на ваших глазах обретет свою собственную СИЛУ.
Девочка игнорирует свою мать. Я думаю о том, какой чудесный растет манипулятор. У неё хорошо получается: к ней подошли уже все кто могли. Все ее ждут. Все ее просят. Милости просим! Дива, в студию! Сидя там, у бассейна, можно было написать пособие о том, как воспитать монстра.
Если такая девочка через лет 15 придет в терапию, то будет Плач. Плач. Плач. ЗА ЧТО?
Так будет выглядеть травма души. Девочка, расщепленная на мелкие осколки. И весь этот гнев будет направлен маме. Она должна взять его и что-то с этим сделать. А должна ли?
Когда в пространстве поднимается именно это, это ни с чем не спутаешь. Гнев к маме безграничен, там столько боли и отчаяния. Не долюбили, не любили, не учитывали, не обращали внимания. Этот гнев опасен: мы знаем, что он может раскрыться в психике очень темной материей — энергией темной матери. И тогда женщина СТАНЕТ такой же как своя мать. Теперь уже и ты такая. Как она. Ты всегда такой и была, и до неё тоже. Может, даже хуже. И будет звучать: «Я так боюсь стать как моя мама».
Приведя такого ребенка как та девочка у бассейна на консультацию к психологу, мама говорила бы о том, что ее дочь «не ест ничего». Там, у бассейна, дело было именно в этом: в еде. Самой крайней мерой был отец девочки, которого звали для того, чтобы заставить есть.
Мы бы с вами разбирались бы с этим случаем, думали бы, как помочь семье, а в контрпереносе чувствовали бы апатию и удивление. Такую мать, скорее всего, саму воспитывали через насилие и угнетение детских желаний.
А девочка тем временем в бассейне продолжает всех игнорировать. Она как будто бы исчезла, но делает вид, что для нее не существует никого в мире кроме нее.
И я обращаюсь не к ней, а просто как бы к кому-то, и даже начинаю крутить головой во все стороны: «Где эта девочка, которую ждет мама? Мама, видимо, испугалась и пойдёт в полицию!»
Девочка с глазами-блюдцами говорит, что это ее зовут. Я ЖЕ ЗДЕСЬ. Я спрашиваю ее имя. И когда она произносит его, говорю, что этого быть не может. Потому что будь я на месте той настоящей девочки, я бы сразу пошла есть. Ведь это очень глупо — не отзываться на своё имя, раз тебя так зовут.
Девочка явно шокирована, у нее даже приоткрывается рот от удивления. Я ещё раз спрашиваю, не видела ли она, милая девочка, ТУ ДЕВОЧКУ. Говорит, что это она.
Мать приходит и опять начинает угрожать физической расправой и отцом. Мне неясно до сих пор, откуда берутся такие люди. У них есть деньги, шопинг, развлечения, но почему же они до сих пор продолжают наказывать своих детей?!
Я параллельно завожу разговор со своими родными на тему, которая на самом деле очень важна этой девочке. Я намеренно делаю вид, что меня больше не интересует местонахождение девочки и ее конфликт с мамой. Я задаю провокационный вопрос своему отцу, чрезмерно громко, со злостью и чувством несправедливости:
— Вот скажи, тебя же наказывали в детстве, так? Тебе до сих пор это неприятно, ты до сих пор зол. Ведь взрослые не должны поступать так! Они не имеют права! За такое ребенок может лишить взрослых родительских прав. Должно же быть наказание для родителей?!
В этот момент я окидываю взглядом девочку с ее мамой. Мама убегает.
Мой отец высказывается о том, что это действительно ужасно, и только сильный человек может по-настоящему простить.
Девочке явно становится лучше в терапевтическом плане: у нее появляется злость.
А я теперь обсуждаю со своей дочкой вслух разные варианты ее проявления злости по отношению ко мне.
Девочка уходит есть. Приходит. Девочка сидит у меня на лежаке.
ТА ДЕВОЧКА сидит и сидит у меня на лежаке. Чуть ли не обнимает меня. Спрашивает про то, видел ли кто-то кота.
Хотя, конечно, обычно никакие девочки не сидят у меня на лежаке и не спрашивают, видела ли я кота.
Автор: Аглая Ракитянская
Психолог-психотерапевт, кризисный консультант, наставник, эксперт по работе с травмами насилия и идентичности